8 часть
Зал суда напоминал склеп — холодный, наполненный гулкой, давящей тишиной, которую нарушал лишь мерный стук молотка судьи. Воздух был спёртым, пропитанным запахом старого дерева, страха и лжи. Феликс сидел на жёсткой скамье, вцепившись пальцами подлокотник. Он не видел лиц — лишь размытые пятна, маски вины и отчаяния. Всё его существо было опустошено, он наблюдал за происходящим словно сквозь толстое, треснувшее стекло.
Прокурор, высокий и невозмутимый, обвёл ледяным взглядом группу подсудимых. Его голос, низкий и безэмоциональный, разрезал тишину, как скальпель.
— Подсудимые, — начал Прокурор, и каждое слово падало, как камень. — Изложите суду последовательность событий. Расскажите, как и почему вы лишили жизни учителя математики. Что это был за ритуал? И что побудило вас к его совершению?
Наступила пауза. Затем, после немого толчка охранника, поднялся из них — Чонгук. Его руки были скованы, плечи сгорблены под невидимой тяжестью. Когда он заговорил, его голос был хриплым шёпотом, едва долетавшим до первых рядов.
— Нам всем нам угрожали, — начал Чонгук, не поднимая глаз. — Как и всем остальным. Эта женщина. Она убила мою мать. И матери других тоже. Она угрожала всем нам. Нашим семьям.
Чонгук замолчал, сглотнув ком в горле. В зале замерли.
— Она велела нам встретиться в кабинете математики. Ночью. Мы пришли. Мы пытались угрожать ей в ответ, требовать ответов — голос Чонгука дрогнул и сорвался. — Но было уже поздно.
Прокурор наклонился вперёд, его тень накрыла подсудимого.
— Что вы имеете в виду, говоря «было поздно»? — вопрос Прокурора прозвучал громко, эхом отразившись от высоких потолков.
Чонгук поднял на него глаза, полные такого животного, немого ужаса, что по залу пронёсся сдавленный вздох.
— Поздно — прошептал Чонгук, и слёзы, наконец, потекли по его щекам.
— Она установила бомбы. В наших домах. Где ещё оставались наши семьи. Наши младшие сёстры, братья, отцы... — Его слова превратились в надрывный шёпот.
— Нам ничего не оставалось. Только слушать её. Она дала нам чёрные плащи. Мы надели маски. И мы спрятались в дальние углы как она и приказала. Мы ждали. А потом вошёл он...
Чонгук сделал глубокий, сдавленный вдох, словно воздух в зале суда стал ядовитым. Его взгляд был прикован к чему-то ужасному, что происходило не здесь, а в его памяти.
— Мы стояли в углу, Застывшие, как статуи. Дышали пылью и собственным страхом. Мы видели, как вошёл учитель. А потом Лиса подошла к нему. На ней был такой же длинный чёрный плащ, как и на нас. Но маски не было. Её лицо оно было спокойным. Таким пустым и спокойным.
Чонгук замолк, сглотнув ком в горле. В зале не слышно было даже дыхания.
— «Я думаю, ты понял, почему я тебя сюда позвала», — её голос, сказал Чонгук, был тихим, почти ласковым, но в нём звенел лёд. Учитель замер, его глаза расширились. Он покачал головой: «Не... не совсем».
— «А вот и понял», — она сделала шаг вперёд. — «Из-за тебя погиб мой брат. Из-за твоего равнодушия, твоих насмешек он бросился под поезд. И это... это будет моя маленькая месть тебе».
И тогда... — голос Чонгука дрогнул. — Тогда она двинулась так быстро, что мы не успели моргнуть. В её руке блеснуло лезвие. Один резкий, точный удар под диафрагму. Он не закричал. Он просто издал странный, хлюпающий звук и рухнул на колени, а затем на пол, судорожно подёргиваясь.
Лиса вытерла кровавые руки о его пиджак медленным, почти ритуальным движением. Потом подняла голову и посмотрела прямо на нас, стоящих в углу. Её глаза блестели в полумраке.
— «Подходите», — сказала Лиса, и её голос не дрогнул. — «Ваша очередь. Каждый должен нанести удар. Цена вашего молчания».
