До встречи в день моей смерти

В свете дня, без нарядных гостей и пышных карет, императорский дворец казался притихшим и усталым. Живая изгородь шуршала и посмеивалась — за ней, орудуя большими секаторами, сплетничали две садовницы. У крыльца курил главный дворецкий, дедушка с роскошными усами. Заприметив Лаэрта, он кивнул и показал странный жест — что-то вроде скрещенных пальцев, только как-то по-хитрому. Руби попыталась повторить, но не смогла.

— Годы практики, — засмеялся Лаэрт.

Руби окончательно запуталась в пальцах и признала поражение.
— Что это вообще значит?
— Что император занят со своими советниками. Вот и славно. Меньше визитов вежливости — больше времени для реальных дел.

Руби направилась было к парадному входу, но Лаэрт потянул её за угол, по аккуратной дорожке, которая петляла между алых тюльпанов. Тюльпаны причудливыми волнами стекались к середине сада, к беседке, где император обожал устраивать завтраки. Оттуда хорошо просматривались и окна дворца, и цветущие яблони на краю императорских владений, и даже далёкие крыши города. Прекрасные, надо сказать, крыши. Устланные черепицей и озарённые солнцем, они придавали Этернуму сказочности, дополняли его противоречивый портрет уютными мазками. Не хватало разве что чародея Хоула, который шагал бы по ним под руку со скромницей Софи.

Ещё одна садовая тропинка вела к открытой галерее. Там ругались двое. Вернее, ругался только один — а второй слушал, низко склонив голову, и почти не подавал признаков жизни. Лаэрт рукой преградил Руби путь и сделал знак вести себя тихо.

The Newton Brothers — Beginning of the End Movement V. Ставьте на повтор

— Ты всегда всё портишь! — кричала Ренея. Сегодня она была в нежно-голубом платье, которое, как и платье на званом вечере, висело на ней мешком. Похоже, за последнее время императрица сильно похудела, и её наряды до сих пор не успели ушить. — Дрянной мальчишка. Это из-за тебя! Где ты был? Опять по барам разгуливал?

Зефир молчал. Руби смотрела на него — и не могла поверить, что всего несколько дней назад он наседал на неё с танцами и странными разговорами. Глаза Зефира были пустыми, невыразительными, как луны, затянутые тучами. Лицо своей белизной сравнялось с колоннами галереи. На нём не выделялись даже губы. Тени, засевшие глубоко в каждой чёрточке, искажали знакомый облик, отчего Зефир казался не то могильной статуей, не то демоном, уже тысячу лет запертым в пентаграмме.

— Ты позор императорской семьи, — продолжала Ренея. Её глаза сверкали яростью, а руки дрожали так, словно она едва сдерживала порыв вытащить из волос шпильку и заколоть Зефира на месте. — Ты — позор всей Танийской империи!

Руби ожидала, что Зефир вскинется и возразит, но его губы лишь приоткрылись и тут же сжались обратно. Ренея шагнула вперёд. Пару секунд она обегала Зефира презрительным взглядом — а затем дала ему пощёчину, такую сильную, что его голова повернулась, резко и неестественно, как у пластиковой куклы. Руби выдохнула, хотела вмешаться, но Лаэрт не пустил. Его лицо помрачнело, скулы обозначились чётче, а взгляд стал холодным, почти металлическим. Скрипка в мелодии души заиграла громче, запела тревожно, с надрывом, в котором читалось... сожаление?

Руби удивлённо повернула голову к Лаэрту. Она помнила, как во время приёма он отшатнулся от Зефира с неподдельным ужасом. Но сейчас он, как и Руби, видел перед собой не высокомерного наследного принца, а мальчишку с пугающе мёртвым лицом.

— Я не желаю тебя видеть, — отчеканила Ренея.
— Хорошо, — ответил Зефир. Его голос почти слился с порывом ветра.

Ренея развернулась на каблуках и, ни на кого не глядя, скрылась во дворце. Лаэрт опустил руку. Он, кажется, не очень хотел показываться Зефиру на глаза, но останавливать Руби не стал. А она, набрав в лёгкие побольше воздуха, нерешительно поднялась по ступеням в галерею.

Зефир её не замечал. Он смотрел перед собой — или, скорее, в непроглядную чёрную дыру, которая распахнулась в его сознании.

— Ваше высочество, — позвала Руби.

Он не услышал. Руби вздохнула. В последний раз она касалась его на приёме, до того, как получила благословение Веги. И тот факт, что она не слышала мелодию его души, вполне её устраивал. Она не хотела знать. Боялась, что злоба, пылающая внутри Зефира, обожжёт ей сердце — так, как во время приёма она обожгла Лаэрта.

Но она ничего не могла с собой поделать.

Однажды, когда Руби было двенадцать, на них с Ианом напал пьяный человек. Они встретились в тёмном переулке, почти как у «Лютого рога», и свидетельницей этой стычки стала только крыса — да и та, едва почуяв беду, проворно юркнула в щель между домами. Иан умел бить сильно. Его удар легко повалил пьяницу на мостовую, и в падении тот разбил себе голову. Кровь быстро собралась в крупную лужицу. Руби была уверена, что пьяница умер, и в панике предложила Иану сбежать. Но он с предельным спокойствием вышел на главную улицу и позвал врачей.

Пьяница выжил. И оказался не пьяницей, а полицейским, который пытался утопить в бутылке ужасы пережитого дела.

— Это путь, которым идёт наша семья, — сказал Иан следующим вечером, наблюдая, как вдоль береговой линии бегут ручьи закатного света. — Пускай сейчас от неё почти ничего не осталось. Но именно поэтому мы и должны сохранить всё, во что верили наши родители.
— Во что они верили? — спросила Руби.

Иан чуть улыбнулся. Закатный свет плескался и в его глазах, отчего они казались теплее обычного.
— В то, что каждому иногда нужно просто протянуть руку.

Пытаясь принять решение, Руби прикрыла глаза. Зефир ей не нравился. Их встречу на приёме она вспоминала с ужасом и злостью.

Но всё же она не могла просто развернуться и уйти.

Иан учил её не этому.

Преодолев сомнения, Руби подступила ещё ближе и осторожно коснулась запястья Зефира — там, где его кожа пряталась под плотным пиджаком. Он вздрогнул, опомнился, часто заморгал, словно выбрался из глубокой пещеры и теперь пытался привыкнуть к свету солнца.
— Фэй?

Его глаза расширились. Медленно, с неохотой в них возвращалась жизнь — но её сияние было колким, как отблески больничной лампы на стеклянном крошеве. Зефир поднял руку. Он двигался заторможенно и явно не до конца осознавал, что делает. Руби заметила, как Лаэрт напрягся и подошёл к ступеням, но подниматься пока не стал — давал Руби возможность справиться самой.

Рука Зефира опустилась. Его ладонь осторожно, почти невесомо накрыла пальцы Руби. Она ощутила холод его кожи, по-прежнему серой, как у Плачущего Ангела. Затем... она услышала ноты. Тихие, будто нерешительные, они сплетались в музыку, от которой душу стягивали нити тоски. Эта музыка была не криком о помощи — шёпотом, какой иногда срывается с губ посреди ночи, когда в одиночестве лежишь под одеялом и отчаянно хочешь, но не можешь уснуть. Казалось, душа Зефира с трудом вспоминает, как звучать.

