АСП

     Кажется, Арсений так ни разу не паниковал, как сегодня, хотя по сравнению с предыдущими выступлениями он выглядит даже прилично — удлинённая тканевая жилетка чёрного цвета, обычные тёмные джинсы с кожаными вставками, так ещё и босиком. Граф настаивает только на красной помаде, которая так пришлась по вкусу всем, парочке кожаных браслетов и неизменно подведенным глазам — без этого никуда, Арс уже не представляет свои глаза без чёрной окантовки.

      За час до выступления он находит себя на крыше здания с сигаретой в руке и бокалом красного. Это на него не похоже — он не любит ни то, ни другое, но сейчас нервы шалят и нужно что-то сделать, чтобы стало лучше.

      — Я же просил тебя бросить, — шелестит мягкий голос из-за спины, и Арсений резко оборачивается.

      Саша.

      — А я просил не указывать мне, что делать и как себя вести. Я не твоя вещь.

      И замолкает, потому что… Вообще-то его. Учитывая все обстоятельства и события, именно вещь и именно его. Он сам на это подписался, он сам этого попросил, он сам на это согласился.

      Саша молча садится рядом с безветренной стороны, чтобы дым не шёл в его сторону, откидывается назад, подставив руки, и прикрывает глаза. Арсений поджимает губы — ляпнул так ляпнул, ничего не скажешь. Нашёл на кого нервы свои вымещать.

      — Саш, я…

      — Расслабься, — тот щурится, как кот, смотрит на него с улыбкой и чуть дёргает плечом. — Ты не вещь, Красотка. И совершенно точно не моя вещь. И ты можешь делать все, что угодно, в том числе ты всегда можешь уйти, если мои условия тебя не устраивают, — Саша садится боком, в упор глядя на Арсения, и поправляет его чёлку — сколько ни лачь, а пара волосинок всегда вылезает. — Я ведь не держу тебя насильно. Ты сам пришёл тогда ко мне, помнишь?

      — Помню.

      — Я просто помогаю. Я не удерживаю, не принуждаю, не делаю ничего из того, что могло бы ограничивать твои интересы. У меня есть пожелания в той или иной степени строгие, но в итоге именно ты решаешь, что и как делать. И здесь… — он кивает на сигарету, и Арс только сейчас вспоминает о ней, — это просто рекомендация. Как другу.

      — А мы друзья с тобой? — хмурится Арсений, и Саша усмехается, почесав щетину.

      — А ты можешь назвать наше взаимодействие как-то иначе?

      Он говорит спокойно, вкрадчиво, не повышая голос и не пытаясь смутить. Он просто… говорит. Пытается разобраться, но при этом не лезет, не напирает и не старается задавить авторитетом. И Арсений этого не понимает — с чего такое отношение?

      — Ты словно постоянно ждешь подвоха, — немного меняет тему Саша, вкинув догадку, и слегка наклоняет голову набок. Из-за слегка отросших волос он теперь еще больше похож на ленивого огромного кота с вечном мягким зеленым взглядом и заевшим пластинкой мурчанием.

      Арс не знает, на каких антидепрессантах сидит Петров, но те явно того стоят, потому что этот человек, кажется, никогда и ни из-за чего не срывается.

      — Я жду момента, когда ты выставишь мне цену за все, что делаешь.

      — Боже, Красотка, — Саша откидывается назад, щурясь от лучей солнца, и тяжело, почти мученически вздыхает, — ты же понимаешь, что денег у меня даже слишком много и они мне нахер не нужны? Мне чисто не интересно требовать с кого-то деньги, потому что, поверь мне, с этим у меня проблем нет.

      — Я верю, — легко отзывается Арс, — поэтому и жду, что ты попросишь взамен, — и смотрит ему в глаза.

      Не то чтобы он боится, что Саша может сделать что-то вроде того, на что были способны его прошлые клиенты, — тот не раз доказывал, что он совершенно другой человек — тактичный, учтивый и максимально культурный, все эти мерзкие низости, с которыми Арсений сталкивался на своей работе, слишком далеки для него, чтобы он решил попробовать что-то подобное.

      Поэтому за свою честь Арс не переживает, но неопределенность нервирует в разы сильнее — тогда, у Матвиенко, он четко знал, что от него требуется и что с него спросят, а здесь он понимает, что онлайн-выступления — это только вершина айсберга, и боится повторить судьбу Титаника. А тонуть как-то не хочется. К тому же он звезда не того масштаба, чтобы Селин Дион сопровождала его трагическое крушение своим голосом.

