На Юг

Карта преступлений потрошителя Яммера стремительно расширялась. Не было понятно ни мотива убийцы, ни того, чем он наслаждается. Убивал он от мала до велика, детей, женщин и мужчин разного возраста и комплекции. Раны, причинившие смерть, находились либо в районе брюшной полости, либо в районе головы. Раньше преобладали случаи быстрого убийства жертвы, но три последних жертвы были убиты ударами в брюшную полость чуть ниже пупка. Также наблюдались множественные гематомы от больших рук потрошителя. От синяков на горле проститутки были тонкие отметины, что привело Конрада к предположению, что убийца не из простого рабочего класса, а довольно деликатный человек, возможно, с письменной работой. Его раздумья поддержала доктор Грета-Виктория, хоть она и патологоанатом. Всем медикам хоть немного преподают психологию, и её предположение основывалось на том, что убийца работает на достаточно сложной работе, а убийства для него — радость и средство непостижимого отдыха, как для нормальных людей — посиделки на пляже в субботу с друзьями и кружками тёмного пива из лавки Гонгофера.

Собралась комиссия по решению этого вопроса. Во главе стола был сенатор Освальд, Конрад Шнайдер в качестве главного инспектора города, направленного комиссаром региона. Также присутствовали врач Грета-Виктория, осматривающая трупы убитых, пара юристов-детективов Винфрид и Оделия Штайнер которые пришли из-за пропажи Отто, и Эмили Маейр, единственный свидетель, видевший убийцу, и Мила, искавшая справедливости для семей умерших.

Эмили Майер была настоящим виртуозом своей профессии. Несмотря на женские половые органы, фройляйн имела большой опыт в починке автомобилей марки «Бенц». Машина вышла в свет в Германии в 1885 году. Всего на три года позже, в родильном доме на улице Императора Карла, в палате номер 34, юный крик разбудил полэтажа. Это рвала и метала маленькая новорожденная Эмили. Тогда она еще не понимала, что кричит, потому что ее легкие открылись, и она узнала, что такое кислород и какой он приятный.

С самого детства она не отличалась ростом и не считала себя красивой. Ее отец и мать переквалифицировались с рабочих по деревообрабатывающим станкам на тогда только появившиеся новомодные автомобили. На улицах совсем еще не было дорог, но изредка машины проезжали. Везли они, конечно, тех, кто мог себе позволить их купить – удовольствие не из дешевых.

Раз то, что работает, может и ломаться, подумали родители Эмили и открыли сначала небольшой гараж вблизи городского порта, а потом, спустя время, оборудовали уже целый ангар со стоянкой, платя по 15 золотых марок за неделю аренды. Шли годы, Эмили росла и видела, как отец и мать обслуживали новомодные автомобили. Ее увлекало это больше, чем куклы с двоюродными сестрами. И она училась, и училась. Но жизнь Эмили была не без проблем. Однажды она по уши влюбилась в местного парня на 10 лет старше. Он покупал героин у китайцев в Чайнатауне, что тоже был недалеко от порта. Поставки героина тогда сделали бум в Ганновере.

Ввиду своего возраста Эмили не понимала абьюз со стороны своего компаньона и считала его модным, хотя ей, честно говоря, и не нравились наркотики. Ничего поделать с этим она не могла. Спустя несколько месяцев отношений к ней пришло осознание всей маргинальности своего парня, и Эмили решила его бросить. Парня это задело за живое так, что сразу стало видно, кого в детстве не любили родители и что он из себя представляет. Он ударил Эмили, потом еще. Пощечина за пощечиной от старшего и намного выше парня выбивали чувство достоинства с маленькой и ни в чем не повинной девушки. Слезы лились рекой по щекам, а соседство веснушкам составили алые капли крови с ее рта.