— У вас кровь, — сказала Руби.

Зефир поднёс свободную руку к лицу, растерянно стёр багряную дорожку, бежавшую к губе.
— Да... Спасибо.
— Зефир, — подал голос Лаэрт.

Руби бросила в его сторону быстрый взгляд. Насколько она помнила, на приёме эти двое обращались друг к другу официально, с наигранной вежливостью, от которой сводило зубы. Руби и не думала, что Лаэрт решится назвать Зефира по имени.

Зефир тоже посмотрел на него — но тут же отвернулся, зажмурившись. Лаэрт поднялся по ступеням и остановился в нескольких шагах. Касаться Зефира он, конечно, не стал.

— Ты сильнее этого.

Зефир ответил не сразу.
— Думаешь? — Он тоже легко перешёл на ты, и Руби вдруг поняла, что они общаются так не в первый раз. — По-моему, всё это бессмысленно. Она давно победила. Я просто хочу...

Мысль он так и не закончил, только крепко сжал пальцы Руби, будто в надежде напитаться её поддержкой — а затем, сморгнув слёзы, резко сорвался с места и скрылся за дверью на другом конце галереи. Руби проводила его взглядом. Лаэрт, наоборот, отвернулся, зарылся пальцами в волосы. Хмурая складка шрамом прочертила его лоб. Руби, всё ещё под впечатлением от музыки Зефира, не рискнула его касаться. Она и так понимала, что в душе Лаэрта бурлят противоречивые чувства — она и сама сейчас дрожала под их натиском, не зная, что сказать или сделать.

— Ренея... — наконец начала она. Но договорить не смогла. Мысль оказалась слишком тяжёлой, чтобы нести её дальше, и Руби предпочла спешно сбросить её, как нежеланный походный рюкзак. — Зефир совсем не такой, как на приёме.
— Мм, — отозвался Лаэрт.
— Я думала, ты с ним на вы.

Лаэрт вздохнул, спрятал руку в карман.
— Обычно на вы. Кроме моментов, когда он... — Он взглянул на дверь, за которой исчез Зефир. — Давай поговорим об этом не во дворце.

Руби кивнула. До архива они шли в молчании, только изредка здоровались со знакомыми Лаэрта. Время от времени Руби поглядывала на него — и думала, как же легко встреча с императорской семьёй выбила ту опору, которую он нащупал за последние дни. Ещё в поезде он стрелял шуточками, а его глаз сверкал от азарта расследования. А теперь он опять стал другим. Тем Лаэртом, которого цепко держали за плечи тени войны.

«Это всё Ренея», — подумала вдруг Руби. Мысль была мимолётной, но настолько тёмной, что мир перед глазами почернел. Руби крепче обхватила локоть Лаэрта.

Она снова вспомнила видение в Юнити. Нейру, в которой проступили черты Ренеи. Пыталось ли Юнити дать подсказку? Намекнуть, что Ренее нельзя доверять? Слишком уж много ниточек в этой истории сводилось именно к ней. Подруга Лавинии, виновница войны, заговорщица, ужасная мать, невозможная жена, сумасшедшая правительница... Что, если всё проще, чем кажется? Если Шилла права, и Ренея просто запросила Печать Повиновения, не думая о последствиях? Нет — не придавая им значения?

Ведь что на самом деле мог противопоставить ей Лаэрт, слуга империи, которому приходилось молча сносить нападки Зефира и выполнять любые приказы императора?

Ренея не освобождала Лаэрта из плена.

Она позволила ему выходить из клетки, но не дальше вытянутой цепи.

Конец музыкального фрагмента

— Мы на месте, — объявил Лаэрт. — Если не против, говорить буду я.

Руби часто заморгала. Она так глубоко погрузилась в размышления, что даже не заметила, когда они преодолели добрую половину дворца. Лаэрт толкнул двери, и Руби невольно охнула.

Всё это время она считала полки в кабинете Лаэрта воплощением хаоса. Что ж, она ошибалась. Подлинный хаос таился здесь, в императорском дворце. Архив оказался не просто огромной библиотекой — лабиринтом из шкафов, до отказа набитых книгами и документами. Из местных бумаг можно было бы сложить восьмое чудо света. Но куда больше Руби поразило не это, а ряды одинаковых столов, за которыми сидели люди в одинаковой одежде. Склонившись в одинаковых позах, они быстро бегали пальцами по одинаковым печатным машинкам и только изредка бросали взгляд на часы. Взгляды эти тоже были одинаковыми — отчаянными, с потайным желанием сбежать на другой конец Этернума.

— Что они делают? — прошептала Руби. Казалось, они с Лаэртом нечаянно завернули в особый отдел Министерства Магии: работа одинаковых людей выглядела почти сакральной.
— Копируют документы, — так же шёпотом ответил Лаэрт. — Неприятная работа, но, увы, учёные пока притормозили разработку копировальных машин.

Вот откуда взялось чувство сакральности. Можно сказать, «Реверанс смерти» приводил игроков в огромный интерактивный музей.

— Так вот он какой, мир до автоматизации...
— Что-что? — переспросил Лаэрт.

Руби одарила его улыбкой.
— Молодцы, говорю. Работники месяца!
— Здесь в основном слуги, которые отбывают наказания, — пожал плечами Лаэрт.

«Оу». Руби ещё раз посмотрела на трудяг и только сейчас заметила, как между рядов, постукивая по ладони указкой, ходит дама лет сорока. Её кудри, тёмные, как переспелые сливы, подпрыгивали при каждом шаге. Зорким коршуном она следила за работой одинаковых людей. Стоило кому-то совершить ошибку, указка рассекала воздух подобно метательному ножу Шиллы — но вместо того, чтобы поражать цель, стучала по первоисточнику.

— Через «о»! — отчеканила дама, зависнув над перепуганной девчушкой с веснушками. — Не знаешь грамоты, так хоть списывай правильно!

С губ Лаэрта слетел тихий смешок.
— Мадам Вейла.

Руби с изумлением уставилась на даму. Мадам Вейла! Та женщина, дело которой Лаэрт закрывал несколько дней назад. Прежде Руби представляла её в двух ипостасях: либо смешливой булочницей, либо томной столичной аристократкой. Образ этот менялся от случая к случаю и зависел только от происков фантазии. Теперь же, когда Руби увидела мадам Вейлу воочию, фантазия стыдливо забилась в угол.

Впрочем, завидев Лаэрта, эта железная леди несколько смягчилась.
— А, мистер Алердайн. Приятно наконец увидеть хоть одно образованное лицо. Или два? Боюсь, мы не представлены, мисс...
— Фэй Винтерс, — сказала Руби. — Приятно познакомиться, мадам.

Мадам Вейла кивнула.
— Добро пожаловать в императорский архив, мисс Винтерс. — Не поворачивая головы, она ударила указкой рядом с юношей, который под шумок попытался пропустить в документе пару абзацев. — Вижу, вы девушка воспитанная. Очень рада знакомству.

Руби улыбнулась, надеясь, что получилось не слишком нервно.

— Подождите минутку, — сказала мадам Вейла и, повернувшись к своим «воспитанникам», гаркнула: — Лиза! Ты за главную!

Кудрявая девушка в первых рядах подскочила, чуть не уронив очки.
— Так точно, мэм!
— Она неплохо управилась бы с войсками, — шепнула Руби.