      — Надеюсь, ты не настолько плохого обо мне мнения, чтобы бояться, что я могу поступить с тобой, как те ублюдки? — Саша приподнимает брови немного обеспокоенно, но расслабляется и снова мягко улыбается, когда Арсений торопливо и уверенно качает головой. — Ты должен понять, Красотка, что мне не нужно твое тело. По крайней мере напрямую, — поясняет он. — Я не заинтересован в этом. Но я заинтересован в тебе с другой стороны — как я уже говорил как-то, несмотря на все дерьмо, что тебя окружает, ты каким-то образом умудряешься сохранять чувство собственного достоинства и бороться за свою честь, за принципы, и меня это восхищает, потому что в моем мире каждый торгует всем, что у него есть, лишь бы набить потуже кошелек. Поэтому я и хочу помочь тебе оставаться таким, а для этого… — он вытаскивает из его пальцев сигарету и, потушив ее, запускает с крыши вниз, — я понимаю, что тебе нужно уйти от того, чем ты занимаешься сейчас.

      — Но… это все, что у меня есть, — парирует Арсений, нахмурившись. — Без танцев, без шоу, без выступлений я никто.

      — Это не так. Ты не останешься один, если Графа не станет.

      — Но он часть меня. И если… если кто-то захочет избавиться от него, то лучше сразу пресечь какое-либо общение со мной, потому что я…

      — В этом твоя проблема, — Саша снова садится ровно и обхватывает свои колени. — Ты так привык к тому, что можешь прикрыться этим своим образом, так из раза в раз надеешься, что в нужный момент сможешь «переключить рычаг» и вызвать его, что начинаешь терять настоящего себя. И нет, я не говорю, что Граф плох — он, пожалуй, даже слишком хорош, потому что ради таких убивают и умирают, как пишут в книгах, не больше не меньше. Но я все реже вижу именно тебя, именно… Арсения, — поясняет он, — и боюсь, что в какой-то момент тебе захочется ухватиться именно за себя, а от тебя уже ничего не останется.

      Арсений замирает, уставившись на него, и медленно облизывает губы. Себя он уже давно растерял, от него осталась только оболочка, которая в нужный момент раскрывается при помощи молнии, как футляр для платья, и оттуда вылезает готовый ко всему Граф, для которого не существует никаких границ и запретов.

      И то, что Саша говорит об этом так спокойно, пугает: если то, что творится внутри Арса, настолько хорошо видно окружающим, то у него настоящие проблемы. Он шумно вдыхает, втягивая воздух ноздрями, впивается пальцами в мякоть ладони и опускает взгляд. Собой он остается только с Кьярой. Только для Кьяры. А в остальном ему это не нужно — всех более чем устраивает Граф: он эмоциональнее, интереснее, он более запоминающийся, взрывной, притягательный, на такого хочется смотреть снова и снова, именно поэтому его выступления пользуются таким успехом.

      Но за каждой зажигалкой скрывается медленно стирающийся механизм, который в какой-то момент перегорает и больше не дает света.

      И Арсений слишком сильно боится потухнуть.

      — Тебе же так нравилось заниматься футболками, помнишь? Почему ты перестал этим заниматься? Не отвечай, — дергает головой Саша, как только Арс открывает рот, — я и так знаю, что продажи встали, цены на производство подняли и прочее, прочее, прочее… — он молчит пару мгновений, а потом вздыхает, тянется в карман, достает какую-то бумажку с номером и именем и протягивает ее Арсу. — Я думал сказать тебе об этом после сегодняшнего выступления, но раз мы разговорились…

      — Что это? — Арсений непонимающе вертит в руках кусок картона, не узнавая ни имени, ни номера, и поднимает на Сашу глаза. — Это новый заказчик? Мне нужно станцевать у него на каком-то мероприятии? Засветиться с ним, как раньше? Я… я не понимаю.

      — Ты спрашивал, почему я согласился на твою просьбу и выкупил тебя у Сергея, почему все это время не называл, по сути, своих условий и вообще ничего сверх от тебя не требовал. Так вот… Этот человек — мой друг, и у него свой бизнес — он очень популярный и востребованный дизайнер и модельер, у которого в последнее время настоящие проблемы с вдохновением… Но ему очень понравились твои работы.

