На Юг

Француз болен одной великой игрой, и его серебряный бой только начался. Приветствую вас, мои дорогие люди и нелюди, мне крайне приятно, что вы обратили взор в сторону моей насыщенной чувствами фигуры. Моим взглядом мне придётся отодвинуть для вас маленький кусочек благословленного протестантскими священниками стенки церкви Святого Апостола Павла в северной части нашего замечательного Ганновера. Да, я определённо могу сделать это для вас. Несмотря на всю кровь и бесчестие, движущиеся красной линией через главы прочтения этой книги, всё как на войне не так однозначно. Может, нужно использовать термин не «война», а «конфликт», к примеру.

Ладно, что-то мы совсем отвлеклись. Маэстро, подвиньтесь, давайте я прочту для этих детишек маленькие нарративы любви и надежды.

ВАУУУУУУ, ПРЕКРАСНООО, просто шедеврально! И кровь снова выстреливает из-под новенького маникюра среднебюджетной проститутки, её ногти как молнии просекают спину пыхтящего сверху клиента. Это напоминает американские горки, хоть такого определения тогда ещё не было. Картинка красивая, освещение немного приглушённое. Пыхтение, сочный запах пота разливается по комнате этого мотеля по расположению района Яммера.

Третий этаж. Немного потрёпанная жизнью и клиентами дубовая дверь еле сдерживает вздохи и ахи полового акта. Из окна замечательный вид на психлечебницу через небольшой прогулочный сад. Мелькают огни — охрана, наверное, опять проверяет, никто ли не сбежал.

Здание лечебницы имеет поистине величественный вид, одновременно пугающий и вдохновляющий. Это вам не отделение полиции Ганновера, в котором недавно была Оделия. Проститутка с каждым погружением члена в свой половой «карман» всё больше думала: «А стоит ли такса за это время?» Может, и стоит, но нам, дорогие читатели, не стоит уподобляться купленной любви, ведь это чревато последствиями.

Клиент, возможно, думал о том, как хорошо он проводит вечер и как необычно ему повезло с партнёршей этой ночью. На территории вашего воображения может и вспыхнет этот факел или даже костёр интереса. Ведь у каждого есть свои интересы. Мы зарабатываем деньги ради наших интересов, даже дети нам нужны не для продолжения рода — это лишь производная наших интересов в виде секса, приводящая нас к другим нашим интересам. И вот наши дети вырастают, и мы пытаемся возложить на них наши, иногда даже очень порочные, интересы, наши проколы и мечты, тянущиеся с самого детства, наши юношеские вдохновения, которые уже совершенно не отображают интересы современного социума. Мы и есть наши интересы.

И в эту ночь я продемонстрирую вам истинное величие и фиглярскими потугами изобразить это величие в самой отвратительной его форме. Не будем ходить вокруг да около. Вот оно уже наступает — семяизвержение. Возможно, вы подумаете: «О, как им повезло!», но нет, далеко не так, мои маленькие.

Мужчина почувствовал райское наслаждение от завершения процесса.

— Ах, — тихо и хрипло вздохнул он.

Представительница самой древней профессии почувствовала приятное тепло внутри себя после десятиминутной неприятной боли от полового акта. Но приятное тепло вдруг сменилось острым холодом, обжигающим плоть. Боль была пронзительной.

— Возможно, он повредил мне спираль, — подумала она.

Приподняв голову и посмотрев вниз, она обнаружила страшную картину не из комикса. Кровь капельками скатывалась с её живота на простыню, образуя видный узор. Справа от пупка торчала рукоять ножа. Таинственный клиент всё ещё был сверху и рассматривал картину своих действий. Проститутка в состоянии шока вскочила, отбросив клиента в сторону, который на порядок был её тяжелее. Но тут же сразу упала в отключку.

СТОП-КАДР.

Вы же хотите узнать, что было дальше, не так ли? Придётся дождаться следователей.