Он избил Эмили и ушел, просто ушел, с обещанием, что вернется и что она пожалеет. Эмили пришла домой поздно вечером, полностью вытерев кровь, но синяки остались. Родители делали вид, что устали после работы, и не придали этому никакого значения. Все же ей 14 – она сама уже должна справляться со своими проблемами.

Утром Эмили пошла в школу, все думая о произошедшем. Уроки прошли незаметно, где-то в мыслях. Выйдя из школы, ее подруга позвала на день рождения и сказала, что будет рада ее видеть. Темный силуэт накрыл тенью двух маленьких подруг. Девочка в тот же час испарилась со своим приглашением. Над Эмили стоял он. Он сдержал обещание и пришел, как один из всадников апокалипсиса.

Он взял ее за руку и потащил к себе в притон, чтобы надругаться над ней. Что могла противопоставить 14-летняя девочка здоровому героиновому наркоману? Верно, ничего. Так продолжалось день за днем. Школа, притон, дом. И по кругу. Знаете, что отличает человека от множества животных? Это огромная тяга к жизни, к жизни нормальной и с достоинством. В очередной раз, когда наркоман пришел за ней после уроков, чтобы утащить к себе в берлогу, Эмили дала ему отпор. Не силой, а словами. Она так опустила человека в своих же глазах, что ему в ту же секунду захотелось испариться. Тогда он отступил, но еще долго смотрел на нее издалека. Спустя пару лет он умер от передозировки. Никто даже не помнит его имени. Только тело Эмили помнит те глубокие моральные и не только шрамы, которые он, безымянный наркоман, оставил на ее теле. Но годы идут, а уроки помнятся. С тех пор Эмили – сильный морально человек, который прошел через ад, чтобы стать тем, кем она сейчас является. Хотела бы она это изменить? Возможно, да. Но это именно тот шрам, который сделал ее.

И второй ее шрам помог ей пережить и увидеть убийство вблизи Католической церкви, где единственный раз был замечен потрошитель, близь ее рабочей станции напротив.

На завтра было назначено первое заседание. Освальд лично отбирал каждую кандидатуру и ему хорошо была известна личность каждого присутствующего, начиная с их характеристики в школе и заканчивая отзывами о их работе. Освальд передал приглашения через Милу. Та обошла всех выше указанных с приказом сенатора явиться на заседание в 9 вечера 27 ноября 1900 года. Миле не по манерам, не по статусу была положена такая работа, но вызвалась она сама, и сенатор одобрил.

Кабинет сенатора Освальда. Место Моники пустовало и было занято другой, не менее красивой и умной Изабеллой. Эти вещи довольно незначительные для сюжета, о них не шлось в описании или диалогах, просто случилось как факт состоявшегося события. Насыщенные дни любви и очарования остались позади, слишком много репутации и ресурсов по поимке потрошителя было поставлено на карту. Первой пришла Мила. Колокольчик на двери прозвенел тошным звуком «дзинь-дзинь», свидетельствуя о заходящем. Освальд и Мила перекинулись парой фраз о самочувствии друг друга и не успели перейти к более пикантным темам, как колокольчик снова прозвенел «дзинь-дзинь», и в комнату быстрой походкой вошёл Конрад. В его руке крепко держался большой кожаный портфель с блокнотами и протоколами описаний жертв и показаниями людей, нашедших трупы. Выкатив доску из конференц-зала, троица начала прикалывать протоколы и писать имена на доске, как в детективных историях. В перерывах Освальд курил сигарету за сигаретой, добавляя расслабления никотином, а инспектор Конрад прикатывал стулья для других участников собрания.

Колокольчик «дзинь-дзинь». В приёмную Освальда пришла Грета-Виктория с кратким содержанием вскрытий и не столь кратким мнением. Они постоянно спорили с инспектором Конрадом, то искажая версию произошедшего, то дополняя её.

Колокольчик «дзинь-дзинь». Винфрид и Оделия, недавно присоединившиеся к делу в связи с пропажей соратника инспектора Отто Гендевальда, зашли в кабинет в сопровождении Изабеллы.