      — Мои… что? — Арс открывает рот и чуть не роняет бумажку. — Но они же… простые.

      — Простота не равно скука, — напоминает Саша. — В любом случае, он был в восторге, и я… Я взял на себя смелость договориться с ним о том, чтобы он взял тебя к себе на работу. С тебя — идеи, с него — стабильная зарплата за мыслительные творческие процессы плюс большой процент с продаж…

      Арсений не дослушивает его — подрывается на ноги, чудом не навернувшись, и отходит в сторону, закрывает лицо руками и старается успокоить сердцебиение. Мотор внутри дребезжит, то ускоряясь, то наоборот опасно замедляясь, и Арс медленно считает, контролируя дыхание, потому что ему категорически нельзя сорваться — на носу выступление, ему нужно быть собранным.

      Саша не трогает его, давая осознать и принять услышанное, но тоже встает и терпеливо ждет, остановившись поодаль и наблюдая за ним исподлобья. Изредка улыбается чуть шире, качает головой и поправляет закатанные рукава пиджака, чтобы было удобнее.

      Легкомысленный ветерок в опасной близости от шторма.

      — Ты сейчас не шутишь? — тихо подает голос Арсений, продолжая смотреть куда-то в пустоту, отчего перед глазами идут серые пятна. — Ты хочешь, чтобы я перестал танцевать и продолжил заниматься своими футболками?

      — Я не говорил, что ты должен бросать свои выступления. Я сказал, что ты не должен быть заложником одного образа только потому, что так проще. Ты боишься рисковать, потому что акцентируешь внимание только на негативных последствиях, не веришь в себя и упрямо топчешься на изученном участке жизни, потому что определенность привычнее и безопаснее. Но там, всего в шаге, совсем другой, еще более яркий мир, Арс, — Саша говорит вкрадчиво, но твердо, буквально опуская, словно монета за монетой в пустой сосуд, свои слова в его голову. — Тебе просто нужно шагнуть.

      — А если это край крыши? — хрипло спрашивает Арсений, подняв на него глаза. — А если потом ничего не будет?

      — А если это шаг на верхнюю ступень спортивной лестницы? — Саша приподнимает бровь. — Ты никогда не узнаешь, пока не попробуешь. И ты ведь пробовал, да, не очень умело, не зная всех тонкостей и едва ли разбираясь, но вспомни, как ты горел этим, как гордился тем, что люди носят твои вещи, что они им нравятся. Разве это не… прекрасно?

      — Я потратил на это огромное количество денег.

      — Это нормально. Идеально ничего и никогда не бывает.

      — Это отнимало огромное количество времени и сил.

      — Но разве результат того не стоил?

      — У меня дочь! — цепляется Арсений за последний аргумент почти отчаянно, крепко сжав кулаки, потому что изнутри начинает колотить. — Мне нужно уделять ей больше внимания, она и так видит меня слишком редко, чтобы я пропадал еще и с этими футболками…

      — Я уверен, что твоя дочь хочет, чтобы ее папа был счастлив, и я совершенно точно знаю, что она безумно гордилась бы тобой, если бы ты и дальше привносил в мир что-то новое и делился с окружающими своей фантазией и неординарным мышлением, а ты именно такой — ты мыслишь немного иначе, и это привлекает.

      Саша говорит так вдохновенно, что Арсений теряется. Зелёные глаза напротив горят слишком ярко, почти возбужденно, и от этого в голове коротит и замыкает. Арсений по-прежнему не понимает отношение Петрова к нему и их отношения в принципе, потому что их ни к какой общепринятой форме взаимоотношений нельзя отнести, и это нервирует.

      Он поджимает губы, вдумываясь в его слова, потом поднимает голову, щурится от бьющего в глаза света и негромко спрашивает:

      — Почему ты тогда не ответил, когда я поцеловал тебя? Тебя так послушать — так ты по уши в меня влюблен.

      — А я и влюблен, — легко соглашается Саша, поправив волосы, и пожимает плечами, — только не в тебя конкретно, а в то, что ты из себя представляешь. Понимаешь, о чем я? — Арсений лишь молча смотрит на него. — Меня не влечёт к тебе, скажем так, физически — я вообще, если что, натурал и люблю женщин, — добавляет он с ухмылкой, — но меня привлек твой внутренний мир, твоя сила да и в целом то, что ты из себя представляешь.