Перенесёмся в другое место, совсем рядом, чтобы вы не потеряли фокус всех событий, происходящих здесь. Старый сыщик Лютер Борман, прошедший Великую войну за Пруссию, обладатель очень пышных бакенбардов, был из разряда тех людей, которые строгие, наверное, с самого детства. В награду за лояльность правительству его сделали инспектором всего южного Ганновера. После долгих лет службы в имперской армии сыщиком он в принципе не был — не его нарратив искать злодеев в ряду гражданских построек. Цепной пёс комиссара, он был крайне исполнителен, поэтому и получил эту должность. За выполнение плана и результаты, а не за методы и образование. Его работоспособность потрясала начальство, и он, как кажется, решал мелкие и не очень дела своими решениями, никогда не полагаясь на случай, всегда готов действовать беспрекословно и без промедления. У него была какая-то гипертрофированная интуиция. Он на голову выше всех своих подчинённых не только в росте, но и в амбициях. С полтычка вовлекает их в водоворот событий и заданий по работе, так что его инспекторское отделение работает 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, приговаривая: «День, что год, мы должны всё успеть» и его типичное «на войне вы бы не выжили».

Ещё не забыли, мои маленькие, как я вам предлагал термин «конфликт» вместо «война»? Так вот, это явно противоположный случай.

Просыпаясь ранним рассветом, ещё до кукареканья петухов и звона колоколов, он просматривает личную корреспонденцию, приказы получает и отдаёт по почте и личным сообщениям через вечно сопровождающего его везде и всегда прусских корней такого же высокого роста адъютанта. Он даже не помнит его имя, и мы не будем на этом зацикливаться. Во время завтрака принимает смены ночных патрулей и их, как всегда, скучные отчёты, безмерно впитывая информацию. Борман, одеваясь, принимает чиновников полицейского отдела. И его глубоко синие глаза часто чернеют от тошноты, что у него отнимают так много полезного времени гражданские чиновники со своими прошениями. В ответ он выбивает финансирование и новую форму для своих унтер-офицеров полиции. Завтракает в 9:30, но ему жалко тратить время на еду, и он справляется максимум за 8–10 минут. Витиевато объясняющие чиновники ему совсем не утешают аппетит.

За кадром строгого лица Бормана, пыхтела прямолинейность и военная отвага. Мир для него — лишь маленькая война, одна большая война с разными задачами и решениями для них.

Поздним, как казалось для Бормана, утром к нему пришли двое. Стук в дверь, через минуту её распашка.

— Слушаю, — посмотрел Борман на двух офицеров полиции низкого ранга.

— Убийство в мотеле через дорогу, герр Борман. Комиссар направил за вами. Вот, наказ от него.

Борман вырвал маленькую бумажку довольно жёлтого цвета из некачественного сырья и мельком глянул на неё, успев увидеть лишь свою фамилию. Он переступил порог дома и направился в мотель, отодвинув с пути офицеров, нагло пройдя между ними. Одетый в бледно-белую рубаху с закатанными рукавами и в ночные штаны, Борман перешёл дорогу. До мотеля ему было совсем недолго идти.

Адъютант, перебирающий документы на кухне у начальника, удивлённо увидел его переходящим дорогу и помчался вслед хвостом, еле успев накинуть шинель в холодное утро. Два безымянных офицера, оторопевшие, не успели прийти в себя, как их обоих сбил на голову выше их ростом адъютант Бормана быстрым прусским шагом.

Возле мотеля стояло туманное холодное утро Ганновера. Как всегда, полиция не сделала нормального оцепления, и множество зевак толпилось рядом, кто-то даже веселился. Бормана это злило. Хотя «злило» — слишком мягко сказано.

Рядом возле входа стояла бочка с горящими дровами и выпивающей компанией. Краем уха сыщик услышал от одного из них хохот.

— Ахах, эта Юлия, конечно, была хорошей проституткой, но вам стоит всем помнить, что я был с ней самый первый. И явно раньше этого маньячеллы, — сказал какой-то парень, нежно посасывающий свою кружку эля, с неаккуратно выбритой щетиной и кудрявыми волосами. — Да и поделом этой шлюхе, — добавил он.

Сыщик Борман, проходя мимо, тут же схватил наглеца за кудрявые волосы, от чего парень сразу пролил пиво и стал визжать как маленькая свинка.

— Аааа, герр, отпустите, аааа, — кричал он. — Эй, ты чего? Это произвол! — сказала девушка, стоящая рядом.

Тут же ей преградил путь подоспевший адъютант инспектора, показывающий своим видом и выражением лица, что не стоит продолжать этот диалог.

Сыщик протащил парня по грязи несколько метров и остановился перед входом. Два медработника спустили труп с третьего этажа и выносили, чтобы положить в карету.

— СТОП, — сказал Борман.

