Принцесса выбирает дракона || 18+

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

Башка трещала нещадно, до звона в ушах – а по утрам особенно. Слипшиеся веки Пчёлкину как будто финкой распороли: так резанул бледный утренний свет по зрачкам.

По-хорошему, зависнуть бы ему в больничке ещё на недельку-другую, чтоб тамошние коновалы за самочувствием последили; только до жути не хотелось валяться на казённой койке в четырёх стенах палаты — белых, как морды у покойников.

Он свинцовые веки, снова опустившиеся на глаза, с силой растёр пальцами и прислушался.

Нет, звон в башке не тот, что преследовал после аварии; это утырок какой-то кнопку дверного звонка втопил.

Вставать с постели врач разрешил со скрипом: скорее, не потому, что здоровье позволяло, а потому, что Пчёла всё равно бы хер положил на медицинские предписания.

Он опустил голые ступни на студёный пол, натянув штаны и завернувшись в плотный кокон одеяла, доплёлся до двери: та продолжала разрываться адской трелью.

Надо нахер звонок этот выкорчевать потом.

В глазок кинул цепкий взгляд и выругался в тишину прихожей раздражённым «блять», щёлкая затворами замка. Какая нелёгкая его вообще принесла?

– Открывайте, козлята, – пробасил глухо Холмогоров по ту сторону, – ваша мама пришла, молока принесла.

Пчёлкин скривился кисло:

– Захлопнись, башка трещит, – привалился к двери, пропуская здоровяка в квартиру.

– Понял, – примирительно буркнул Холмогоров, - не дурак.

Космос, осклабившись широко, скинул быстро ботинки и, шелестя полными пакетами, знакомой дорогой протопал на кухню – ориентировался в квартире Пчёлкина как в своей.

Пчёлкину ничего не оставалось – только за ним последовать; хотя больше всего хотелось снова отяжелевшую голову опустить на мягкую подушку.

И притащился-то он — верняк — по делу какому-то, не просто так друга проведать.

Да и друга ли ещё?

Дружба их — или то, что от неё осталось — давно уже по швам трещала, так что последнее, чего от Космоса Пчёлкин ждал, — это участливого визита, чтобы о здоровье справиться. Холмогоров и в больнице-то не появился, а домой и подавно незачем было приходить.

Пакеты упали на стол с глухим стуком. Пчёлкин без особого интереса глянул в их целлофановое нутро и усмехнулся: апельсины, бля. Килограмм десять там, что ль?

– Ты чё, в кругосветку собрался? – опускаясь на стул, поддел он. – От цинги боишься откинуться?

Космос нахмурился, растянув уголки рта задумчиво.

– Шутишь – эт-та хорошо-о, – с видом опытного специалиста оглядел он Пчёлкина, – моя гипотеза подтверждается: башка у тебя точняк чугунная, – он, стукнув себя костяшками пальцев по лбу, рывком отодвинул стул и грузно на него обвалился, опёршись локтями на колени. – Ну чё, ты как?

– Хером об косяк, – Пчёлкин смял лицо ладонью, – пока дышу. Ты по делу или так?

Космос расплылся в виноватой улыбке:

– Да чё я, друга проведать не могу? – он выудил из целлофана оранжевый бугристый цитрус и вручил его Пчёлкину. – Витаминов, вот, принёс. Чё врач говорит?

Пчёлкин поморщился.

– Советует поменьше трепаться без дела, – отбрил с досадой. Не в той он форме, чтоб лясы точить за просто так: от врача, с умным видом ему постельный режим прописывавшего, хоть и отмахивался небрежно, но всё равно бóльшую часть дня проводил лёжа — потихоньку возвращающиеся силы экономил. – Выкладывай давай, с чем пришёл. Позвонить никак было?

Холмогоров, взгляд скосив в сторону, мясистой нижней губой накрыл ряд крепких зубов в полураскрытом рте. Думал, как подступиться к теме.