— Может, вам чаю? — спросила Изабелла.

— Нет, спасибо, — ответил Освальд, прикалывая очередной протокол к доске.

— А мне бы хотелось, — сказал Конрад.

Почти все места были заняты, и уже начались обсуждения обстоятельств и даже конкретные планы. Одним из сумасшедших планов Конрада было введение комендантского часа, на что все быстро ответили отказом, так как репутация стоит выше всего, и это право комиссара. Не говоря уже о нарушении прав человека и возможном недовольстве половины сената, так как каждый из этих толстосумов владел либо рестораном, либо пивной, и им бы не хотелось терять прибыль из-за какого-то маньяка.

Колокольчик «дзинь-дзинь». Эмили прибыла последней. Она проговорила события, как видела силуэт рядом с местом убийства проститутки у Цитадели.

— Спасибо, что посетили сегодня нашу скромную конференцию. Если кто-то хочет согреться после вьюги, Изабелла может предложить вам кружку чая. А сейчас давайте сконцентрируем внимание на убийствах и решении этой ситуации, — начал диалог Освальд, присев в своё кожаное кресло.

Первым выступил инспектор Конрад. Он подошёл к собранной доске и достал из внутреннего кармана своего пиджака вечнозаточенный карандаш.

— Первое убийство было совершено тут, в благополучном районе. Это была 27-летняя девушка, дочь учителя музыки Миндевальда, Гиртуэлла. Совершено в 1896 году в конце года. Показания были, что это единичный случай, и после похожего не было несколько... месяцев...

Освальд вслушивался в слова Конрада, но его голову стала одолевать мигрень. Каждое слово дополнялось долгой паузой с непонятным шумом в голове. Он прокручивал мысли, что это из-за усталости на работе и эмоциональных качелей с Милой. Но правда была не совсем в этом. Фото убитой сильно напомнило ему черты лица своей старой жены, тот день, когда всё, что он любил, сгорело... Паузы начали одолевать Освальда всё сильнее и сильнее, но уже не между словами Конрада, которые отдалённо на фоне были еле слышны. Паузы были в мыслях. Он не слушал, просто смотрел. Карта с убийствами была заставлена десятком кровавых флажков. «Да кто же эта мразь?» — подумал Освальд и всё сильнее начал проваливаться в кожаное сиденье, упираясь холодными, как у трупа, руками в изрезанные в быльца рисунками мастеров мебели. Фокус пропадал, но заметно, что один флажок стоит недалеко от старого дома Освальда, и тот начал прокручивать мысли о всех знакомых, рядом живущих людях, тех, кому дал руку и видел рано утром при походе на работу, выгуливающих своих породистых собак. «Может, эта мразь из Яммера и сожгла мою семью?» — подумал сенатор Освальд, приложив холодный платок ко лбу. Мила заметила очередное помутнение рассудка. Перед ней сидел уже не тот энергичный парень, что завтракал с ней в «Рыцарской трапезе», а старый человек, у которого морщины и седые волосы появлялись будто каждую минуту. Она приложила к нему руку и сильно сжала. Они встретились глазами, и паузы в голове и голосе Конрада стали мельче, пока не стал ясен ум и речь присутствующих.

Освальд отрезвел от сходящих пьяных мыслей в его голове. В который раз катализатором была его семья, и в который раз Мила помогла ему пройти этот короткий, но очень болезненный момент. Освальд охватил взглядом помещение: угрюмую рожу Конрада и милые веснушки Оделии. Синяки под его глазами выдавали, что позади были собрания и важные дела в сенате, продолжительные часы без сна.

Каждый вечер примерно с 10 до 12 он падал в подушку или кресло и просто растворялся в бессилии. Как только набравшись сил, вставал ближе к ночи и продолжал работать. В периоды падения Освальда накрывали самые практичные мысли. Одна из мыслей была, что Отто Гендевальд был как-то связан с потрошителем. Тем более люди просто так не пропадают.