      — И что я из себя представляю? — Арсений хмыкает и ерошит волосы на затылке — потом уложит, похер. — Отца-одиночку, который почти не видит свою дочь, потому что его альтер-эго танцует в ночном клубе, и надеется когда-нибудь заняться своим бизнесом? Или человека, который настолько забил на все, что согласился работать в эскорте и позволял себя лапать, словно он мальчишка по вызову? Или…

      Саша его целует — просто сжимает его подбородок, тянет к себе и прижимается к его губам. Ни напора, ни использования языка, ничего, просто печать и запах какого-то дорогого одеколона, от которого немного кружится голова. Держит пару секунд и отстраняется с бесенятами в глазах.

      — Тебя иначе, я так понимаю, не заткнешь, — Арсений вытирает губы и непонимающе смотрит на Петрова, но тот выглядит всё таким же спокойным и безмятежным. — Ты можешь сколько угодно делать из себя жертву и уповать на то, как же тебе хуево живётся, но разве не лучше попробовать что-то изменить, если тебя не устраивает то, что сейчас происходит? Поменяй работу, проводи больше времени с дочерью, проработай свои идеи и перебирай дизайнеров, пока не найдёшь того, который оценит и предложит тебе сотрудничество. Жалеть себя и уповать на судьбу всегда проще.

      Саша поднимается, отряхивает одежду, поправляет свои волосы и смотрит вокруг — улыбается уголками губ, рассматривая улицы и здания, потягивается и опускает взгляд на Арса.

      — Я готов помочь тебе: наладить связи, добавить финансы, так сказать проспонсировать, готов поддерживать и делиться советами, готов сделать тебе рекламу, но это только помощь — основное ты должен сделать сам, а основное — это захотеть что-то изменить и чего-то добиться, — он идёт к двери, распахивает её и снова оборачивается. — У тебя скоро выступление. Не забудь привести себя в порядок. Увидимся в зале.

***

      У Антона перехватывает дыхание, как тогда, в первый свой вечер на выступлении Арсения. Только тогда он светился, горел, поджигал сцену и зал, а сейчас сквозь Графа раз за разом пробивается именно Арс, и Антон, успевший разобраться в нем (в них?), улавливает это мгновенно.

      Что-то не так.

      Подведенные густым чёрным голубые глаза пустые, плечи слишком напряжены, движения более резкие, словно он хочет что-то кому-то доказать.

      Но какой же он красивый.

      Антон видит слишком много обнажённой кожи, жадно касается взглядом открытых участков тела, как кот за лазерной указкой, следит за движением рук, ног и бёдер, крепче сжимает бокал с лимонадом — он сегодня не пьёт, ему нужно сохранить трезвый ум. Поэтому он только просит добавить побольше льда и цедит напиток через трубочку.

      Граф скалится, выгибается, извивается так, что все начинает болеть, практически летает по сцене, ползает, вскидывает бёдра, кусает покрытые красной помадой губы и стреляет взглядом в зал раз за разом — ранил, ранил, убил.

      Он искрится, примагничивает, и Антон в который раз смачивает пересохшее горло, потому что Арсений — или Граф, плевать — какой-то нереальный. Но Антон чувствует его смятение, даже на расстоянии понимает, что его голова забита совсем другим, и только комкает салфетку, дожидаясь момента, когда они смогут остаться вдвоём и поговорить.

      Антон понимает — сегодня. Сегодня они должны обо всем договориться и все обсудить. Он больше так не может — он успел привязаться к Арсу, он много для него значит, он… он почти влюблен, чего уж, но эта неопределенность и американские горки утомляют. Он поэтому и держится за Клаву — с ней стабильность, с ней все на поверхности, с ней спокойствие.

      Хотя в этом же и проблема — слишком хорошо. И Антону скучно — не горит, не дымится, иногда даже не влечет так, как должно бы. Причем Клава замечательная: готовит, убирается, не требует слишком многого, мирится с распорядком дня, в постели выкладывается на все сто, не ебет мозг, не устраивает очную ставку по поводу и без.

      Она просто… хорошая. А стоит на Арса.