Лиса медленно обошла нас, и в её руках будто были ножи. Холодные, отполированные до мрачного блеска лезвия. Лиса вкладывала их в наши оцепеневшие, непослушные пальцы. Её прикосновение было ледяным, безжалостным.
— Ваша очередь, — её шёпот шипел, как ядовитая змея. — Цена вашего молчания. Один удар. Каждый.
Нам пришлось подчиниться. Дрожащими руками, с рыданиями, застрявшими в горле, мы делали то, что она приказывала. Воздух наполнился ужасными, влажными звуками, от которых мурашки бежали по коже.
И в этот самый момент, в самый пик этого кошмара, скрипнула дверь.
Все, как один, замерли и повернулись к источнику звука. В дверном проёме, с лицом, окаменевшим от ужаса и непонимания, стоял Хёнджин. Его глаза, широко раскрытые, бегали по комнате, выхватывая окровавленные ножи, тело учителя.
Лиса не дрогнула. Ни тени паники. Лишь лёгкая, почти невидимая улыбка тронула её губы. Она медленно, с убийственным спокойствием, направилась к нему.
— Не бойся, — её голос прозвучал обманчиво мягко, пока она приближалась. — Всё хорошо.
Она подошла вплотную, будто желая утешить, и что-то быстро, почти беззвучно прошептала ему на ухо. Его глаза стали ещё шире, в них отразился леденящий душу ужас.
И прежде чем Хёнджин успел издать хоть звук, её рука молнией метнулась из-за спины. В пальцах блеснул маленький шприц. Быстрое, точное движение — и игла вонзилась ему в шею.
Хёнджин ахнул, его тело вздрогнуло. Он рухнул на пол с глухим стуком.
— Тащите его сюда, — скомандовала Лиса, уже вытирая шприц. — К учителю. Обмажьте его кровью. Пусть всё выглядит так, будто это он.
Мы, парализованные страхом, покорно повиновались, таща бесчувственное тело Хёнджина к месту преступления, совершая последний, чудовищный акт этого ритуала, размазывая по его одежде и рукам тёплую, липкую кровь невинного человека.
После этого мы стирали с пола кровавые следы, пытались привести всё в порядок, пока за окном ночь медленно сдавалась рассвету. Светлело, и с каждой минутой паника нарастала — нас могли обнаружить в любой момент.
Кто-то должен был избавиться от орудий. Ножи. Эти холодные, липкие свидетельства нашего позора. Их нужно было спрятать. И это сделал Минхо. Он, с трясущимися руками, сунул свёрток вглубь старого, пыльного шкафа в заброшенном крыле библиотеки, где, как ему казалось, их никогда не найдут.
Но позже, когда первый ужас немного отступил, сменившись леденящим душу расчетом, мы поняли — это слишком ненадёжно. Мы вернулись. Перепрятали и ножи.
— Но вы их всё равно нашли, — голос Чонгука окончательно сорвался в шёпот, полный горького поражения. Он опустил голову, словно ожидая кары, и тяжело рухнул на своё место.
В зале повисла тяжёлая, давящая тишина. Прокурор, холодный и неумолимый, медленно перевёл свой взгляд, словно прицеливаясь, на следующую фигуру в этом ряду обречённых.
— Минхо, — его голос прозвучал громко, эхом отразившись от высоких потолков. — Ваша очередь.
Прокурор, не сводя ледяного взгляда с Минхо, произнёс слова, прозвучавшие как приговор:
— Ваши отпечатки пальцев обнаружены на шее Лисы. Вы её убили. Что вы можете сказать на это? Как всё произошло?
Минхо нервно сглотнул. Он сделал глубокий вдох и начал говорить, его голос вначале был тихим и прерывистым, но постепенно набрал силу, наполняясь горькой яростью.
— Вчера... Лиса сама позвала меня. Сказала, нужно срочно поговорить о деле учителя. В кабинет директора. Я вошёл и... — он замолкает, глаза его расширяются от ужаса воспоминания. — И увидел, как она перерезала ему горло. Прямо на моих глазах. Легко, будто резала бумагу. Директор даже не успел издать звук.
