Принцесса выбирает дракона || 18+

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

Холмогоров с визгом шин затормозил на светофоре и кинул беглый взгляд в зеркало заднего вида: на скуле багрянцем наливалась ссадина хоть и небольшая, но жгуче-обидная. Он шикнул сквозь зубы от досады и всадил ладонью по рулю в бессильной злобе. А хотелось – совсем не по рулю: по наглой морде.

Сотрясение не сотрясение, а тоже надо было вмазать, чтоб Пчёлкин поменьше зарывался. Теперь кровоподтёк как бельмо на глазу маячил: свидетельство его личного поражения – и не в потасовке, а в этой их холодной недо-войне, накаляющейся уже-не-дружбе.

Пчёлкин вкус власти успел на зуб попробовать, и его, Холмогорова, вообще перестал хоть во что-нибудь ставить. Только рановато Пчёла шкуру неубитого медведя-то раскроил – так Космос считал. Как там было? Проиграна битва, но не война. Кто сказал – шут его знает, но мысль верная.

Холмогоров снова вдарил по газам, зелёный сигнал ещё даже не успел вспыхнуть: грызущая злоба подгоняла. Надо у Пчёлкина маячащую победу из- под носа увести – да как можно быстрее, Холмогорову каждая секунда его триумфа дорого слишком обходилась: ненависть того и гляди кости своим ядом разъедать начнёт.

Сразу надо было ехать к Профессору, с ним напрямую и базарить, а не с

жуком этим: всё равно ведь знал, что у Пчёлкина вряд ли совесть проснётся. Да и какая там совесть, нет её уже давно, а есть только ненасытный счётчик банкнот – ему пока новую порцию шуршащих бумажек не скормишь, не угомонится.

Ничё человеческого.

И чё, вот так просто отдать в лапы этому банкомату херову Верку? Его, Космоса, Верку, которая на глазах у него росла, и он вместе с ней рос; только она-то всё равно ещё как будто не выросла – и во что Пчёлкин её, ещё чистую совсем, превратит тогда? Измажет мерзкой жижей из крови и алчности, использует, измарает.

Рука на руле сжалась рефлекторно. Холмогоров всегда чувствовал, что Пчёлу к ней подпускать нельзя – и не подпускал, как мог: осаживал, когда масленые взгляды замечал, когда Пчёлкин позволял себе шуточки сальные в её сторону отпускать. Одёргивал, чтобы тот не терял чувства реальности: кто он и кто она. Не тёлка какая-нибудь пустоголовая, которых Пчёлкин пачками оприходовал: нехер ему на этой поляне вообще делать было; он и не знал даже, как с такими, как Вера, обращаться.

Но ведь Леонид Георгиевич – Космос так для себя рассудил – человек разумный и его предложение оценит. Космос ему всё раскидает нормально, ситуацию объяснит; в конце концов, чем он ему не зять-то, а? Люди они не чужие, и предок его у Черкасова в лучших друзьях ходит: тот вон даже про болезнь свою всё ему выложил, хотя человеку уровня Черкасова о таком трепаться – всё равно что мишень на лбу себе нарисовать. Враги – а Черкасов их себе выше крыши нажил – быстро сообразят, что на горизонте маячит передел сфер влияния, раз Профессор позиции вот-вот сдаст.

Холмогоров вообще не понимал, почему Профессор изначально не ему, Космосу, эту всю чехарду с браком предложил: так посмотреть, кандидата лучше него и не найдёшь. Причём тут Пчёла вообще; разве можно ему доверить самое важное, что у Черкасова есть?

Бабки, там, ну, бизнес, авторитет – куда ни шло, хоть и не заслуживал Пчёлкин этого всего; но дочь на жизнь с этим обмудком обрекать? Когда рядом всегда был он, Космос, который любил Верку, как сестру, и никогда бы не посмел обидеть.

И ей самой с Космосом будет легче. Между ними, может, не было ничего такого до того поцелуя в тачке – так это потому, что с ней по-другому-то и нельзя было. О ней подумать в каком-то пошлом смысле для Холмогорова было сродни неискупимому греху; с ней можно было разговаривать, смеяться с ней можно было, обнимать её – но целомудренно, по-братски. И это всё было правильно, так и должны развиваться отношения с женщиной, которую выбираешь себе раз и навсегда, жизнь хочешь вместе провести – это светлые должны быть чувства, незамаранные ничем.

Он бы с ней даже в церкви венчался, потому что с Верой в церковь – можно.

А Профессор же в дочке души не чает, это Космос знал. Может, палку и перегибал иногда, Верка тогда сама артачилась почём зря; но такая уж жизнь у них была, Холмогоров понимал всё. Не ровён час, кто-нибудь особо прыткий

решит через неё на Черкасова надавить – и чё тогда? Белый вот однажды сам так в переплёт с Олькой и Ванькой попал; хорошо, дело кончилось без трупов.