      Даже сейчас — Антон немного раздвигает под столом колени, чтобы было не так больно, и старается дышать ровнее в надежде, что возбуждение спадет само собой. Граф и правда может заставить кончить, при этом даже не прикоснувшись. Он двигается так, что фантазия включается сама собой: дорисовывает, додумывает, заставляет поверить и возбуждает настолько, что в какой-то момент фантомная близость взрывается фейерверком оргазма и остается только ловить губами воздух.

      Антон пару раз ловит взгляд Арса и снова понимает — что-то не так. У него металл плещется в голубом море: шторм уносит перламутровые лужи вылитой нефти, которая вот-вот подожжется — только брось неосторожно самую маленькую спичку. Затрещит, вспыхнет, сожжет все внутри — и вода не поможет.

      Выступление заканчивается, и Антон в числе последних покидает зал и выходит на улицу. Ежится от холода, поглядывает на часы, сжимает в кармане ключи от машины и поджимает губы. А если он не выйдет? Если снова передумает? Разворачивается на пятках и направляется к уже знакомому черному входу — все они одинаковые.

      Сначала темный коридор, потом уже освещенный, он тычется в двери, пытаясь найти гримерку Арса, и раза с пятого угадывает — распахивает дверь и видит его фигуру: ссутулившуюся, сгорбившуюся в большом кресле.

      — Арс?

      Антон закрывает дверь, медленно подходит к нему, разворачивает кресло и видит блестящие голубые глаза. Арсений поднимает голову, смотрит испуганно, напряженно, мнет красные губы — помаду не успел смыть, — хлопает длинными, как у девушки, ресницами и зажимает ладони между коленями.

      — Я марионетка, Ромашка, — говорит едва слышно, немного шокированно и удивленно, а потом полусумасшедше усмехается и поднимает на него глаза. — Чертова кукла на веревочках. Сначала я плясал под дудку одного кукловода, потом чуть ли не трахался по его прихоти с разными богатыми мешками ублюдства, сейчас перешел под начальство другого кукловода и тут тоже пляшу, лишь бы нитки не перерезали и не выбросили за ненадобностью. Я… я, блять, даже не человек уже, — он рассматривает свою одежду, рывком сдергивает жилетку, бросает в угол ботинки, подорвавшись с места, и замирает у зеркала.

      Стоит, дрожа всем телом, смотрит на себя, касается выбеленного лица, подведенных бровей, немного размазанных глаз, кусает губы и смеется — гулко, хрипло, страшно, перехватывает взгляд Антона в отражении и дергает подбородком.

      — Ты зачем пришел? Чтобы я помог тебе ответить на твои вопросы? А я не могу, Ромашка, я на свои-то ответить не могу, — Арсений разворачивается рывком, замирает в паре сантиметров от него и вскидывает глаза. — Я про себя нихуя не знаю. Я не смогу тебе помочь. Извини, но я просто…

      — Ты безумно красивый сегодня, Арс.

      Арсений каменеет. Стоит, не дышит, только смотрит в упор и моргает раз в тысячелетие. Смотрит, смотрит, смотрит, не шевелясь, только глаза начинают блестеть еще сильнее. Антон поднимает руку, кладет ладонь на его щеку, касается мягко, осторожно, словно реально кукла, которую можно испачкать или сломать.

      Ведет по скуле, замирает на подбородке, сглатывает, когда алые губы сами собой распахиваются, ведет по нижней — сильно, с нажимом, — размазывая помаду, оставляет след на скуле и подбородке и глубоко вдыхает.

      Такой… дьяволблятькакойжеты.

      Они одновременно тянутся друг к другу — сталкиваются губами, руками, впечатываются телами — пазл к пазлу, вплотную, — цепляются пальцами, соприкасаются бедрами, соединяются в общую картинку и касаются, касаются, касаются. Дышат. Помада сладкая, липкая, одеколон у Арса какой-то немного острый, а пальцы мягкие — ласкают, гладят, тянут ближе.

      — Поехали ко мне… — шепчет, предлагает, просит, надеется.

      И Арс соглашается — дерганно кивает, еще слишком в поцелуе, в вакууме после него. По-прежнему цепляется пальцами за его кисть, держит — не пускает, — смотрит снизу вверх и пытается сфокусировать взгляд. Такой невозможно красивый, пусть и потерянный, пусть и мыслями где-то очень далеко.