Пчёлкин подозрение ощутил совсем нехорошее, в животе зашевелившееся, как кровососущий паразит.

Холмогоров припёрся вряд ли по работе. Дела их давно налажены так, чтобы всё можно было звонком решить: если эксцессов никаких, нет нужды и Пчёлкина с покоцанным котелком лишний раз дёргать.

А Кос темнил чего-то, ходил вокруг да около с апельсинами своими, никому не всравшимися.

– Да я, можно сказать, с личным вопросом, тут по мобиле не канает, – Кос со стула поднялся и распахнул дверцу мини-бара, придирчиво оглядывая вряд выстроившиеся пузатые бутылки. Выудил одну, оценивающим прищуром изучил и достал два гладких бокала. Но, будто опомнившись, глянул недоверчиво на Пчёлкина и один бокал отставил на кухонную столешницу. – Извини, братан, тебе придётся насухую. Апельсинку, вон, пожуй, – толкнул он в сторону Пчёлкина оранжевый шар, катнувшийся к самому краю стола. Пчёлкин апельсин поймал, взгляда с Холмогорова не спуская.

Космос, осушив одним глотком уже наполнившийся янтарём коньяка бокал, опустил его на столешницу с громким стуком и мрачно на Пчёлкина уставился.

– Не шуми только, чудовище, – снова сморщился от ударившего по ушам звона Пчёлкин.

– Так чё, — начал Холмогоров с сомнением, — ты реально с холостяцкой жизнью решил прощаться? – на-гора выдал, наконец, и напряжённо двинул массивной челюстью.

Пчёлкин апельсин перекинул из одной руки в другую; червячок подозрения шевельнулся внутри удовлетворённо — пищу для себя почуял.

– Чё, свидетелем быть хочешь? – криво ухмыльнувшись, Пчёлкин поддел ножом плотную апельсиновую корку. В нос ударил горьковато-кислый аромат.

Ещё тогда, в день аварии, когда увидел Холмогорова, трущегося возле Веры, понял, что Космос точно под ногами путаться начнёт. Он Пчёлкину всегда палки в колёса вставлял, когда дело касалось девчонки; только раньше Холмогоров имел какое-никакое право между ними защитным буфером встревать — дружили они с детства семьями, видишь ли, поэтому он ей почти в старшие братья набивался — а теперь, выходило, Пчёлкин его лихим одним движением

отодвинул, не спросив — чтобы не мешался.

– Да не, – угрюмо наблюдая за обнажающейся плотью цитруса, протянул Холмогоров. – Женихом.

Пчёлкин завис на секунду, гоготнул, обнажая ряд верхних зубов, и покачал головой. Сразу пожалел: движение отдалось пульсирующей болью.

Не то чтобы совсем такого поворота не ждал: зародилось подозрение, когда Черкасова в машине сама что-то про тёплое местечко брякнула. Два и два тогда сложил быстро — Пчёлкин вообще в математике хорошо сёк. А в людях — ещё лучше.

– Ты чё, Кос, в голубые заделался? – осклабился он, – говорили тебе, кокс до добра не доводит.

– Кончай с этим давай, да? – дёрнулся Космос в сторону Пчёлкина, но сам себя вовремя осадил и попустился. – Ты мне скажи, оно вот нахер тебе надо? Свадьба-шмадьба... какой из тебя муж ваще? – предъявил он вроде даже спокойно, но Пчёлкин от раскатистого баса всё равно скривился: не мог Холмогоров тихо себя вести. – Девчонку только зазря мучаешь.

Девчонка сама кого хочешь легко замучает, это уж Пчёлкин в ней хорошо разглядел — в отличие от Холмогорова, который с бараньим упорством не хотел видеть за образом тургеневской барышни давно научившуюся скалить клыкастую пасть молодую хищницу. Пока только скалить — кусать ещё гонору не хватало; а если суметь её норов укротить — то и не хватит никогда, зубы спрячет и ластиться будет покладисто.