Были б у него дети, думал Космос, может, так же бы себя с ними и вёл.

К зданию на Тверской, где находился офис Черкасова, подъехал уже с первыми сумерками: сразу от Пчёлкина к Профессору не поехал – слишком уж на взводе был, а в таком деле лишние эмоции не нужны. Спокойно надо дело решать, без лишней пыли.

– У себя? – спросил у блондинки-секретутки, лениво раскладывавшей пасьянс на пузатом мониторе. У них самих в «Курс-Инвесте» такая же сидела, один-в- один: местами поменять – и не заметит никто.

Та оторвалась от игрушки, когда услышала, что кто-то в приёмную зашёл, и кивнула вежливо, отжимая квадратную кнопку на коммуникаторе:

– К вам Космос Юрьевич, – пропела в устройство; с того конца донеслось короткое «Пусти».

Космос в квадратном зеркале возле дверей пригладил чёлку, придирчиво себя оглядывая и глазами снова цепляясь за ссадину на скуле: презентабельность вида она, конечно, портила. Деловито поправил воротник рубашки, чуть одёрнув цепь, на которой болтался крестик, и распахнул дубовую створку.

– Вечер добрый, – расплылся он в обаятельной улыбке, обнажившей оба ряда крепких зубов.

Черкасов взгляд за блеснувшими стёклами очков поднял на Холмогорова, едва заметно вскинув краешки губ вверх. Лёд всегда настороженных серых глаз чуть тронулся, подтаял от искорки тепла.

– Проходи, – он отложил бумаги, которые скрупулёзно изучал до прихода Холмогорова, – кофе?

– Да уже можно и чего покрепче, – кивнув на часы, сообщил Холмогоров, усаживаясь напротив Профессора и без стеснения закидывая голень на колено.

Черкасов, мельком скользнув взглядом по показавшемуся из-под задранной штанины носку, губы чуть поджал и кивнул учтиво.

– Коньяку принеси, – бросил Профессор в переговорное устройство, и уставился на Космоса внимательным прищуром. – Как отец?

Космос потёр затылок.

– Не кашляет, – хохотнул дружелюбно. – В Мюнхен вот на конференцию собирается. Вам, может, чё-то привезти? Вы скажите – передам!

Черкасов хмыкнул добродушно, побарабанив пальцами по столу задумчиво.

– Всё двигает нашу науку вперёд, значит, – протянул он с неясной тоской в голосе. – Похвально, – он потёр глаза под проволочной оправой очков,

морщинистой ладонью проведя по лицу, пытаясь стереть отпечаток усталости на осунувшихся чертах. Космос подумал про себя, как всё-таки незаметно костлявые пальцы свои смыкает на человеческом лице старость: Профессор одряхлел совсем как-то незаметно и в мгновение ока. – И чего ты, Космос, по стопам отца не пошёл? – пожурил он Холмогорова отечески, отрывая от неприятных мыслей.

Космос недовольно сморщился: этих разговоров и с собственным предком хватало.

– А чё не пошёл-то? Я вот, – он резво снял с подноса в руках у зашедшей секретарши стопку коньяка с долькой лимона на ободке, – нашу экономику двигаю, тоже дело полезное.

Черкасов очки снял за тонкую дужку и, мрачно усмехнувшись, посмотрел на Космоса из-под обвисших мешков век.

– У тебя дело ко мне было, – сочтя, что со светскими любезностями покончено, произнёс Черкасов и сложил руки на столе в замок перед собой: приготовился внимать.

Космос задранную ступню опустил на пол, впервые за долгое время ощутив себя шкетом каким-то в кабинете у директора перед выговором за очередной прогул. Громоподобно откашлявшись, он проследил за скрывшейся в дверях секретаршей: не хотел лишних ушей.

– Я, в общем, – шумно втянув воздух ртом, начал он и потёр подбородок ладонью, – Леонид Георгич, – Холмогоров поднялся, резко выдохнув через плечо и опрокидывая внутрь обжигающий алкоголь, – пришёл у вас, это... просить руки и сердца вашей дочери, – выпалил почти скороговоркой.

Космос аккуратно поставил на дубовую гладь стола бокал, из рук не выпуская его стеклянный обод, и в решительном молчании уставился на Черкасова – ждал реакции. Тот кивнул с улыбкой, еле заметной тенью скользнувшей по тонким губам.

– Вот как, значит, – он откинулся на кожаную спинку кресла, склонив голову вбок и глядя на замершего Холмогорова. – Предлагаешь мне теперь тендер устраивать? – усмехнулся он с мрачной иронией в звеневшем сталью голосе.

