°Глава 3°
Вениамину Сергеевичу хватает чуть больше десяти минут, чтобы убедить Аню в том, что у него нет никаких любовниц, а Даша — его дочь, внезапно прилетевшая из Тель-Авива на, как она же и выразилась, "веки вечные". Ну и что, что они не похожи совершенно. И фотографии её на полках стоят, даже на столе в кабинете.
— А я почему-то ни одной не видела. — Аня дует губы и моментально тушуется. Смотрит на Дарину виновато и напряжённо. — Извини, пожалуйста.
Пока Ворон объяснял своей даме — кто такая Дарина и что она забыла в его доме, сама она с интересом разглядывала будущую мачеху, давшую её отцу такое забавное прозвище.
— Кар-Карыч, — повторяет она и сдержанно улыбается, скрывая умиление. "Надо же, какая прелесть". — Как Смешарик.
Сидящий по правую сторону от неё Джокер, тихо прыснув, отворачивается. Протянув руку, Дарина мягко похлопывает его по плечу.
— Логично.
Аня вдруг заливается румянцем то ли смущения, то ли праведного гнева и хмурится. Вениамин Сергеевич закатывает глаза и тяжело вздыхает, но скорее для виду, чем действительно испытывает раздражение от затронутой дочерью темы. Ей даже на секунду кажется, что его и самого забавляет это сравнение. Хотя возможно именно это Аня когда-то и имела в виду, называя Ворона "Кар-Карычем" в первый раз — этот вопрос всё равно никто и никогда не озвучивал.
Когда Аня напоминает ему о поездке в город, умело меняя тему, на телефон приходит уведомление, и Вениамин Сергеевич просит Стаса принести планшет, где хранятся все необходимые ему сейчас файлы.
— Прости, милая, но город придётся отложить. — Он смотрит на Аню с лёгким огорчением. — Или можешь взять охрану и съездить одна. Я тебе там всё равно вряд ли нужен.
Она недолго делает вид, что её это совершенно не устраивает, но в итоге соглашается выбрать всё без него. Когда Ворон раздаёт указания — позвать двоих в сопровождение, приготовить машину, провести короткий инструктаж, — Дарина вдруг вспоминает о своём автомобиле.
— Я буквально на пару минут. — Улыбнувшись, встаёт из-за стола и уходит в дом под внимательными взглядами родственников.
Забрав из оставленной на кухне сумки кличи, повторяет утренний путь в обратном направлении, но уже не прячась по кустам и не выбираясь с территории через дыру в заборе, просит охрану открыть ворота и идёт к машине. Элитный посёлок как и прежде славится тишиной и покоем, позволяя оставить своё имущество хоть через три дома от родного — никуда не денется. Прежде чем проехать около шестидесяти метров до участка, останавливается, желая немного побыть наедине с собой и надышаться свежим воздухом. Когда вернётся — всё станет немного иначе.
— Ты чего затормозила? — в паре метров от неё раздаётся голос Шрама.
— Любуюсь, — отвечает Дарина и кивает на машину. — Садись, верну тебя на родину.
— Интересный выбор цвета. Тебе ж он вроде не нравился?
— И сейчас не нравится, но смотрится хорошо.
Короткой дороги хватает на несколько вопросов о жизни в Израиле и столько же не очень информативных ответов. Они говорили по телефону несколько раз в месяц, делясь новостями, так что сейчас сказать было особо нечего — Вит знал почти обо всём, что происходило в жизни Дарины. Разве что в личном друг друга не копались. Разговоры сводились к здоровью, друзьям, работе и Джокеру, который периодически что-то скрывал от сестры, а Шрам благополучно и без зазрения совести делился с ней большинством Сашиных проблем. От Вита она узнавала и о девушках, и о ранениях на особо дружеских встречах, и о проблемах с законом, решающихся диалогами тет-а-тет с полковником Завьяловым, которого Дарина за годы в другой стране успела забыть. Иногда же Шрам задавал тот же вопрос, что и отец каждый год в день её рождения:
"Может вернёшься?"
А она не знала, что ответить.
— Ты ж терпеть этот цвет не можешь! — удивленно бросает Джокер с террасы, когда они выходят из машины.
— Зато смотрится интересно, — подаёт голос Аня и смотрит чуть смущённо.
— Именно, — соглашается с ней Дарина. — И да, я всё ещё его не люблю.