Лаэрт усмехнулся.
— Главное, Лукасу не говори. Мне кажется, он и сам не раз думал, не стоит ли отдать титул ей.

Руби хотела хихикнуть, но тут мадам Вейла повернулась, и веселье сразу улетучилось. Даже Лаэрт, и тот выпрямил спину, будто школьник на линейке. Жестом, достойным непреклонного императора, мадам Вейла поманила их за собой, в укромный уголок, возникший из-за столпотворения шкафов.

— Чем обязана визиту? — спросила она. — Я всегда рада своему спасителю, но сейчас, как видите, разгар рабочего дня...

Лаэрт учтиво поклонился.
— Мы не отнимем много вашего времени. Понимаете ли, мы ведём расследование и не можем продвинуться дальше без списка слуг, которые работали в императорском дворце около тридцати лет назад.

Брови мадам Вейлы поползли к переносице. Даже хмурилась она геометрически правильно, словно добилась дисциплины от каждой чёрточки лица.
— Это конфиденциальная информация, мистер Алердайн. Но у вас, конечно же, есть письменное разрешение его величества?

Лаэрт приложил к груди руку, затянутую в перчатку, проникновенно заглянул мадам Вейле в глаза. Сейчас он как никогда походил на главного героя. Только не в «Реверансе смерти», а во второсортном фанфике, где для получения всех на свете благ персонажу достаточно взмахнуть ресницами. И эта роль настолько ему не подходила, что Руби с трудом сдерживала смех. Лаэрт, кажется, тоже — Руби заметила, как подрагивают его пальцы.

— Буду с вами честен, я нахожусь на той стадии расследования, когда делиться с императором находками может быть опасно — в первую очередь, для него самого.
— Вот как! — выдохнула мадам Вейла.

Просто поразительно, как лихо эта непреклонная дама купилась на смазливую мордашку. Руби пожалела, что не принесла с собой плакат Геральта из Ривии. Его мордашку, конечно, сложно было назвать смазливой, но с мадам Вейлы сталось бы переписать на него имущество.

— Ох, я, конечно, понимаю всю щекотливость вашей ситуации... Но без разрешения его величества никак не могу. Не полагается.
— Мы никому не скажем, — заверил Лаэрт. — Пускай это останется нашей с вами тайной.

Пытаясь сдержать смех, Руби принялась с преувеличенным интересом наблюдать за работой слуг. Это не помогло. Тогда она стала считать печатные машинки.

— Пожалуйста, — продолжил Лаэрт. — Это вопрос жизни и смерти. Не только императора, но и моей спутницы, мисс Винтерс.

Руби чуть не закашлялась на весь архив. Взгляд мадам Вейлы метнулся к ней. Пришлось срочно напустить на себя подавленный вид и уткнуть глаза в пол. Чёртов Лаэрт! Хотя в чём-то он не соврал. Расследование и впрямь было для Руби вопросом жизни и смерти.

— Я просто хочу защитить её, — добавил Лаэрт.

Руби повернула голову. Лаэрт больше не выглядел как герой фанфика. Он сказал эти слова очень просто — но почему-то из-за них всё внутри перевернулось.

Мадам Вейла цепко осмотрела сначала Руби, потом Лаэрта. Настороженный огонёк в её глазу понемногу успокоился. Уперев руки в бока, она вздохнула, бросила взгляд на шкафы, словно ждала, что с полки упадёт папка с правильным решением.

— Ну хорошо, — наконец сдалась она. — Я дам вам копию.

Лаэрт отвесил ещё один поклон.
— Большое вам спасибо. Я не забуду вашу доброту. О, и если императора вдруг заинтересуют причины, по которым я пришёл в архив... Скажите, что я просил записи о Печатях Повиновения.

— Ни слова, — сказал Лаэрт, когда они наконец выбрались из дворца на свежий воздух и, благополучно улизнув от императора, углубились в город.
— А я и не собиралась ничего говорить.
— Неправда. По глазам вижу, ты просто ещё не выбрала шутку.
— Что ты! Никаких шуток — только отборный сарказм.

Лаэрт посмотрел на Руби, вздёрнув брови. Она одарила его невинной улыбкой. Тогда он, усмехнувшись, сказал:
— Знаешь, детективам довольно часто приходится посещать архив. Пожалуй, в следующий раз доверю визит тебе. Будет возможность посверкать своими навыками убеждения.
— Я не собираюсь никого соблазнять! — возмутилась Руби.

Лаэрт рассмеялся.
— По-твоему, я её соблазнял?
— По-моему, это была бесстыжая манипуляция.
— Ну, а по-моему — обычный бартер. Мадам Вейле нравится, когда люди неравнодушны. А мне нравится, когда люди полезны. Я неравнодушен к делу леди Лавинии, у мадам Вейлы есть для меня информация — почему же не помочь друг другу? — Теперь настала очередь Лаэрта стрелять невинными улыбочками. — Мадам Вейла не настолько глупа, чтобы купиться на пару комплиментов. Хотя с ними она, конечно, гораздо сговорчивее.

Руби упёрла руки в бока.
— Иногда я забываю, что ты тот ещё шахматист.
— И я предлагаю завершить нашу сегодняшнюю партию визитом в какое-нибудь приятное заведение. Что скажешь?
— Что после такого утра мне точно не помешает ещё одна чашечка кофе.
— Я рад, что мы говорим на одном языке.

Погода сегодня снова располагала к прогулкам, и по молчаливому согласию Руби с Лаэртом решили никуда не торопиться. Тротуары тонули под алыми коврами подсыхающих лепестков — дивортиумы уже отцвели, и Руби, вспомнив рассказ Лаэрта о богине Ланиакее, задумалась о грядущих дождях. Вот только по славной традиции мысли о погоде служили лишь затычкой для тревог, и вскоре Руби уже в красках вспоминала эпизод встречи с Зефиром.

— Что именно ты хочешь знать? — спросил Лаэрт.

Руби даже проверила, не соприкасаются ли их руки, но нет — задумавшись, Лаэрт не стал привычно брать её под локоть. Руби быстро это исправила. Он не возражал.

— Вы с Зефиром что, уже обсуждали всю эту ситуацию? Ну, насчёт Ренеи.
— Я бы не назвал это обсуждением, но... да. Мы говорили.
— С чего это он вдруг решился на такие откровения? Вы ведь друг друга недолюбливаете. Ты сам говорил, вас связывает неприятная история.

Этот фрагмент можно читать под музыку: George Strezov, Dimitar Gorchakov — Zephyr. Ставьте на повтор

Некоторое время Лаэрт задумчиво наблюдал, как над крышами домов кружат потревоженные трамваем птицы. Уголок его глаза слегка дёргался: он скользил взглядом по книге воспоминаний и явно не приходил в восторг от прочитанных строк.

— Бывают моменты, когда ненависть отступает на второй план. Жизнь Зефира... Она похожа на столичные торты, на которые вечно ругается Кло. Приторно притягательная снаружи и совершенно безвкусная внутри. Когда никто не видит, Ренея прячет в бисквите лезвия. И сейчас их стало уже так много, что Зефир не может ни куска съесть, не порезавшись.

Десертные метафоры по отношению к Зефиру звучали забавно, но Руби не хотелось улыбаться. Лаэрт говорил тихо и очень серьёзно, тоном, которым он обычно вспоминал о войне.