Медработники тут же остановились, и один из них даже чуть не уронил носилки.

— Назад, заносите труп. — Зачем? — возразил один из них. — Буду осматривать место преступления, конечно.

Борман заставил двух сотрудников своего же ведомства пойти против всех правил, просто используя пару слов, пару неряшливых слов, без конкретики и приказов через их начальство. Медработники глянули друг на друга и стали заносить труп обратно.

Схвативший парня за волосы Борман чуть ослабил хватку, и парень мог бы подумать, что его сейчас отпустят, но как бы не так. Сжав волосы ещё сильнее, Борман протянул лицо парня к трупу, вдавив его в одеяло, прикрывавшее тело Юлии. Даже адъютант не понял мотива начальника.

— Что, тебе хорошо? Как сейчас твой рот, так же полон изощрённых шуток? — спросил Борман.

— А вы что уставились? Поднимайтесь! — добавил он в сторону санитаров.

На втором этаже была горничная, которая нашла труп. Об этом пару минут назад доложили Борману, и тот тут же подозвал её к себе.

— Милочка, нам нужна ваша помощь, покажите мне, как лежал труп.

— Что? — ошарашенно спросила горничная.

— Просто поднимитесь.

Вся компания, состоящая из Бормана и его помощника, тупого парня с волосами в руках Бормана, пары медработников и горничной, сопровождала труп юной Юлии к месту её убийства.

В номере была большая лужа крови и много следов обуви. На комоде лежал довольно большой нож. Окна были распахнуты, и вид открывался на гуляющих под надзором больных психлечебницы.

— Как она лежала? — спросил снова Борман. — Как ангел... — ответила горничная.

— В смысле?

— Ну, знаете, руки по сторонам, а ноги ровно. Её положили как на крест.

— Ну что ж, юный паренёк, окажи мне услугу: положи тело, как сказала эта фрау.

— Что? Я не буду!

ХРРРР — звук шипения почувствовал парень в правом ухе. Кровь хлынула: лопнула перепонка от пощёчины Бормана. Парень, под воздействием боли и довольно смешанных чувств, принялся исполнять приказ. Убрав одеяло, он увидел искусанное и белое лицо своей бывшей. На животе красовалась большая рана.

— Герр, я не могу... — ноги паренька стали словно ватными, и он потерял сознание, чуть пошатнувшись.

— Господа недоврачи, раз ваша носилка ещё тут, можете забрать это ненужное мне тело отсюда и передать его офицерам снизу. Пусть потешат себя мальчиками в карцере нашего полицейского отделения, пару-тройку дней, — приказал им Борман.

— Чур ты несёшь ноги, — сказал сразу один из них другому.

Под жалобы врачей друг другу, где-то на заднем фоне, Борман сам взял на руки труп и положил его так, как сказала горничная.

— Вряд ли это кто-то из её окружения. Довольно большое количество недоброжелателей, но все они, конечно, сопляки. Ты согласен со мной? — сказал Борман, посмотрев на адъютанта.

— Так точно, герр Борман.

Из окна всё так же виднелась злополучная больница, и добрый наш сыщик, мгновение руки для вас, мои дорогие читатели, решил перенести сюжет туда. Возможно, он, как и вы, начал догадываться, что сюжетная развязка этого убийства тянется оттуда. Уж слишком велико и заманчиво моё предложение об упоминании данного здания в этом контексте.

Утренняя прогулка была завершена к тому моменту. На входе сидел чудаковатый охранник, который после пары глупых вопросов пустил полицейских на территорию больницы. Встретила их доктор Грета-Виктория, местная главврачиха отделения особо одарённых психов. Психи были из богатых семей, что было видно по зданию. Богатенькие родители не хотели отдавать их на поруки государственной медицины, а тут тебе и парк, и койка с кожаными ремнями, и пара уколов в день, чтобы ты хорошо себя чувствовал.

Коридоры были больнично-зелёные и украшенные цветами, нарисованными самими больными с различными расстройствами личности и психики. Грета-Виктория провела герра Бормана по коридору, рассказывая о каждом рисунке, но сыщика больше интересовали личности их нарисовавшие.

Пока они не дошли до очередного рисунка, сильно выделяющегося на фоне остальных: яркий, красивый и продуманный цветок, будто нарисованный вовсе не психбольным, а каким-то гением, ганноверским Да Винчи, если позволите, дорогие мои.