Они со Шрамом поднимаются и садятся за стол. За приготовлением кексов Воронова уже успела перекусить, но от чая всё же не отказывается. Когда Аня с сопровождением уезжает, они остаются на террасе впятером: Ворон, Дарина, Джокер, Шрам и Стас. Вениамин Сергеевич всё ещё разбирается с делами, пока остальных, не считая ещё и Шаманского, тихо перешёптываются, чуть ли не лёжа на столе. Подобие тишины прекрасно удаётся сохранять до тех пор, пока Саша не отпускает настолько идиотскую и в то же время смешную шутку, что Дарина давится чаем.
— Александр, вы балбес, — произносит она, когда перестает кашлять.
— Дарина Вениаминовна, вы несколько лет влияли на моё воспитание, так что не удивительно.
Она щурится, поджимая губы.
— Паразит малолетний.
— На следующий день рождение подарю тебе путёвку в дом престарелых, — ухмыляется Джокер и в последний момент успевает увернуться от вялого подзатыльника.
— Так, намёки на мой преклонный возраст убрал!
— Это уже даже не намёки.
— Какая прелесть, — вздыхает Ворон, на несколько секунд отрываясь от планшета, — сто лет не слышал.
— Папенька, вы прекрасно сохранились. — Склонив голову набок, Дарина улыбается.
— Вы двое тоже. — Он переводит взгляд на Шрама. — Взваливаю этот детсад на твои плечи.
А затем, поцеловав дочь в висок, удаляется в дом. Дождавшись, пока отец скроется за дверью, Дарина допивает чай и разваливается в кресле.
— А почему "мама"? — интересуется вдруг у Джокера.
Услышав, как он обратился к Ане, и как она на это отреагировала, Воронова сразу поняла, о чём говорил Вит, имея в виду "безобидные издевательства". На фоне всех джокеровских любезностей, которыми он одаривал людей при любом удобном случае и без, это и правда выглядело сущим пустяком.
Саша пожимает плечами.
— Да она как-то заявила, что я должен её слушаться, потому что она спит с Вороном. Вот я и ляпнул: Может мне тебя теперь ещё и мамой называть?" Она назвала меня хамом, а я решил, что одного такого обращения для такого звания будет как-то маловато. Прошло полгода, я всё ещё отрабатываю.
Запрокинув голову, Дарина смотрит в небо. Утреннее солнце сияет высоко и немного слепит, но она к такому уже давно привыкла. А вот лёгкость ветерка и свежесть природы будто покинули её на долгие годы и вернулись только сейчас. Точнее она к ним вернулась.
— Ну слушай, — тянет Воронова, — раз уж она скоро станет нашей матерью — уже сочувствую, несчастная девочка, — то это имеет смысл.
— Зато богатая, — вставляет Шрам с усмешкой.
— Это да, — соглашается Дарина. — И рожать не надо, двое уже есть. Правда воспитанию не поддаются, паразиты.
— Зато богатая, — повторяет за другом Джокер.
— Зато богатая.
Переглядываясь, они смеются. И именно в этот момент она позволяет себе полностью расслабиться, душой и мыслями зарываясь в уют и домашнюю атмосферу в окружении близких людей.
— Дань, я тебя где эти две недели носило? — интересуется Саша, чуть приподнимаясь в кресле, чтобы было удобнее смотреть на сестру.
Она вздыхает.
— Да... надо было с делами разобраться. Квартиру с машиной присмотреть, права сделать, счета пополнить, вещи перевезти.
— То есть всё же основательно перебралась.
— Ага.
— Я думал, ты тут жить будешь. — Вит слегка наклоняется вперёд.
— Какое-то время да. Ну, пока там ремонт не закончится. Надо ещё мебель присмотреть. Дел полно.
— Дорого выйдет, — Джокер хмыкнул.
— Да вообще не проблема. Я ж в Израиле всё продала, так что.
— Думаешь хватит?
Дарина усмехается, вспоминая сумму на счету, переведённую новыми хозяевами квартиры и приплюсованную к деньгам от продажи автомобиля.
— В Тель-Авиве очень дорогая недвижимость. Если переводить её в рубли, то какой-нибудь приличный пентхаус будет стоить больше, чем весь этот участок вместе с содержимым. Не считая людей, конечно. Людей продавать нельзя.
— Нормально, — удивлённо выдыхает Шрам. — Чувствую себя нищим.
— И не говори, — бормочет Саша, глядя куда-то мимо сестры. Его денежный вопрос беспокоит чуть меньше, но всё же беспокоит.
— Я вам, конечно, сочувствую, — Дарина прикладывает руку к груди, демонстрируя все свои чувства по этому поводу, — но это не повод продавать людей.
— А жаль, — отвечают они дуэтом и вновь взрываются смехом, и смеются до тех пор, пока Ворон не высовывается в окно с настоятельной просьбой заглушить звук.