— Её безумие стало для него второй тенью. Но первая недовольна этим, и они всё время сражаются. Иногда корону перехватывает одна, и в такие моменты Зефир высокомерен и заносчив, как тогда, на приёме. Он не видит берегов, не понимает слова «нет», он может ударить человека просто за то, что Джоэль бросил в его сторону одобрительный взгляд... — Пальцы Лаэрта нервно затеребили край повязки. — В такие моменты люди боятся его, зовут двуликим демоном, и даже император не всегда находит на него управу.

Руби потёрла плечо.
— А сейчас, стало быть, корону перехватила другая.

Лаэрт закрыл глаза.
— Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что вторая тень нравится мне больше. С ней хотя бы можно вести диалог. Но что до всего остального... — Он посмотрел на Руби. — Ты видела сама.

Прикусив губу, Руби опустила взгляд.

— Однажды я нечаянно стал свидетелем инцидента, который до сих пор не могу выбросить из памяти. Это было давно, мне было тогда чуть больше двадцати, а Зефир только-только стал совершеннолетним. Я сидел с советниками, подменял императора, пока он принимал каких-то важных гостей. Там же была и Ренея. В разгар совещания дверь распахнулась, и в зал ворвался Зефир. Он выглядел совершенно обезумевшим, кричал какую-то бессмыслицу, размахивая ножом. Я подумал, он пришёл убить меня.
— Почему?

Лаэрт пожал плечами.
— Это история для другого раза. Я всё равно ошибся. Он приставил нож к горлу и сказал, что убьёт себя, если Ренея к нему не прислушается.
— Что... она сделала?

Лаэрт усмехнулся — жёстко и безрадостно.
— Она сказала: «Только не рядом с занавесками. Это первоклассный шёлк». А потом встала и ушла вместе с остальными советниками.

Руби, глубоко вдохнув, зажмурилась.

— Он ведь правда хотел сделать это. Когда понял, что ей всё равно. Представление неожиданно обернулось горькой истиной, и он больше ни в чём не видел смысла. А я... Не знаю. Почему-то остался. И зачем-то подошёл, хотя мне не было до него дела, и я всей душой хотел, чтобы он исчез из моей жизни.
— Каждому иногда нужно просто протянуть руку, — тихо сказала Руби.

Лаэрт снова дотронулся до повязки и ничего не ответил.

— Что ты сказал ему?
— Что если он сделает это, его мать победит. И что он ошибается, измеряя ценность своей жизни одним человеком. Не знаю, услышал ли он меня, но нож всё-таки опустил. И с тех пор, когда у него случаются эти... эпизоды... он иногда ищет меня. Мы просто молчим, а потом он уходит, и мы никогда это не обсуждаем.

Руби обхватила себя за плечи. Лаэрт спрятал руки в карманы и уткнул взгляд в дорогу, сотканную из алых лепестков.

— Лаэрт... А если Ренея и правда убила Лавинию?

Он остановился.
— Я не верю Шилле.
— Я тоже. Но и Ренее. Она... — Руби запнулась, вспомнив, как Нейра нависала над Ианом с ножом, а на её спутанных угольных волосах плясали отсветы неоновой вывески. — Я не могу избавиться от чувства, что она совершила нечто ужасное.
— Она совершила массу ужасных поступков, Фэй. Но Лавинию она не убивала.
— Ты уверен, что судишь объективно?

С губ Лаэрта неожиданно сорвался смешок, в котором не было ничего от веселья — только злость, жгучая, как язык пламени на кончике спички.
— Думаешь, она замолвила за меня словечко перед императором, и я всё забыл? Думаешь, я был счастлив той «свободе», которую она «подарила»? Я никогда не забуду того, что она сделала с Эриданом — и того, во что меня втянуло её проклятое безумие. И никогда её не прощу. Но, — глаз Лаэрта сверкнул, как всполох молнии в эпицентре шторма. — Я поклялся себе оставить эту войну позади. И поэтому пытаюсь быть беспристрастным. Я понимаю, какой ты её видишь, но пойми и ты: убийца полагался на этот образ. Он знал, что Ренея будет лёгкой мишенью, и многие будут заинтересованы в том, чтобы скинуть вину на неё. Теперь он играет на наших чувствах, ждёт, когда мы проглотим наживку. Но мы не должны хвататься за свои желания. Только за факты. Это единственный способ, — он выдохнул, — хоть как-то не сойти с ума в этом чёртовом мире.

Потрясённая его тирадой, Руби замерла — и долгое время молчала, пытаясь подобрать слова. Лаэрт зарылся пальцами в волосы. Похоже, уже жалел о своей вспышке. Но прежде, чем он принялся извиняться, Руби сказала:
— Ты прав. Наверное, всё дело в том, что это я сужу необъективно. Она просто... пугает меня. И напоминает кого-то очень плохого.

Лаэрт взглянул на неё с усталым прищуром.
— Пойдём, — он протянул руку. — Давай просто возьмём себе что-нибудь вкусное и ненадолго выбросим всю эту историю из головы.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Руби споткнулась о загнувшийся угол ковра и чуть не влетела носом в полку, которая щетинилась корешками книг.
— Да чтоб тебя!

Ругаться пришлось очень тихо: несмотря на то, что на улице грохотали фейерверки, а привлечённая ими охрана крутилась во внутреннем дворе, рисковать Руби не могла. Риск ставил под угрозу не только её саму, но и Лаэрта, и жителей поместья, и вообще всё расследование. «Как-то многовато риска для человека, который больше стелса в играх не любит только стелс в жизни!» — сердилась Руби, но делать было нечего. Кто не рискует, тот не пьёт капучино с корицей. А это, между прочим, большая потеря.

Переступив край злополучного ковра, Руби осмотрелась. Луч фонаря, специально настроенного на минимальную мощность, выхватывал из темноты стопки документов и удручающе огромные башни коробок без подписей. Лаэрт был прав: архив алькаидского дворца был адом перфекциониста. А ещё он был настоящей полосой препятствий для того, кому требовалось срочно найти здесь весьма конкретную вещь. «Хорошо, что мы подготовились», — вздохнула Руби, зубами стянув перчатку. Она до последнего надеялась, что прибегать к фокусу, которому её научил Лаэрт, не придётся. Фокус отнимал слишком много сил. И приводил в смятение чувства, и без того не слишком-то понятные, особенно в минувшую с эпизода на верфи неделю.

«Как я вообще на это согласилась?»

Руби хорошо помнила, как она на это согласилась. Лаэрт долго смотрел на неё с другой стороны стола — раскладывал мысленный пасьянс. Затем, прибегнув к самой хитрой своей улыбочке, сказал: «У меня есть план. И тебе, кажется, придётся сыграть в нём главную роль».

Вообще-то его слова не имели значения. Дело было в улыбочке. Она заражала азартом и порождала внутри странное чувство, которое Руби описала бы так: «Пьянящее воодушевление, возникающее при общении с некоторыми людьми и подталкивающее идти с ними на любые авантюры». Наверняка у скандинавов нашлось бы для такого ёмкое слово. Они вообще знали толк в ёмких словах. Вроде «хюгге». Или «лагом». Но поскольку скандинавов в «Реверансе смерти» не было, Руби пришлось изобрести понятие самой.

Она назвала его «Эффект Алердайна».

Потому что чувство это возникало только рядом с ним.