— Доктор Грета, что вы можете сказать на это?

— На что?

— Этот рисунок явно лучше остальных. Извините меня за мой французский, но кто его нарисовал? — сказал Борман, сменивший тон на более мягкий по отношению к классной заднице врачихи.

— Это медицинская тайна, герр Борман.

— Нет тут тайн. Через сто метров от этого прекрасного рисунка было совершено убийство, и каждый из ваших подопечных теперь мой подозреваемый.

Доктор замельтешила и...

— Ну... это... вам лучше увидеть.

Грета и Борман поднялись на пару этажей выше. Там сидел парень, выглядевший лет на 15, рост выше среднего. Он сидел в камере и разукрашивал мелками стены. Да не просто разукрашивал, а рисовал настоящие портреты. Из-за малой территории комнаты делал он это, накладывая новый портрет поверх старого, что создавало картинку многозначности процесса.

— Что он делает?

— Видно же, рисует.

— Но место уже закончилось, — сказал адъютант Бормана, ходящий по пятам.

— Так заткнись, паренёк, — сказал Борман.

Борман взял бумажную выписку на этого художника под номером 4. Там сказано: Очень красиво рисует, поёт и объезжает лошадей, проявляет неподдельный интерес к кантовской философии и порядку мироустройства. В 17 лет был предводителем прекрасного юношеского клуба по английской борьбе. Кудрявый черноволосый парень, хорошо сложенный. Вокруг него сосредотачивается большая масса последователей.

Что же может объединять эту психлечебницу и то убийство через дорогу у мотеля? Адъютант, рассматривая паренька, хотел подойти к клети, чтобы посмотреть на него.

— Стойте, — сказала Грета-Виктория.

— Почему же? — спросил адъютант.

— Он сейчас не стабилен. Не то время, чтобы общаться с ним. Он очень раним.

— Так, может, скажете нам часы его приёма или повесите расписание тут, возле решётки? — сказал Борман.

Борман отодвинул своего адъютанта и сказал ему:

— Иди прогуляйся.

— Но комиссар сказал везде следовать за вами.

— Мне не нужна твоя помощь. Иди, сопроводив документацию по делу у мотеля к участку.

— Они же уже всё привезли туда.

— Тогда иди и проверь... марш! — сказал Борман.

Борман сам стал разглядывать паренька, после чего достал свою железную дубинку и, ходя из стороны в сторону, стал проводить ею по железным прутьям клетки.

— Тук-тук-тук.

Парень развернулся, глянул на него пару раз непонятного цвета глазами и продолжил рисовать картины на стенах своего места заточения.

— Знаешь, что я думаю... — сказал Борман.

— Герр Лютер Борман, я думаю, вам стоит покинуть пределы больницы. Вы не имеете права, ни юридического, ни морального, вредить моим пациентам. Столько денег и усилий вложено на путь реабилитации этого замечательного юноши, — сказала Грета-Виктория.

— Я думаю, то, что мы с тобой похожи: у тебя звериный взгляд, такой же злой, как у меня, такой же решительный. Только скажи мне, зачем такому животному рисунки? Не лучше ли нам, таким как мы, выйти куда-нибудь в джунгли Конго и убивать, как племенные люди?

— А как же дисциплина? — спросил парень.

— Вот, вот, видите, он говорит. Он хочет говорить.

— Этого я не говорил, — застёгивая банку с краской, сказал пациент.

— Дисциплина — важный фактор, но не было бы государства и морали — и её бы не было. А это всё навязано, навязано нам с самого детства. Я же вижу, что ты не из тех, кто принимает правила. Так скажи, ты именно поэтому тут?

Грета отвела Бормана под руку.

— Тише, герр следователь, прошу вас. Он...

— Что он? Что он сделал?

— Он...

— Я убил свою сестру.

— Занятный паренёк, однако, — ответил Борман.

Волна нестерпимых криков прозвучала вдалеке, в коридоре к лестнице на нижние этажи. Холодный вой, как у голодных волков в зимнее время, как вожак стаи, разголодавшись и убив одного из своих детёнышей для пропитания стаи. Вот именно такой вой был.

— Мне надо спуститься, — сказала Грета.

— Скатертью дорожка. А мы тут поговорим с этим вашим пациентом, — сказал Борман.