Минхо закрывает глаза на мгновение, сдерживая дрожь.
— Я рванулся за телефоном, чтобы вызвать полицию, но она просто рассмеялась. И бросила в меня нож. Я едва увернулся. Лезвие вонзилось в дверь с таким звуком... — он делает резкий жест рукой, — ...и застряло там.
Я отпрыгнул, споткнулся, упал на пол. Она пошла на меня. Не спеша. И говорила... говорила таким тихим, безумным голосом: «Как же так, Минхо? Твой дружок так меня расстроил».
— Что? — я не понимал. — Чем? Какой дружок?
— «Какой?» — она нервно рассмеялась, и этот звук был страшнее любого крика. — «Хёнджин. Он сдал меня. А мне это... ой, как не нравится. Я так зла. Знаешь, что я хочу? Я хочу убить его. Но ему будет больнее... если я убью его лучшего друга. То есть... тебя».
И она набросилась. Как кошка. Пальцы вцепились мне в горло. Я задыхался, тьма плыла перед глазами... Но инстинкт взял верх. Я смог перевернуться, оказался сверху Её ненависть, её дыхание. Мои руки сами сомкнулись на её шее. Я не помню, как это произошло. Я ничего не соображал, видел только её ненавидящие глаза. А потом... они просто потухли.
Минхо замолкает, его собственные руки трясутся, будто снова ощущая ту хрупкую шею.
— Она перестала дышать. Я просто сидел и смотрел на её бездыханное тело. Потом я засунул её в шкаф. Подошёл к директору и проверил пульс, его уже не было. А дальше... — он безнадёжно машет рукой в сторону Феликса, — вошёл агент Ли. И вы сами знаете, как я тут оказался.
Молодой адвокат, сидевший рядом с подсудимыми, казался совершенно раздавленным. Он смотрел на своих клиентов — этих запуганных, сломленных «полудурков», как он мысленно их назвал, — и понимал, что игра проиграна. Его план защиты рассыпался в прах под тяжестью их же собственных, ужасающих признаний.
— Что вы можете сказать на это, господин защитник? — голос прокурора прозвучал почти издевательски. Он наслаждался своей победой.
Адвокат медленно поднялся. Его лицо было бледным, голос дрожал, но он сделал последнюю, отчаянную попытку.
— А где... где доказательства? — выдохнул он. — Где вещественные доказательства, кроме их слов? Они находятся в состоянии шока, на них оказывалось давление!
Прокурор лишь усмехнулся, холодно и неприятно.
— Они только что во всех подробностях признались, молодой человек. Перед всем судом. Их слова и есть главное доказательство. Протокол допроса Минхо, отпечатки... Всё совпадает. Ваши клиенты — не жертвы. Они соучастники и убийцы.
Судья, пожилой мужчина с морщинами выслушал стороны. Его взгляд, тяжёлый и всевидящий, медленно обвёл зал, остановился на группе подсудимых, на Минхо.
Судья откашлялся, и его голос, низкий и безжалостный, заполнил пространство, не терпя возражений.
— Выслушав стороны, изучив материалы дела и признания подсудимых, суд постановляет признать всех обвиняемых виновными по предъявленным статьям.
Слова судьи падали, как удары молота.
— За соучастие в групповом убийстве, совершённом с особой жестокостью, за сокрытие преступления и давление на свидетелей... Чонгук, Намджун, Бомгю и остальные десять обвиняемых приговариваются к пятнадцати годам лишения свободы каждый в колонии строгого режима.
Судья перевёл взгляд на Минхо. Тот стоял, не поднимая головы, но каждый мускул в его теле был напряжён.
— Минхо... признан виновным в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Приговор — двадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима.
Молоток судьи грохнул один раз, коротко и окончательно.
— Приговор обжалованию не подлежит. Увести обвиняемых.
Зал взорвался шумом — криками, рыданиями родственников, журналистскими вспышками. Но для Феликса всё это слилось в оглушительный гул. Он сидел, не двигаясь, глядя в пустоту, слыша лишь эхо этого приговора и видя в памяти лишь улыбку Лисы, которая привела их всех к этому краю.
************
1639 слов.