      Арсений просит минут пятнадцать, обещает, что справится быстрее, и летит переодеваться — вещи все-таки не совсем его. А Антон стоит у машины на улице, греет руки в карманах куртки и ощущает вкус помады на губах.

      Вот это. Вот оно — этого не хватало.

      Его.

***

      В машине Арсений какой-то слишком тихий, задумчивый, молчаливый. Сидит, прижав колени друг к другу, руки спрятал между ляжками, взгляд вниз — только иногда украдкой смотрит на Антона и снова опускает голову.

      На щеке по-прежнему след от помады, челка, чуть мокрая, вьется и падает тенями на лоб. Губы — тонкая ниточка, плечи приподняты, и Антон не понимает такого поведения. Порывается даже положить руку Арсу на колено, но тот вдыхает так глубоко и прерывисто, что решает не трогать — только загонится еще сильнее.

      — Я могу спросить про Сашу? — хуевая тема для разговора, но он уже спросил.

      Арсений немного напрягается — Антон буквально видит, как тот выпускает иголки, как ежик, которого взяли в руки, — поворачивается к нему и смотрит исподлобья, чуть дернув головой и поправив челку.

      — Смотря что ты хочешь узнать. Ничего не поменялось с того момента, как мы говорили о нем в последний раз. Он все еще мой босс.

      — Только в плане работы? — хочется самому себе дать по губам, но внутри почему-то вдруг вспыхивает ревность, вызванная чрезмерной осторожностью Арса — тот словно защищает эту тему и этого человека, и это безумно выводит из себя, — поэтому он немного спускает себя, о чем, скорее всего, потом пожалеет.

      — Ты все еще считаешь меня шлюхой? — немного устало интересуется Арсений, откинув голову назад, и Антон невольно залипает на его обнажившейся шее и острому кадыку. Прижаться бы губами, скользнуть по вене языком, вцепиться зубами в ключицу… Не человек, а ебаное наваждение. — Ромашка, я не сплю ни со своим начальством, ни со своими клиентами. Я получил это место совсем не через постель и не намерен это менять.

      — Я не называл тебя шлюхой, — Антон тормозит на светофоре и поворачивается к Арсению. — Я бы никогда тебя так не назвал, я знаю, как остро ты реагируешь на эту тему и как для тебя важно различать эти два понятия.

      Арс смотрит на него пару секунд, а потом снова вперед — и только вспыхнувшие щеки выдают его смущение.

      — Просто я же тогда увидел чуть больше, чем хотелось.

      — Я просто поблагодарил его, — Арсений морщится и закатывает глаза. — Ничего более. Он очень помогал и поддерживал меня на протяжении долгого времени, согласился помочь мне с прошлым боссом, забрал в свой проект, пошел на огромное количество компромиссов… Он реально меня вытащил, Антон, — говорит серьезно, но мягко. — Я просто не знал, как по-другому выразить свою признательность.

      Антон решает никак это не комментировать и снова концентрируется на дороге. Он не хочет включать ревнивца и устраивать сцены, не хочет чего-то требовать, давить, напирать, высказывать какое-то недовольство, на которое, по сути, не имеет никакого права, потому что они до сих пор так и не определились с тем, кто они друг другу и какие эмоции могут себе позволить.

      А учитывая то, как близко Арс все принимает к сердцу и как остро на все реагирует, то проще лишний раз промолчать, чем вызвать какую-то не ту реакцию и усугубить и так не самую радужную ситуацию.

      Дома Антон сразу идет мыть руки, относит сумку в комнату и возвращается в ванную, где Арсений, кажется, намыливает ладони уже раз в третий. Антон аккуратно кладет ладонь на его плечо, и тот, вздрогнув, слегка поворачивает голову. Замирает, даже задерживает дыхание и тонко выдыхает, когда Антон шагает ближе, прижимается сзади и касается губами кожи за ухом.

      Арсений напрягается всем телом, впивается пальцами в край раковины и жмурится. Антон видит, как дрожат его ресницы, как дергается кадык, как тяжело вздымается грудь, кладет ладонь на его шею, ползет выше, сжав подбородок, слегка поворачивает его голову и впивается в его губы. Арсений хрипло стонет, тянется к нему, заводит руку за голову, чтобы, скребя, провести пальцами по его затылку, а потом разворачивается и льнет всем телом.