Когда он, откинувшись на спинку кресла, задумчиво пробормотал: «Хотя, может, лучше будет привлечь Лукаса...», Руби решительно хлопнула по столу и заявила, что намерена отработать свой хлеб младшего детектива до последней крошки. Уговаривать Лаэрта не пришлось. Как причина эффекта Алердайна, он тоже был ему подвержен — и, захваченный идеей, уже не мог остановиться.

И вот Руби здесь. Тайком осматривает архив алькаидского дворца, пока Лаэрт устраивает диверсию с фейерверками.

Ещё раз вздохнув — тягостно, потому что в теории авантюра выглядела лучше, чем оказалась на практике, — Руби дотронулась до ближайшего шкафа. «Сосредоточься», — велела она себе, но тут же подпрыгнула чуть ли не до потолка: за окном рванула ещё одна петарда. Руби никогда не видела таких дьявольских фейерверков. Может, порох в «Реверансе смерти» отличался от реального. А может, всё дело было в том мальчишке.

Мальчишка приехал вчера. Его повозку, своей округлой формой напоминавшую товарный вагон, тягала металлическая лошадь. Руби услышала её ещё издалека: лошадь с шипением выбрасывала в небо облака пара, а спицы, которые поддерживали сложные механизмы, стучали так, будто по дороге ехал велосипед с квадратными колёсами. Ради этого занимательного зрелища Джо разбудила Кло, и они вместе стали наблюдать за лошадью из окна вестибюля. Со второго этажа выглядывала миссис Блейз. Вид у неё был такой, будто лошадь заехала к ней в спальню.

Повозка остановилась прямо у входа в поместье. По её центру отворилась дверь, тоже круглая, как в норе у хоббита, и на крыльцо спрыгнул он — мальчишка.

На самом деле мальчишкой он не был, хотя за ужином, уже после его отъезда, никто не взялся угадать его возраст. Даже Лаэрт, и тот пребывал в неведении. Выглядел мальчишка на шестнадцать, но говорил так, будто окончил четыре высших образования, в параллель подрабатывая на заводе старшим инженером.

— По-моему, он жил в Этернуме всегда, — сказал Лаэрт.
— Ну, нет, — возразил Лирис. — Лавку свою он точно открыл уже после войны. Наверное, даже после основания империи.
— И что, он с тех пор хоть капельку изменился?

Лирис вздохнул.
— Нет.

Мальчишку звали просто — «К», для удобства — Кей. А если точнее, Кей Артэ.

— Я думала, Артэ — странствующая труппа, — удивилась Руби. — Откуда у него лавка?
— Кей делает для Артэ реквизит и всякие хитрые сценические механизмы, — объяснил Мин. — Но сам он жуткий домосед, к тому же не представляет себя без своей мастерской. Вот и живёт большую часть года в Этернуме. Я слышал, однажды он прислал настолько длинную и сложную инструкцию к каким-то декорациям, что Ранте, глава труппы, ещё полгода вообще у него ничего не заказывал.

Лаэрт пригласил Кея на чай. Перед тем, как они зашли, Кей указал на повозку. Лаэрт ненадолго скрылся в её круглых недрах — а вернулся уже с большой опечатанной коробкой, которую занёс в дом. Кей следовал за ним, слегка прихрамывая. Он был в бриджах, поэтому Руби быстро заметила, что вместо левой ноги у него протез.

Ей сразу вспомнился Архимед из Юнити и его необычная рука. Возможно, в другой версии игры её собрал именно Кей.

За чаем Кей вскрыл коробку — там оказались заказанные Лаэртом петарды. К счастью, к ним долгих и сложных инструкций не полагалось. Кроме одной:
— Лучший друг в обращении с пиротехникой — здравый смысл. Полагаюсь на ваше благоразумие, мистер Алердайн.
— Взаимно, мистер Артэ, — ответил Лаэрт, изучая петарды взглядом, в котором читалось желание мгновенно их опробовать. — Ну, знаете... Лучший друг в обращении с императором — своевременное молчание.
— Не взрывайте их в императорском дворце, и никто ничего не узнает. Уж точно не от меня.

Лаэрт невинно улыбнулся.
— Разумеется.
— Хорошего праздника, — сказал Кей с непроницаемым лицом.

Остальное чаепитие прошло за оживлённой беседой. Правда, участвовали в ней в основном двое — сам Кей и Лирис, который обрёл равного в вопросах заумности собеседника.

Когда Кей наконец засобирался в Этернум, жители поместья, изнурённые до такой степени, будто стали жертвами серийного энергетического вампира, расползлись по своим комнатам. Лаэрт остался в обеденной, обдумывать в компании коробки петард план диверсии. Лирис сразу завернул в лазарет, где надеялся опробовать новые алхимические идеи, к которым они с Кеем пришли в ходе дискуссии. И так Руби обнаружила, что провожать гостя некому — даже Мин, и тот не выстоял под натиском двух эрудитов.

— Фэй Винтерс, — сказал Кей, когда они остались наедине у входных дверей. — Шерил много о вас рассказывала. Она всегда много обо всех рассказывает, но о вас — на две тысячи слов больше.

Руби была только рада возможности ухватиться за общую тему.
— Как она поживает?
— Дезинтегрировалась.
— Дезинтегрировалась?
— Дезинтегрировалась, — подтвердил Кей, словно все жители Этернума дезинтегрировались каждый день, по привычному графику, учреждённому с момента создания мира. Затем он поморщился и тоном человека, который не любит объяснять, объяснил: — Мои коллеги имеют свойство пропадать на репетициях по мере приближения важных выступлений. И ни у кого, разумеется, нет времени ко мне заглянуть. Только и слышу: «Кей, установи на механизм защиту, пока Сет опять его не сломал!», или «Кей, нам срочно нужна ширма, которая сможет сложиться сама по себе!», или «Кей, ты не мог бы одолжить нам свою лошадь?», хотя все прекрасно знают, что я не одалживаю никому свою лошадь.

Руби похлопала глазами и неуверенно сказала:
— Похоже, ребята заглядывают к вам постоянно.
— Они заглядывают не ко мне. Они заглядывают в лавку. А это, между прочим, совершенно разные вещи. Лавка даёт им реквизит. А я пою их чаем. Какая лавка может напоить человека чаем?

Руби еле сдержалась, чтобы не ответить «чайная».

— Но я не могу винить их, — со вздохом признал Кей. Кажется, он испытывал по этому поводу лёгкое разочарование. — Празднование основания империи — это magnum opus нашей труппы. Слишком много сил было вложено, у нас нет права на провал. И именно поэтому, — он распахнул дверь своего товарного вагона в миниатюре, — так важно не забывать про чай.

Пока Руби обдумывала его слова, Кей скрылся в недрах повозки. Из ноздрей лошади вырвались струи пара. Руби посторонилась, но перед тем, как уехать, Кей показался в дверях и протянул жестяную коробочку. На ней золотым тиснением было выведено название его лавки: «Центавр».

— Чуть не забыл. Приветственный подарок от заведения.

Руби озадаченно приняла коробку.
— Э-э... Спасибо?
— Не удивляйтесь, — ухмыльнулся Кей. — Я всегда делаю приветственные подарки тем, о ком Шерил рассказывает больше обычного. Подумал, раз уж вы теперь детектив, вам нужны соответствующие инструменты.