Он взял стул у стены и медленно, скрипя, протащил его через весь коридор поближе к клети, почти вплотную за красную линию, которая располагалась как раз за пару метров до начала клетки.

— Зачем эта красная линия?

Мальчик продолжил рисовать более бордовыми красками. Попутно он ложил кисть в баночку с краской, а рядом была баночка с тыквенно-морковным пюре. Он чередовал руки с рисованием и едой. Его облущенные и растресканные губы с трепетом трескали и наслаждались каждой ложкой тыквенного пюре. Было видно, что он наслаждается этим заключением и умеет расположить к себе своими зачаровывающими рисунками.

— Я спросил, зачем тут красная линия! — крикнул Борман, подняв дубину над решёткой и уже хотев треснуть до звона, чтобы звон был слышен на всём этаже, до звона в ушах этого парня.

— Не кричите, герр. Присядьте, мы определённо с вами поговорим по этому поводу и по... многим другим, что вас интересуют.

Борман, как ему и представлялось, с таким же каменно диким лицом сел, как по приказу, как старый бульдог на стул и стал ждать следующих слов паренька.

— Что ты рисуешь?

Парень положил кисточки с краской в баночку и засунул в рот ложку с пюре. Он развернулся, посмотрел на Бормана удивлёнными глазами и хрустнул фалангами пальцев, перебирая их в руках.

— Это, герр, Версаль.

— Версаль?

Борман присмотрелся к убаюкивающему рисунку, где одна линия делит стену на небосвод и землю. Она такая прекрасная, но почему-то совсем красного цвета.

— Почему же она красная?

— Это бордовый, — ответил паренёк.

— А знаешь, мне кажется, что всё это не код, всё это не то, что кажется. Не может такой талантливый и высокий парень убить свою сестру. Почему же ты тут?

— Потому что слишком талантлив, может быть, — улыбнулся парень. — Одиночество в этой комнате стало мне благом. Так мне говорят врачи, так должен и думать я сам. Изредка сюда долетают мухи, и на один день они становятся моими друзьями, моими попутчиками, а дальше...

Борман перевёл взгляд с парня и увидел, что его пюре полно мёртвых мух. Их крылышки были рассыпаны по банке, как изюм в белом печенье.

— Боже мой...

— Что? — переспросил парень.

— Да так, не бери во внимание. Тебе не стоит расстраиваться. Тебе как, пюре вкусное?

Парень опять улыбнулся и сделал вальс сам с собой, переводя взгляд прожжённого сыщика на полки с его книгами. Там были все романы Дюма, Бальзака и Жюля де Гонкура.

— Оу, вы заметили мои книги. Да, это моё любимое. Они направляют меня на путь истинный, на путь наш.

— Ладно, давай не будем отходить от темы. Я пришёл сюда, потому что какой-то персонаж разрезал проститутку в мотеле через дорогу.

— А от меня вы что хотите? Это же просто возмутительно. Нельзя так обращаться с женским полом. Она могла быть чьей-то матерью или девушкой.

— Ты тут, как я понял, самый опасный пациент. Может, ты бы мог знать, что побудило человека на это убийство или, может, знаешь, кто тут имеет выход на улицу? С твоего окна прекрасный обзор.

— А как её звали?

— Ммм, Юлия вроде.

— Да... уже не важно.

— Красивая хоть была?

— Не в моём вкусе, но вполне да.

— Эх, завидую.

— Чему?

— Тому парню, что был с ней этой ночью.

Борман перевёл взгляд. Он стал кашлять и уставать от оригинального допроса. Вид рисунков давил на него, давил очень сильно, не давая ему дышать. Стенки в голове сильно сжимались, и его стало подташнивать. Лютер скрестил ноги под стулом. Они почти слиплись из-за большого количества выделяемого пота. Но Лютер пытался не выдавать своё бедственное положение, поэтому и отозвал адъютанта, чтобы он не мешал и не раздражал его, а также чтобы не видел его слабости.

— Газетчики его прозвали «Потрошитель». Так ты не знаешь, кто бы это мог быть?

— Нет, но история мне эта очень нрав...

Голова Бормана наклонилась вправо, и он потерял сознание, скорее всего, от сердечного приступа. Ещё пару секунд он видел то, как паренёк стоит над ним и смотрит непонятного цвета глазами через решётку, пока полная темнота не погрузила его и нас в полную темноту смерти.