## Глава 19: Свет на Палитре Утра
Прошло время. Не месяцы - целые сезоны сменили друг друга за окнами просторной, залитой солнцем мастерской. Хаос красок и холстов царил здесь по-прежнему, но теперь в нем чувствовался иной ритм - умиротворенный, наполненный жизнью. Запах скипидара и масляных красок смешивался с ароматом свежесваренного кофе и... выпечки. Неуклюжей, слегка подгоревшей по краям, но сделанной с трогательным старанием.
Арлетта стояла у мольберта, ее длинные светлые волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались солнечные пряди. Она работала над большим холстом - буйство теплых охр, нежно-голубых и сиреневых тонов, передающих нежность тосканского утра на вилле, где закончился кошмар. Но это был не пейзаж страха. Это был пейзаж освобождения. Свет, пробивающийся сквозь кипарисы, не просто освещал долину - он растворял тени.
На краю холста, едва уловимо, она наметила два силуэта - высокий, чуть склоненный, и изящный, рядом. Их руки были сплетены. Тень "Полумесяца" была лишь тонкой, едва заметной линией под ногами, теряющейся в свете.
Сзади раздался мягкий скрип половицы. Арлетта не обернулась, улыбка тронула ее губы. Она узнала его шаг - все еще чуть осторожный, отдающий эхом травмы, но твердый и неотъемлемо *ее*.
Теплые, сильные руки обвили ее талию. Сайлас прижался губами к ее обнаженной шее, чуть ниже пучка волос. Его дыхание было теплым, знакомым, родным.
- Утро, - прошептал он, его голос, всегда такой резкий, теперь звучал низко и бархатисто, как шорох дорогой бумаги.
- Утро, - ответила она, откинув голову назад, на его плечо. Она чувствовала его тело за своей спиной - сильное, исцелившееся, но несущее память: жестковатый рубец под тонкой тканью его рубашки там, где было плечо, легкая скованность в движениях, которая почти исчезла, но напоминала о той цене. Ее рука легла поверх его рук, сцепленных на ее животе. Ее пальцы коснулись шрама на его левом запястье - еще одного немого свидетеля их битвы. - Что будило раньше? Солнце или запах моей... кулинарной катастрофы? - пошутила она, глядя на подгоревший краешек пирога на столе.
Он рассмеялся тихо, его грудь вибрировала у нее за спиной. Этот смех, свободный и легкий, был ее величайшей победой.
- Солнце, - ответил он честно. - Потому что оно освещает тебя. А твои... кулинарные эксперименты - это приключение, которое я принимаю с мужеством подобающим бывшему коронеру. - Он повернул ее к себе, осторожно, чтобы не задеть мольберт. Его серые глаза, некогда такие ледяные, теперь были теплыми, как дымка над рекой на рассвете. В них отражалась она - с кисточкой в руке, с каплей синей краски на щеке. - Ты красива. Особенно с краской на лице и в этом... - он кивнул на ее старый, запачканный рабочий халат, - шедевре абстрактного искусства.
Она фыркнула, стряхивая воображаемую пыль с халата.
- Ты научился льстить. Опасный навык, доктор Торн.
- Не льщу, - он серьезно покачал головой. Его пальцы осторожно стерли каплю краски с ее щеки. Прикосновение было нежным, полным благоговения. - Констатирую факт. Как в протоколе. Объект наблюдения: Арлетта Ван дер Вельде. Состояние: ослепительно сияющая. Эффект на наблюдателя: полная и безоговорочная капитуляция всех защитных систем. - Он наклонился, его губы коснулись того места, где была краска. Потом нашли ее губы.
Этот поцелуй был далек от яростного столкновения в больнице или от нежного исцеления в больничной палате. Это был поцелуй укоренившейся, глубокой любви. Медленный, сладкий, наполненный знанием друг друга до мельчайших деталей - вкуса, запаха, реакции на прикосновение. Поцелуй дома. Поцелуй «навсегда».
Когда они разомкнули губы, он не отпустил ее. Прижал лбом к ее лбу, их дыхание смешалось.
- Знаешь, что я понял сегодня утром? - прошептал он. - Что выжил тогда, в мельнице, на реке, в больнице... не только ради мести. Или даже не столько. - Он сделал паузу, его глаза искали подтверждения в ее янтарных глубинах. - Я выжил ради этого. Ради возможности видеть, как солнечный свет падает на твои ресницы, когда ты спишь. Ради запаха твоих красок и этого... слегка подгоревшего пирога. Ради права вот так просто стоять здесь и целовать тебя среди твоих миров. - Его голос дрогнул. - Я выжил ради утра. Нашего утра.
Арлетта чувствовала, как слезы теплой волной подступают к глазам. Она прижала его ладонь к своей щеке.
- А я поняла, - ответила она тихо, - что твоя ледяная крепость... она никогда не была пустой. В ней всегда тлел уголек. Ожидающий ветра. Моим ветром стал случай. А твоим огнем - я.
Он улыбнулся, и в этой улыбке не было ни тени прежней суровости. Была лишь любовь и тихая радость.
- Тогда раздувай его сильнее, художница, - он взял ее руку с кисточкой, осторожно направил к холсту, к тому месту, где были намечены их силуэты. - Нарисуй нам свет. Наш свет. Тот, что мы нашли. И тот, что создаем.
Она кивнула, смеясь сквозь слезы. Окунула кисть в палитру, в смесь теплой охры и золота. И под его взглядом, полным безграничного доверия и обожания, начала выписывать не просто лучи солнца над Тосканой. Она писала их будущее. Мазок за мазком. Свет поверх теней. Любовь поверх боли. Их общую картину, где больше не было места "Полумесяцу", а были только они - коронер, нашедший жизнь в свете художницы, и художница, нашедшая свою вечную музу в глубине его исцелившейся души. Они стояли так, слитые воедино у мольберта, в лучах утреннего солнца, заливая холст красками надежды, тишины и нерушимого "вместе". Их война закончилась. Началась жизнь. Самая прекрасная картина из всех.