Не успела Руби хоть что-нибудь сказать, как Кей скрылся, захлопнув дверь. Лошадь загудела, будто поезд, дала задний ход, достойный новенькой «Ауди», и укатила обратно в Этернум. Руби помахала перед лицом рукой. Когда пыль немного улеглась, она подняла крышку коробки. Внутри оказался фонарик — тот самый, которым теперь Руби освещала себе путь через архив.

Разноцветные отсветы, заплясавшие на полках после вспышки фейерверка, растаяли, и архив снова погрузился во мрак. Руби украдкой обернулась на дверь. В коридоре стояла тишина. Оставалось надеяться, что стражники дворца сейчас искали виновника переполоха, а не упражнялись в фехтовании с Лаэртом. «Не волнуйся, — сказал Лаэрт перед тем, как они с Руби шагнули в открытый Лирисом портал. — Обойти алькаидских стражников гораздо проще, чем солдат в танийском лагере». Разумеется, от этих слов Руби разволновалась только больше. Не потому, что не верила в Лаэрта — просто люди имеют привычку говорить «Не волнуйся» в моменты опасности. Особенно Лаэрт. Это один из симптомов эффекта Алердайна.

Руби заставила себя не думать о нём — и тут же подумала снова. Конечно, не столько о нём, сколько о последней неделе, которую они провели за суетливой подготовкой к визиту в алькаидский дворец. Вернее, к «вторжению», как назвала это Джо.

Неделя эта выдалась странной. Не из-за Лаэрта, конечно. Просто Руби никогда прежде не вторгалась в чужие дворцы.

Вообще-то изначально она была против.

— А мы не можем отправить туда Лукаса? Или, не знаю, Азраэля?
— Чтобы запросить список прислуги, нужно письменное разрешение императора, — ответил Лаэрт.
— Но это же не императорский дворец.
— В нём рожала императрица. Разумеется, он императорский. Просто не все об этом знают. И потом, — Лаэрт вздохнул, потому что и сам был отчасти против вторжения. — И Лукаса, и Азраэля слишком легко связать со мной. А значит, и с расследованием. Нет, моя дражайшая коллега. Без вторжения нам никак не обойтись. Список придётся украсть.

И так всё началось.

Всю неделю Лирис открывал порталы, и Лаэрт на пару часов уходил в Алькаид. Сначала он надеялся, что вторжение получится одиночным. Но эта надежда быстро разбилась о реальность в лице стражников, которые сутками напролёт несли в архиве вахту.

— Зачем архиву алькаидского дворца стражники? — удивилась Руби.
— Потому что это императорский дворец, — и глазом не моргнув, сказал Лаэрт. — Неплохое место, чтобы хранить тайны вдали от интриганов вроде Генри Митчелла.

Так родился план с диверсией. Но для того, чтобы провернуть его, требовалось два человека. А ещё — быстрый способ найти нужный документ, потому что по беглому взгляду, который Лаэрту удалось бросить на архив через окно, было ясно: там можно провести вечность. И всё равно ничего не найти. Документы просто складывались как попало — то ли из-за лени работников, то ли специально, чтобы задержать потенциальных воров.

Целый вечер Лаэрт курил и думал. А потом наконец сказал, что у него есть план по улучшению плана. Ну, тот самый, в котором он хотел отвести Руби главную роль.

— У меня есть безумная теория, — поделился он, стряхнув пепел — по рассеянности, которая всегда охватывала его в моменты размышлений, прямо в кофейную кружку. — Вот смотри. Мы касаемся человека, — он кончиками пальцев дотронулся до ладони Руби, — и видим его эмоции.
— Или слышим, — добавила Руби, потому что в сознании сразу заплясали ноты — подозрительно мажорные, даже слегка озорные.
— Или слышим, да. Когда человеческая эмоция слишком сильна, она оставляет отпечаток на важной для него вещи. Скажем, — он осмотрелся, но не нашёл в кабинете ничего подходящего и обрисовал в воздухе контур конверта — письма ловеласа. — Потому что это уже не просто вещь, это вещь с историей. Что, если со списком работает тот же фокус?

Руби вскинула бровь. Лаэрт хлебнул кофе, даже не заметив в нём хлопья пепла. Руби решила его не расстраивать.

— Посмотри на наших ребят. У каждого есть своя история. И именно они, все вместе, формируют историю поместья. С дворцами — то же самое. Все его жильцы становятся его частью. В том числе и слуги.
— О, — Руби наконец осознала, к чему он клонит. — Ты думаешь, это не просто список слуг. Это история дворца.

Лаэрт кивнул.
— А значит, мы можем её чувствовать.

Он достал список, который дала в императорском дворце мадам Вейла. Руби положила сверху ладони. Пока что она ничего не чувствовала. Кроме, разве что, лёгкого смущения от того факта, что ладонь Лаэрта тоже лежала на списке. Как-то многовато получалось ладоней для такого маленького прямоугольника бумаги.

— Это, конечно, копия, но какая разница? Тебе же необязательно читать оригинал книги, чтобы понять историю. Возможно, наши дары сильнее, чем мы привыкли думать.
— Я не привыкла, — пробормотала Руби.
— Именно поэтому у тебя наверняка получится лучше, чем у меня, — улыбнулся Лаэрт. — Если музыка дворца состоит из мелодий всех его жителей, ты можешь разложить её на составляющие. И найти мелодию ловеласа.
— Интересно, а я смогу определить, кому из списка она принадлежит?

Лаэрт поскрёб край повязки.
— Сомневаюсь. На такое, наверное, способна только сама Вега. Но если ты научишься улавливать мелодию ловеласа среди других, то отыскать в архиве алькаидского дворца нужный документ будет куда проще.

Руби откинулась на спинку стула, с недоверием осмотрела список. Пробраться в архив, прослушать музыку запертых там историй, пройти по мелодии ловеласа как по ниточке... Да, план Лаэрта и впрямь отдавал безумием. Как всегда. Ещё один из симптомов эффекта Алердайна заключается в том, что подобное безумие становится нормой.

— Но ловелас работал в Алькаиде двадцать шесть лет назад. Люди меняются, и их мелодии тоже, — сказала Руби, подняв глаза на Лаэрта. — Твоя душа, например, звучит совсем не так, как раньше. А ведь прошло всего несколько дней.

Лаэрт покраснел и кашлянул.
— Не спорю. Но ведь, если так подумать, это не мелодия самого ловеласа — это мелодия их любви с леди Лавинией. А она, похоже, прошла сквозь годы.
— Хочешь сказать, любовь не меняется?

Лаэрт опустил глаза и уставился на список.
— Хочу сказать, что чувства Лавинии и ловеласа не ослабели даже спустя много лет. Да, наверняка они оба сильно изменились, и их отношения тоже. Но лейтмотив остался тем же. Они никогда не забывали, с чего всё началось, и поэтому они до сих пор вместе. Были... вместе.

Руби долго смотрела на Лаэрта, он долго смотрел на список слуг. Мысли, которые крутились у Руби в голове, были настолько странными, что она не решилась их думать. Вместо этого она со вздохом прикрыла глаза, сосредоточилась и постаралась уловить хоть какую-нибудь музыку. Ничего не вышло. Список хранил молчание. Но Руби не собиралась сдаваться. Поэтому пыталась, снова и снова, даже когда голова стала уже тяжёлой, как чугунная сковородка, а на плечи будто положили два утюга.