— Что вы знаете о пропаже своего протеже? — громко и кратко сказал Освальд, быстро заткнув выступление Оделии и все прекрасные мысли Греты-Виктории.

— Я... я... Это большая потеря для всего нашего полицейского управления и для расследования. Я пока не могу дать оценку пропаже Отто, — ответил Конрад, дрожа зубами и прихлипывая при каждом слове. Он сидел перед атеистом, и вера в Бога не работала в этом кабинете уж точно. Мачизм и простая тестостероновая хрень быстро снесли маску лицемерного спокойствия, и Конрад чем-то себя выдавал.

— Похоже, нам всем нужен отдых. Работы очень много, а доклады подождут до завтрашнего вечера, — сказала Мила.

Освальд откинул голову на спинку кресла и уже не замечал присутствующих. Все выдавали лишь звуки, к которым Освальд как бумажный работник привык. Сотни людей проходят за месяц через его кабинет: от глупых и некомпетентных жалоб Клары с протекающей крышей до серьезного финансирования социальных программ от мэра, который готовится к очередным выборам.

Шшшш... Шелест бумаг собирался в одну кучу.

Кррр... Дверь кабинета распахнулась.

Дзинь-дзинь... Звонок, и первый человек покинул кабинет. Это был Конрад, быстро уносящий ноги и, наверное, молящийся о том, чтобы никто больше не вспомнил о его дрожи при ответе на пропажу Отто. Винфрид и Оделия, Грета-Виктория и Эмили пошли за ним с интервалом в пару минут.

Дзинь-дзинь... Дзинь-дзинь... Тишина покрыла деревянный пол кабинета. Осталась только Мила.

— Я пойду домой, мне тоже нужен отдых. Вас проводить, господин сенатор?

— Нет, спасибо, — ответил Освальд, положив купюру на такси до отеля. Это была благодарность за моральную поддержку. Заплатили, словно шлюхе. Лучше бы Освальд просто улыбнулся, подумала Мила.

Мила последняя покинула зал, и в последний раз за вечер нервный звонок ударился о дверь. «Надо бы его убрать оттуда, сказать об этом Изабелле», — подумал Освальд. Хотя какая Изабелла? Моника была более пунктуальна, заботлива и проницательна в таких обычных делах, добавил Освальд свою мысль. Его волосы развивались от легкого сквозняка, что дул из окон до тонкой щели под дверью. Тюль окон развивалась как победные флаги в лучшие годы Наполеона, и Освальд все больше углублялся в своих мыслях. Мыслях о старой секретарше, Миле и потрошителе. Как ему поступить и как расставить фигуры на шахматной доске.

Шшш... Освальд сбросил легким прикосновением тяжелой уставшей руки последние бумаги на столе. Подняв взгляд, он увидел перед собой француза.

— Доброе утро, господин сенатор, — сказал француз, усевшись в кресло на противоположном конце кабинета, закуривая сигарету.

— Утро? — переспросил Освальд.

— Да, полседьмого утра. Вы всю ночь тут работали?

Лицо Освальда помутнело. Он еще больше провалился в кресло своих мыслей и казался совсем растерянным и запутанным в происходящем.

Сигаретный пепел француза, сдуваемый легким сквозняком, падал на его странные клетчатые брюки.

Ццц... Сигарета затягивалась... Фуххх... Француз выпускал дым, надувая щеки, изуродованные парой шрамов.

— Знаешь, а ведь все это банальная фантасмагория. Странно, как такой умный человек, как ты, этого не понимает, — ццц... фуххх... Голос француза был излишне насыщен тональностью. Это не большая привилегия французского, больше похоже на тональность китайского, подчеркивая трагичность момента и какую-то цирковую атмосферу.