– Давай-ка ты в это не лезь, – коротко предупредил Пчёлкин, исподлобья уставившись на Холмогорова.

Его эта острастка как хлыстом подстегнула: в глазах Холмогорова начал закипать гнев.

–А ч-чё не лезь-то, Пчёл? – вскинулся он, плеснув в бокал ещё одну порцию коньяка. – Верка мне не чужая, а ты, уж прости, берега путаешь, – тряхнул рукой, чуть не расплескав алкоголь, – она ж сказала тебе, что не хочет? А?

Пчёлкин молча вперил в него взгляд, отрывая испещрённую лохматыми белыми прожилками апельсиновую дольку.

– Сказала? – вопрос Космос повторил, но ответа особо и не ждал: пытался внушительности напустить. – Сказала. А ты чё, значения слова «нет» не понимаешь, а, Пчёл?

«Нет» Черкасова говорила уже давно и с завидным постоянством, каждый раз вонзая тонкую шпильку в самолюбие Пчёлкина. И ладно бы, какая другая ему не уступала — легко нашёл бы посговорчивей. Но Верино «нет» было не просто отказом; оно падало ему на голову свысока кинутой издёвкой, небрежно смятой испачканной салфеткой.

Космос думал, что за это её «нет» сейчас может ему предъявить; только Пчёлкину уже и не требовалось тратить усилия, чтобы добиваться согласия. Своё он возьмёт рано или поздно, да ещё и с хорошими процентами: то, что можно было выгадать от этого брака, интересовало намного больше, чем не поддающаяся натиску девчонка — хотя и эту крепость взять, чего греха таить, давно хотелось. Хотя бы из принципа, из желания наказать за строптивость.

– Ты нотации читать пришёл или чё, Кос? – равнодушно отправил в рот упругую мякоть, обжёгшую едким соком потрескавшиеся губы.

Космос, резко выдохнув через плечо, снова опрокинул стопку коньяка.

– Я тебя по-человечески пришёл попросить, – ответил сквозь зубы, – чтоб ты от Верки отвалил. – Глотая согласные, добавил с угрозой: – По-хорошему, Пчё-ла, — по слогам отчеканил для убедительности.

Несмотря на чугунную тяжесть в голове, разговор этот Пчёлкину даже добавлял залихватского веселья. Холмогоров, хоть и грозил ему сейчас на до предела серьёзных щах — грозил попусту. Никаких рычагов давления у него не было; он только вхолостую надеялся, что туполобым наездом сможет запугать. Козырей в рукаве он не имел, и даже не сообразил загодя, что нужно бы их припасти. Столько лет они вместе в криминале вертелись, а он ничему толком и не научился как будто.

– Или чё? – с живым интересом подначил его Пчёлкин.

Тут Космос, как Пчёлкин и ждал, осёкся. Уловил, наконец, расстановку сил, своих и Пчёлкина. Что за ним, Космосом, стоит; что — и кто — за Пчёлкиным. И Пчёлкину, блять, нравилось; нравилось, что нихера они больше не на одной ступеньке в этой их странной иерархии.

Что в следующий раз, когда Холмогоров решит в нём предателя увидеть, никто больше Пчёлкина не посмеет за шиворот, как шкодливого котёнка, притащить к Белому на суд.

Холмогоров нахмурился, туго что-то соображая, и цыкнул упрямо:

– Я вот знаешь, чего не понимаю, Пчёлкин? — От нескрываемого равнодушия Пчёлкина Космос только сильнее распалялся. — У тебя бзик какой-то на чужих баб, а?

Пчёлкин голову набок склонил, лоб у него собрался глубокими складками.

– Чё-то я расклада не выкупаю, Кос, – протянул он, – ты за девичью честь пришёл заступаться или Отелло тут разыгрывать?