Они с Лаэртом страдали не меньше полутора часов — и поняли это, лишь когда в дверь постучалась миссис Блейз. Она пришла сообщить, что ужин начался. «Мне неважно, сколько у вас работы, про ужин забывать нельзя», — сказала она тоном, не терпящим возражений. В этом они были похожи с Кеем Артэ. У всех должен быть человек, который своевременно напоит тебя чаем. Или напомнит, что ужин начался.

После еды дело пошло веселее, и Руби удалось уловить слабое эхо. Что-то вроде отголосков концерта, который они с Ианом смотрели с другого берега. Только гораздо тише — будто в уши вставили наушники с шумоизоляцией.

— Ага, — усмехнулся Лаэрт. — Мы на правильном пути.

От радости он сжал Руби руку. А потом, видимо, уловил её усталость, потому что сдвинул брови и сказал:
— Продолжим завтра.

Руби не хотелось бросать дело на полпути. Она попыталась выклянчить ещё полчаса, но Лаэрт не поддался. Он проводил её на второй этаж — как будто она была хрустальной вазой в руках пьяного человека и не могла добраться до спальни в целостности.

— Спокойной ночи, Фэй, — сказал он.
— Спокойной ночи, Лаэрт, — сказала она и закрыла за собой дверь.

Но спать не легла и провела полночи, рассматривая потолок. Голова немного кружилась. Не из-за Лаэрта, конечно. Просто Руби никогда прежде не использовала свой дар так долго.

На следующее утро, перед тем, как спуститься в сад, она заглянула к Джо.

— Ты с ума сошла? — вместо приветствия сказала Джо, потому что к ней никто и никогда не заглядывал — это было опасно для жизни. Её комнату Руби так и не рассмотрела: Джо общалась с ней через узкую щёлку между дверью и косяком. Хотя общалась — это сильно сказано. Скорее с неохотой поддерживала беседу в ожидании, когда Руби уйдёт.
— Мне нужен твой совет, — шепнула Руби. — Насчёт вторжения.

Через пять минут они стояли в её комнате и рассматривали разложенные на кровати наряды. Джо озадаченно скребла затылок.
— Нет, — в конце концов вынесла она вердикт. — Хватай шмотки, пойдём к миссис Блейз. Она понимает в этом побольше моего. И тем более знает больше пятидесяти способов заплести волосы.

Разумеется, Лаэрт был тут ни при чём. Просто Руби, проснувшись утром, сочла, что готовиться к вторжению лучше в чём-нибудь симпатичном. Мама всегда говорила, симпатичные вещи повышают продуктивность. Миссис Блейз придерживалась того же мнения, поэтому мигом повеселела и охотно согласилась помочь. Она так расстаралась над волосами Руби, что Джо не выдержала и тоже выпросила себе причёску.

— Ого! — воскликнул Мин, когда они с Руби пересеклись в коридоре: он собирался в Этернум, на поиски Вардиса. — Да ты сегодня прямо сияешь! Какой-то повод?
— Готовимся к вторжению, — сказала, выглянув из-за её плеча, Джо.
— Не знал, что это праздник, — признался Мин. — Ты же не будешь соваться в Алькаид? — обратился он к Джо. — Нам такие дела не по зубам. Вряд ли профессиональное размахивание метёлкой там поможет.

Джо упёрла руки в бока, обежала его прищуренным взглядом.
— А жаль. Иногда я думаю, что была бы не против куда-нибудь вторгнуться. Но некоторые люди в упор этого не замечают! — воскликнула наконец она и, развернувшись на каблуках, скрылась на третьем этаже. Весь оставшийся день она сердито драила там окна.
— Что я такого сказал? — изумился Мин.

Руби похлопала его по плечу и удалилась в сад.

— Вам... очень идёт это платье, мисс Фэй, — сказал Лаэрт, почему-то вдруг забыв об их решении перейти на ты.

Руби разгладила складки.
— Спасибо. В нём... удобно готовиться к вторжению.

Лаэрт пару секунд смотрел с недоумением — а затем его глаз сверкнул, и он, рассмеявшись, подал руку.
— Разумеется.

Тем же вечером Руби, в сотый раз положив руки на список слуг, смогла уловить отдалённо знакомый мотив. Правда, она так вымоталась, что из носа пошла кровь, и платье оказалось безнадёжно испорчено. Руби ужасно расстроилась. Люди выглядят по-дурацки, когда у них из носа идёт кровь. А в тот день Руби меньше всего хотелось выглядеть по-дурацки. Не из-за Лаэрта, конечно. Он был тут совершенно ни при чём.

Лаэрт не засмеялся, не скривился от отвращения. Наоборот, взял за плечи и отвёл к Лирису, а потом настоял на кружке чего-нибудь горячего перед сном. Руби снова повеселела. Очень уж хорошо было просто болтать по душам, сидя в обеденной, едва озарённой пламенем очага. В последний раз Руби чувствовала себя такой счастливой только до смерти Иана.

Наверное, с той ужасной ночи она впервые смеялась настолько искренне и беззаботно. Без тени Нейры за спиной.

Вот как-то так и прошла эта неделя — странно. Поэтому Руби и не переставала о ней думать. Хотя должна была, потому что время было не резиновым, как и количество петард в запасе Лаэрта.

Помотав головой, Руби всё-таки сумела запереть скачущие мысли на замок. Для этого хватило одного-единственного образа — тела Фэй в часовой башне. Ничто так не мотивирует заниматься делом, как предзнаменование собственной смерти.

Руби собралась с духом, прислушалась. И тут же стиснула зубы: архив был гораздо громче, чем список слуг. Мелодии, которые никак не гармонировали друг с другом, обрушились на неё шквалом. Голова становилась всё тяжелее и горячее, её будто распирало изнутри, а от ужасающего хора в ушах хотелось прыгнуть в воду. Руби опять ощутила под носом кровь, бездумно стёрла её рукавом плаща.

Ловелас, ловелас... Где же ты?

Виски вдруг прострелило, так резко, что она невольно пошатнулась, схватилась за соседний стеллаж. И в ту же секунду услышала, как сквозь хор сотен историй прорываются слабые ноты ловеласа и Лавинии.

Следуя зову музыки, Руби обежала фонариком полки. Книги. Какие-то отчёты. Руби подняла крышку коробки под ногами. Статьи про основание империи, про Алую Коронацию. Газетная вырезка про человека по имени Седвик Ингерн — его фотография была несколько раз обведена красными чернилами. Заметка о Гранатовом герцоге. Завидев последнюю, Руби опустилась на корточки, быстро пробежалась глазами по тексту.

«После инцидента герцог был найден мёртвым в Церкви Святой Тании...»
«Он был убит собственным сыном, Лукасом...»

К лицу Руби подкатил жар. Она спешно сунула заметку обратно в коробку и захлопнула крышку — будто прикоснулась к чему-то запретному. Но перед глазами продолжали плавать, наползая друг на друга, печатные буквы: «Герцог был найден мёртвым...»

— Не сейчас, — шепнула она самой себе.

Она потрясла головой, прогоняя посторонние мысли, сунула фонарик в зубы и, встав на нижнюю полку, потянулась к ящику на верхней. Ящик был заперт на кодовый замок из трёх цифр. Руби прикусила губу, осмотрелась. Музыка подсказывала, что нужные документы именно там, в ящике. Но как его открыть? Подсказки к головоломкам обычно прятали на одной с ними локации. Но «Реверанс смерти» куда чаще напоминал реальность — а в реальности подсказки к кодовым замкам никто не оставлял. Никаких тебе цифр на стенах или полезных записок.