Освальд, как всегда устав от морализаторства француза, ничего не ответил. По манжетам белой рубашки стекали капли пота, запонки ржавели от соли и воды... Но он не подавал виду, сидел с каменным лицом. Адреналин зашкаливал, а ситуация не продвигалась.

Француза позабавила данная ситуация. Он прихлопывал ладонью по ноге, вбивая остатки сигаретного пепла в ткань, и сидел, усмехаясь. Словно карта джокера, а шрамы казались продолжением улыбки, не сходящей с его лица.

— Ха-ха-ха... — засмеялся он и тут же снова закурил новую сигарету. — Ццц... Фуххх...

— Катарсис, Освальд, катарсис. Все мы в каком-то случае придем к этой ситуации, когда нам нужно будет совокупиться не только глазами, но и телом с происходящим, но не через сцену театрального балета, а наяву, метр на метр... И знаешь, бежать будет некуда. Человеческая жизнь всегда продвигается по одному сценарию, но ты еще не осознал этого, хотя так близок к разрешению проблемы. Ццц... Фуххх...

— Может, катарсис и был в моей жизни... был уже...

— Нет, дорогой мой сенатор, ты ошибаешься. Смерть жены и сына — не совсем то, что тебе нужно. Мы множество лет знакомы, уже сам и не знаю сколько... Вот, к примеру, давай начнем все сначала. Инспектор Конрад — разве его действия по делу Яммера и пропаже его протеже не вызывают у тебя недоверия? Кто, как не ты, привык к подковерным играм, кто, как не ты, знает суть этой игры? Конрад врет, и судьба сама все за него решила. Но перед судьбой у него был выбор, и он его сделал. Как и большинство людей, не правильно, конечно. Судьба — это как родители, излишне контролирующие сына, как дамоклов меч, нависающий над каждым его решением... или на его? Когда сын или дочь поступают на учебу лекарем зубов или в адвокатуру, к примеру. Разве это не смешно? Не нужно столько "специалистов" в столь важных профессиях. Они рушат систему, рушат своими кривыми руками и тупыми мозгами с парой извилин. И когда эти малолетние дурачки добираются до 25-летнего возраста и заканчивают свою учебу, они понимают, что это явно не то, что было им нужно. Ведь изначальный выбор при поступлении сделали не они, а их родители. Это и есть судьба — те наши решения, которые не сбылись, грезы, которые разбились осколками стекла на темной кухне. То, что твоя жена сгорела от огненного оргазма, — лишь проблема выбора твоих решений, не более. Но давай найдем и хорошую сторону... с кем бы я сейчас общался, если бы этого не случилось? — докурив сигарету, сказал француз. — Ццц... фух...

Глаза Освальда наполнились гневом, и все больше капилляров стали лопаться. На секунду сквозняк прекратился, и кабинет окутала кромешная тишина.

— ТУК! — ударом по столу Освальд прервал ангельскую тишину, нависшую после монолога француза. — Ты не прав. Тебе меня не сломить, — сказал Освальд, отвернувшись к окну, как бы прячась от правды.

— Прав... правда... правота... правый... Да, ты должен знать или хотя бы не забывать: правда имеет свою цену. Не как в пивной лавке, конечно. Разная правда по-разному стоит, и всем нам придется платить за правду, насколько бы горькой она ни была, — сказал француз, испарившись с кресла, оставив только пепел на ковре. Последнее, что слышал Освальд, было цццц... фуххх.

Освальд встал из кресла и подошел к окну. Снаружи уже светало, и первые лучи солнца пробивались сквозь тюль, играя на поверхности стола. Он знал, что слова француза, как всегда, были полны яда и правды одновременно. Но сегодня он чувствовал, что что-то изменилось. Глубоко вздохнув, Освальд решил, что пора действовать.

Он подошел к двери и открыл её, пропуская свежий утренний воздух. В голове у него уже созревал план. Впереди было много работы, и он знал, что на этот раз не остановится ни перед чем, чтобы добиться справедливости и найти ответы на все свои вопросы.