Холмогоров обнажил сцепленные зубы, шумно втягивая воздух ртом. Резким движением выхватил пачку Мальборо и выудил сигарету, чуть не смяв её напряжёнными пальцами. Пчёлкин и сам не отказался бы от курева, но голову от никотина после сотрясения нещадно вело – пробовал уже пару раз.

– Ты смотри, начитанный какой, – процедил Холмогоров раздражённо, чиркнув зажигалкой и отбросив её с громким стуком на стол. – Я на ней сам хочу жениться, понял? Она согласилась, чтоб ты знал. Добровольно, – выпуская облачко дыма уголком рта, ткнул он в Пчёлкина пальцем. – Так что гуляй, Вася.

Пчёлкин, если б мог, рассмеялся – но знал, что это чревато новой волной пульсации в висках. Он только лоб потёр, будто пытался смахнуть с лица кривую усмешку.

Значит, за Холмогорова согласилась — и притом, добровольно. Соскочить хотела, птичка; но Пчёла не был бы Пчёлой, если б мог так легко добычу отпустить.

– Думаешь, Профессор дочурку за торчка отдаст? – дёрнув щекой, скривил губы и кинул в Холмогорова беспощадный упрёк.

– А это уже не твоё собачье дело, – осклабился тот. – Она мне нравится, – вот он, тот единственный завалявшийся козырь, который Холмогоров в рукаве у себя нащупал, – так что ты, если не мудак, отвалишь. Ты ж не мудак?

Пчёлкин прыснул с искренним весельем. Нравится, значит. Вот на чём Холмогоров решил сыграть: рассчитал, что раз территория чужая, Пчёлкин, стало быть, на неё соваться не посмеет — не станет у друга девушку уводить.

– Давно или с сегодняшнего утра? – окинул цепким прищуром мрачное лицо Холмогорова.

– Давно, – сквозь зубы подтвердил он, полный мрачной решимости. – С детства.

– Ну, подрочи – может, разонравится, – отбрил Пчёлкин холодно, плечом безразлично пожав. – Слышь, лучше скажи: ты эту херню сам придумал или она тебе в уши чё-то напела? – он поднялся и наполнил водой из-под крана отставленный Космосом второй стакан: сухую глотку раздирала жажда.

Холмогоров с резким скрипом на спинку стула откинулся, сжимая порывисто ладонь в пудовый кулак; Пчёлкин спиной почувствовал, как хотелось сейчас Холмогорову этим самым кулаком всадить другу по лицу.

– Она мне про твои выкрутасы рассказала, – рявкнул Холмогоров. – Ты чё, думаешь, я не понял, нахуя ты к бате её побежал, когда в «Метле» её узнал, а? – резко мотнул подбородком. – Я ж тебя вон, – он вскинул растопыренную пятерню, – как свои пять пальцев знаю, Пчёлкин. Чё, думаешь, не понимаю, нахуя ты вообще вокруг неё тёрся? – он вдавил истлевшую до фильтра сигарету в хрустальное дно пепельницы. – Раз сама не дала, ты через папашу решил зайти? Я тебя по-хорошему прошу: отвали от Верки, из-за бабок ей жизнь не порти.

– Так значит, раз у вас любовь, мне потеряться? – растянув губы в скептической усмешке, спросил Пчёлкин и сощуренным взглядом вцепился Холмогорову в лицо: каждую эмоцию считывал. – Хорош заливать, у вас даже не было ничё. Кретина тут из меня лепишь, – усмешка с лица сползла, и он со злостью сплюнул вязкую слюну в раковину.

Холмогоров поднялся медленно, взгляда от хмурого Пчёлкина не отрывая.

Желваки на сжатой челюсти заиграли.

– Было, – сквозь зубы прошипел он. – Понял? Это от тебя она морозится, потому что ты за бумажку зелёную удавишься.