За окном разорвалась ещё одна петарда. Затем наступила тишина, только где-то в глубинах дворца перекрикивались стражники. Похоже, снаряды Лаэрта подошли к концу. Время поджимало.

Руби прикинула расстояние до окна. И тут же покачала головой: о том, чтобы тащить ящик с собой, не могло идти и речи. Он был лёгким, но слишком большим, с таким она в два счёта привлечёт внимание. Не переставая шептать ругательства, Руби попробовала пару комбинаций наугад. Потом прищурилась, пытаясь провести в уме вычисления. Ввела семьсот пятьдесят пять — год рождения Зефира. Оставила семёрку, набрала тридцать два, потом тридцать один — для Ренеи и Джоэля. Постучала по замку пальцем.

Наконец, поменяла цифры на пятёрку и тройку. Семь-пять-три. Год рождения Лаэрта. Год начала войны между Танией и Эриданом.

Замок поддался. Руби спешно сорвала его и открыла ящик.

Внутри оказалось пусто.

— Что за...

Она не успела закончить мысль: в коридоре, неожиданно близко, раздались голоса. Руби спешно вернула ящик на полку, сунула фонарик в карман и перевалилась через подоконник в сад с внешней стороны дворца. Стражники по-прежнему суетились во внутреннем дворе. От петард в ночных небесах курился лёгкий дымок, от которого пахло порохом и почему-то пряностями. Поглядывая по сторонам, Руби двинулась вдоль стены. Всякий раз, когда за окнами чудилось движение, она пригибалась к земле и ненадолго замирала, боясь выдать себя неосторожным шорохом или некстати скользнувшей в лунном свете тенью.

Но у одного окна она остановилась совсем по другой причине.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Stephan Moccio — My Beloved Twin Flame... Ставьте на повтор

Она забыла надеть перчатки — и всё это время скользила пальцами по стене. Поэтому уловила музыку так отчётливо, будто слушала её с плеера. Снова тот же мотив. Лавиния и ловелас. Они были здесь. Очень давно — мелодия казалась какой-то выцветшей, невыразительной. Но всё же алькаидский камень сохранил её. Сохранил отголоски тех, кто некогда жил под этими сводами и помогал императрице в родах.

Руби осторожно выпрямилась, заглянула в комнату, которая в ответ воззрилась на неё своим тёмным нутром. Это была спальня. Зеркала сверкали чистотой, на покрывале не было ни одной складки, в воздухе не кружило ни одной пылинки — и всё же спальня ощущалась какой-то мёртвой. Покинутой. Так выглядят комнаты, в которых давно никто не живёт. Комнаты, которые оставили нетронутыми как дань уважения прошлому. Или, может, в попытке запечатать время и хотя бы так, в четырёх стенах, предотвратить его неизбежный бег.

Руби знала.

Она до сих пор не притронулась ни к одной вещи Иана.

Она коснулась стекла. Ноты в голове стали громче. Казалось, если закрыть глаза, можно уловить в воздухе лёгкие колебания. Ощутить, как по стенам и паркету скользят тени тех, кто жил здесь двадцать шесть лет назад. О чём думала, глядя в это окно, Ренея? Смеялась ли она? Утопала в ненависти к ещё не рожденному Зефиру — или тогда, в те далёкие и безвозвратно утраченные дни, мечтала стать хорошей матерью? Представляла, как будет петь ему колыбельные и никогда, никогда не ударит?

А что Лавиния с ловеласом? О чём мечтали они? Грезили ли о высоком статусе, о титулах, о богатстве — или просто хотели прожить маленькую и незаметную жизнь, которая принадлежала бы только им двоим?

Как бы то ни было, в те годы никто из них не думал, куда приведёт судьба. Вряд ли они представляли, как Ренея поднимет руку на сына, ловелас будет атаковать людей, а Лавиния ляжет в сырую землю, навсегда закрыв сияющие теплотой глаза.

Руби отняла руку от стекла и торопливо двинулась прочь, в ту сторону, где под холодным северным ветром качались тонкие стволы сосен.

Она, конечно, думала об Иане. О том, каким он представлял своё будущее, когда смеялся косым струям дождя, задумчиво глядел в экран телефона или пил, наблюдая с балкона за звёздами.

Когда дворец остался позади, Руби достала фонарик и перешла на бег. Там, за соснами, прятался портал в поместье. И там же, если всё прошло хорошо, её должен был ждать Лаэрт. Ботинки Руби яростно вырывались из плена цветущего вереска. Она злилась. Из-за того, что вторжение закончилось пустым ящиком. Из-за комнаты. Из-за того, что она постоянно возвращалась мыслями к Иану. Она должна была думать об Иане — но хотела думать о поместье, о том, как Лаэрт смущался её наряду, как они пили чай в обеденной, как он учил её стрелять. И из-за этого тоже злилась. Как ей не стыдно, подпитывать какие-то дурацкие фантазии, пока Иан лежит в могиле? Он больше не мог мечтать. Она должна была уважать это. Должна была сохранить его образ, как комнату в алькаидском дворце. Но чем больше времени она проводила в поместье, тем меньше вспоминала о нём. И тем тусклее становился образ, тем сильнее он таял в сумраке прошлого.

Руби снова утёрла нос рукавом.

Она хотела домой. Но не знала, где он, этот дом. Когда-то знала. А теперь — потерялась. Запуталась. Перестала понимать, кто она. В мире Руби это назвали бы кризисом. А здесь, в «Реверансе смерти»...

Наверное, все инструменты, которые исполняли мелодию её души, попросту обрушились в бездну.

Конец музыкального фрагмента

Погруженная в эти мысли, Руби не сразу услышала, как следом бежит кто-то ещё. Она повернулась, ожидая увидеть Лаэрта — но вместо этого вдруг наткнулась на взгляд тёмных, как угли, глаз. На неё смотрел незнакомец. Нижнюю половину его лица закрывала металлическая маска, а шею оборачивал багровый шарф. Руби хотела ускорить шаг, но незнакомец в несколько прыжков обогнал её и преградил путь.

— Фэй? — спросил он. Голос казался из-за маски приглушённым и холодным, будто вместо него говорил клинок, зажатый у него в руке.

Руби промолчала, нащупала в кармане плаща фонарик Кея Артэ.

— Очень жаль, — сказал незнакомец, — что ты потеряла память. Знай: я был готов пойти за тобой до самого конца. Но теперь... — в его голосе зазвучала печальная улыбка. — Это уже неважно.

Руби успела вытащить фонарик и, выкрутив мощность на максимум, броситься им в незнакомца.

В свете луны сверкнула сталь.

В следующую секунду шею обожгла боль, от которой звёзды перед глазами задрожали и обрушились в сосновые кроны. Руби покачнулась, потянулась к ране, пытаясь поймать хотя бы один вдох.

— Прости, — услышала она. — Я просто выполняю приказ.

Луна на небе превратилась в кляксу. Кто-то крикнул: «Фэй!», раздался оглушительный хлопок, и в небо брызнуло ещё несколько клякс. Багровых, как шарф незнакомца.

Руби закрыла глаза и рухнула в объятия вереска.