Космос качнул головой в сторону и повёл широким плечом в непонимании:

– Зачем тендер? – развёл он руками, широко разулыбавшись; только Черкасов на его довольное лицо смотрел сквозь глухую толщу льда в глазах. Редко он так на Космоса смотрел, но когда смотрел – до костей пробирало.

Черкасов побарабанил пальцами по столу, выдерживая паузу, точно брал время подумать, прикинуть всё.

– Ну как, зачем? – протянул он, слова смакуя, словно и правда приценивался, – дочь у меня одна, а вас, таких молодцов, аж двое.

– А дочь ваша сама выбрала, – подался Холмогоров всем корпусом вперёд, с лица улыбки не убирая. – Вы не переживайте, я Верку не обижу, она как за каменной стеной будет, – он приосанился, подтверждая собственные слова.

– Выбрала, значит, – прищурился Черкасов, обведя Космоса критическим взглядом с ног до головы – Космос аж подобрался весь, как на смотринах каких- то. – Помню, Майя вас в детстве всё друг другу сватала, семьями хотела породниться, – с ноткой ностальгии в потеплевшем голосе вспомнил Черкасов.

Он с тихим причмокиванием разомкнул губы и, грустно улыбнувшись, наполнил опустевший бокал Холмогорова. Потянулся к собственному – коньяк там плескался почти на самом дне.

Нельзя Профессору пить, наверное, решил Космос. Холмогоров стопку поднял, помрачнев лицом:

– Не чокаясь, – отсалютовал бокалом коротко и опрокинул в рот, впиваясь зубами в кислую мякоть лимона – за покойную жену Черкасова пили. – Майя Витальевна была бы рада, если б мы... – Космос замялся, увидев скользнувшее во взгляде Профессора напряжение.

Черкасов с тяжким вздохом приложился к своему бокалу и отставил в сторону. Молчание повисло тяжёлое, Космос его вес как будто на своих плечах ощутил.

– Не довелось ей увидеть, что дети выросли, – протянул Профессор хмуро. – Ты, Космос, мне как сын почти, – он уставился в лицо Холмогорова с черепашьей какой-то проницательностью, – и отца я твоего уважаю, пуд соли с ним вместе съели, – Черкасов улыбнулся с тёплой печалью; но улыбка с губ сошла слишком резко, – но дочку я за тебя не отдам, ты уж извини.

Холмогоров ощутил, как челюсти сжались почти до скрипа. Крылья носа раздулись в раздражённом вдохе, он недовольно цыкнул языком.

– А за Пчёлкина отдадите, Леонид Георгич? – запальчиво выдохнул, – ну херня же полная! Вы рожу его видели? – резко опустился на стул под собой и стукнул кулаком по столешнице.

Распалялся Холмогоров, сам знал, что зря. Не поможет это переубедить Профессора; да и – Космоса это понимание страшило – мало что вообще могло его обычно переубедить. Не тогда, когда категоричность решения читалась в напряжённо опущенном подбородке и сощуренных до узких трещин глазах.

В мыслях Профессора ни грамма сомнения не читалось – а Космос на это самое сомнение, вообще-то, и планировал давить. Сейчас выходило, что он всем весом пытался навалиться на каменное изваяние, намертво к земле примёрзшее.

Черкасов на лице сохранял непроницаемое выражение, смотрел на Космоса только мрачно.

– Космос, – позвал он вкрадчиво и дёрнул уголком губы как-то брезгливо, – ты когда в последний раз употреблял?

Холмогоров напрягся всем телом, поведя плечами под ставшим вдруг тесным пиджаком.

Один раз он оступился – и все теперь так и норовили у него на лбу клеймо позорное выжечь своими обречённо-пренебрежительными взглядами, полными немой укоризны.

Пчёлкин ведь утром то же самое ему сказал, Космоса его упрёк тоже ужалил, но брони крепкой пробить не смог. Слова Пчёлы над ним силы не имели, а вот Профессор – дело другое.

Профессор ярлык на Холмогорова сейчас навесил. Неликвид. Он, Космос Юрьевич Холмогоров, человеческий материал плохого качества, бракованный экземпляр.

Только разве его грех — самый страшный из грехов? Хуже тех, в которых Пчёлкин погряз по самую макушку?

Да и не грешил Холмогоров — просто ошибся.

– Да это в прошлом уже давно, Леонид Георгич, – протянул он заискивающе, искривив острый уголок губы в виноватой усмешке. – Из меня теперь кровь вон, – он дёрнул головой в сторону флажка с олимпийским медвежонком на столе Черкасова, – хоть олимпийцам переливай, вот вам крест! – он резким движением развёл ворот рубашки, обнажая золотое распятье на груди.

Черкасов кивнул понимающе, поджав губы, пристального взгляда не сводя с глаз Холмогорова.