Пчёлкин в Холмогорова напряжённо исподлобья вглядывался: прикидывал, правду Космос говорит или блефует, ставку поднимает, чтобы соперника заставить спасовать.

В людях Пчёлкин сёк, и Космоса знал хорошо. Ещё лучше знал, что в этих его словах доля правды точно была: Вера Холмогорову всегда позволяла намного больше, чем ему, Пчёлкину, и тянулась она к нему сама — но было ли это чем-то бóльшим, чем дружба, Пчёлкин до конца никогда не понимал.

Черкасова делила людей на достойных и недостойных; и Пчёлкин всегда попадал во вторую категорию, никогда, по его собственному мнению, того не заслуживая. Но ещё меньше заслуживал быть записанным в число первых Холмогоров, ничем от Пчёлкина, кроме разве что происхождения, не отличавшийся.

Висок отдался тупой болью – нехороший предвестник.

После аварии Пчёлкину приходилось уже пару раз эту подступающую на мягких лапах муку испытывать, и ощущение сверлеца, входящего в висок, ничего хорошего собою не предвещало.

Горячая боль расходилась сначала плавким металлом от виска по всей голове, точно кто-то в просверленное отверстие её заливал; но хуже всего – она приносила за собой клокочущую ярость, пеленой застилающую глаза. Эта ярость спускалась ниже, бурлила тягучей жижей, заполняла собой всё тело и совсем не давала трезво мыслить.

Пчёлкин не любил, когда что-то мешало трезво мыслить.

Он смотрел в заострившиеся от гнева черты лица Холмогорова, и разум – холодный разум, который Пчёлкину в любой ситуации удавалось сохранять – превращался в хаотичные обрывки чего-то лишь отдалённо напоминающего мысли – какой-то мусор, грязные мазки захлёстывающих эмоций.

Пчёлкин ненавидел поддаваться эмоциям.

Кулак сжался сам собой, и рука тоже дёрнулась сама, без ведома Пчёлкина.

Голова Холмогорова откинулась в сторону – тоже, как показалось Пчёлкину, почему-то сама, а не от его собственного неожиданного удара.

– Ты чё, блять? – рванулся Холмогоров к Пчёлкину, попытавшись ухватить его за шею, но Пчёлкин его запястья успел поймать и сжать в надёжный замок.

Холмогоров осёкся, зависнув напротив Пчёлкина напряжённой каменной статуей и злобно буравя в нём дыру зрачками, превратившимися в два пистолетных дула.

– Пошёл ты, – процедил он с ненавистью и скинул с себя руки Пчёлкина, резко отстраняясь. – Я тебе сказал: ты Веру не получишь, – кинул он через плечо, вылетая из кухни к выходу.

– Приглашение по почте пришлю, – бросил Пчёлкин в пустоту прежде, чем услышал громкий стук захлопнувшейся двери.

Башка снова трещала. Пчёлкин, окатив лицо пригоршней ледяной воды, вернулся в спальню: там на прикроватной тумбочке валялся полупустой уже блистер прописанных врачом таблеток, помогавших унять пульсирующую боль.

Про вспышки ярости, вызвавшие в нём теперь опасливую настороженность — прежде-то удавалось быстро успокоиться, а в этот раз Косу вмазал, хоть и не собирался вроде, — врачу нужно будет рассказать: пускай тоже что-нибудь выпишет.

Опустился на подушку, облегчённо смежив веки: обезбол подействует минут через пятнадцать, и можно будет спокойно заснуть.

Боль уже начинала сдавать позиции, когда в заполненной спасительной тишиной квартире снова раздался ненавистный звон.

– Хули ему ещё надо? – выругался Пчёлкин, снова отрывая ставшую чугунной голову от подушки.

Щурясь от дневного света, потащился к двери, но открывать Холмогорову в этот раз не собирался.

– Кос, вали давай, – рявкнул он сквозь дверную толщь.

– Вить, открой, пожалуйста, – позвала замершая по ту сторону Оля.

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️