– А как часто хочется? – задал он простой вопрос, приподняв подбородок со змеиной плавностью; и Космос застыл в угрюмом молчании, губы с силой сжимая: знал, что если соврёт – Профессор, конечно, ложь тут же выкупит, это в его глазах читалось; а не соврёт – сам себе клеймо это злосчастное на лоб поставит. Вот и выходило, что молчать как-то удобнее и даже честнее.

Черкасов снова кивнул неторопливо, медленно моргнув, точно собственную правоту подтверждая. Ему ответ Холмогорова даже и не нужен был, а вопрос этот – роковой для таких, как Космос – Профессор задавал, только чтобы натолкнуть на закономерный, но неутешительный вывод.

– Вот видишь, – подвёл он итог, с сочувствием скривившись в болезненной улыбке. – Это риск, Космос, слишком высокий риск, – он растёр между пальцами широкий свод переносицы. – Я буду признателен, если ты за Верой присмотришь, – вскинул он одну бровь и помотал головой, – но довериться тебе полностью не могу.

Космос фыркнул презрительно, качнув головой, точно отмахиваясь от слов Черкасова.

– А Пчёлкину, значит, можете? – его лицо перекосила брезгливая гримаса. – Он ж вас продаст при первой возможности, и Верку заодно. Она ж не заслужила, Леонид Георгич, чтоб ею как... – он схватил чёрный стилус с золотым ободком и бросил грубо на стол; ручка со звонким стуком скатилась на пол, – ...как вещью торговали. С ним-то ясно всё, – махнул Холмогоров рукой, – но вы, Леонид Георгич?

Черкасов тяжело опустил веки, его плечи расправились от глубокого вздоха.

– Он твой друг, Космос, – с бряцаньем стали во вкрадчивом голосе оборвал Профессор. – Мой тебе совет: не разбрасывайся друзьями, – он покачал неодобрительно головой. – А Виктору у меня нет причин не доверять.

– Да таких друзей, – вскинулся Холмогоров, – за хуй – и в музей, ей-богу, – он порывисто наполнил бокал коньяком, расплескав по столу капли спирта.

Черкасов недовольно сморщился, наблюдая за осушающим третью рюмку Холмогоровым.

– У тебя всё? – спросил его с шумным вздохом, взяв в руки покорно ждавшие своего часа бумаги.

Космос пожевал губами, нахмуренно задумавшись.

– Аукнется вам это, – предупредил с досадой, тряхнув перед Профессором указательным пальцем. – У него только один бог, – Космос оттянул золотую цепь на шее, – и не этот, – зажал в пальцах тёплый от контакта с кожей металл распятья.

– На алкоголь не налегай, – пропустив мимо ушей его угрозу, осадил Профессор. – Тоже добром не кончится.

Космос с досадой помотал головой и поднялся с места. Стукнул легонько костяшками пальцев по столу и пробормотал:

– Отцу привет передам, – он сделал шаг к дверям.

Профессор, поджав губы в мягкой улыбке, кивнул ему на прощание.

Космос вылетел в студёную мглу города, на ходу закуривая сигарету. Пнул с яростью ступень каменного крыльца и рявкнул подавшемуся в его сторону охраннику:

– Не дёргайся! – вскинул вверх растопыренные ладони, – нормально всё! Затянулся так глубоко, что сигарета истлела сразу почти до середины.

Густой дым, вырвавшийся изо рта, защипал глаза, и Холмогоров опустил веки, подставляя лицо под мелкую морось дождя.

Какого хуя, ну какого ж, блять, хуя ему, Космосу Юрьичу Холмогорову, дважды за сегодня ушат дерьма на голову вылили – а он стоял и обтекал, как щенок.

Он, сын, блять, профессора астрофизики, не последний авторитет в этом городе, стоял сейчас под дверьми здания на Тверской, из которого его, считай, пинком под зад выперли.

А Пчёлкин, так выходило, на коне. По всем фронтам. Херово было оттого, что Космос сам это понимал; но ещё херовей – что понимал это и Пчёлкин.

Холмогоров бросил взгляд на часы: восемь с копейками. Вера наверняка уже дома.

Он всей грудью вдохнул холодный воздух, расправляя плечи. На языке ещё чувствовал терпкий вкус коньяка.

– А как часто хочется?

Вопрос Черкасова эхом отдался в голове.

Сейчас – хотелось. Очень, аж дёсны сводило. Алкоголь заменял эйфорическую лёгкость, которую дарил порошок, но только отчасти: всё равно не то было ощущение. После порошка над землёй будто парил, а после спирта – в голове легко, а тело будто тяжёлым свинцом наполнялось.

Холмогоров опустился за руль, сжимая баранку так, будто разломить на части хотел.

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️