      Антон напирает, почти впечатав его в раковину, обхватывает его бедра, сжимает, слегка комкает джинсовую ткань, прорывается языком дальше и вторит ему хриплым стоном.

      Он его хочет. Он его хотел, в принципе, едва ли не с того первого выступления в старом клубе, с того почти минета в примерочной, с того момента, когда Арс — или Граф? — взял его так грубо в гримерке. И сейчас, когда Арс выгибается, прижимается к нему почти требовательно, отзывается на прикосновения, чуть ли не скулит и извивается в его руках, внизу живота набухает желание забрать, получить, добиться, и Антон невесомо ведет кончиком носа по его скуле.

      — Ты уже здесь, — шепчет ему на ухо и чувствует, как Арсений вздрагивает, покрывшись мурашками.

      Он уже здесь. Он уже с ним. Согласился, приехал, уловил настроение, жмется, тянется, смотрит именно так. Антон между строк читает, что не у него одного голова немного кружится и перед глазами туман, что их обоих магнитит и даже говорить не хочется — хочется ближе.

      У Арсения красные щеки, разводы от помады на подбородке, лохматая челка и искусанные губы. Глаза блестят, дыхание сбитое, неровное, хриплое, пальцы цепляются почти до боли, и весь он — натянутый электрический провод: вот-вот вспыхнет.

      — Я скоро приду, хорошо? — шепотом просит он, вскинув глаза и встретившись с Антоном взглядом.

      Антон кивает, кладет ладонь на его щеку, целует — глубоко, вдумчиво, успокаивающе, — проводит кончиками пальцев по скуле и выходит из ванной. В спальне расстилает кровать, переодевается в домашние футболку и штаны и присаживается на край, уткнувшись взглядом в пустоту перед собой.

      Он старается не думать о том, что после может быть хуже. Они ведь взрослые люди, верно? И наверняка оба осознают в полной мере, на что идут и что собираются. К тому же они уже занимались сексом — правда, при других обстоятельствах, немного необдуманно и слишком торопливо, на эмоциях.

      А сейчас все иначе: горло щекочет нервозность, ладони потеют сильнее обычного, и не по себе, словно это впервые.

      Арса нет минут тридцать, и Антон уже думает идти проверять, не случилось ли чего, но потом тот появляется в дверном проеме в одном полотенце, и в голове замыкает на пару мгновений. Арсений взъерошенный, красный после душа, глаза ярко-голубые — никогда еще такими они не были, — стоит пару секунд на месте, а потом подходит к кровати, толкает Антона в грудь и садится сверху.

      Антон даже не сразу улавливает, что происходит, только вдыхает невпопад, опрокинувшись на спину, захлебывается воздухом и беспомощно наблюдает за тем, как Арсений стягивает с него штаны, потом белье, поднимается выше и, приподняв бедра, направляет в себя его член. Антон успевает только открыть рот и зашипеть от узости, а потом распахивает глаза, когда слышит сдавленный, сокрытый плотно сжатыми губами скулеж.

      У Арса челка липнет к потному лбу, вены на шее вздулись от напряжения, а глаза блестят от слез. Он дрожит, кусает губы так сильно, что они белеют под зубами, упирается ладонью в грудь Антона, а второй помогает себе, пытаясь протолкнуть член глубже. Дрожит, тяжело и хрипло дышит, хмурится от боли и сдавленно мычит.

      — Арс… Арс, погоди, — Антон кладет ладони на его колени, встревоженно взглядываясь в бледное лицо.

      — Все… все в порядке… — шепот вперемешку со скулежом, — сейчас… Сейчас все… — Арсений снова стонет, чуть не рухнув на Антона сверху, и он не выдерживает: плавно опускает его на бок, отодвигается и касается покрытого испариной лба Арса.

      Тот тяжело дышит, медленно хлопает ресницами, сводит колени, сжимается в комок и не поднимает глаз. Сейчас он кажется особенно маленьким и беззащитным, каким-то потерянным, опустошенным, и Антон чувствует себя отвратительно — все должно было быть не так.

      Он осторожно прижимается к нему, целует в плечо, гладит по щеке, и Арсений медленно отмирает, оттаивая, — поднимает все-таки глаза, встречается с ним взглядом и неуверенно льнет к руке, словно ища больше тепла. Антон тянется за одеялом, накрывает их обоих и заключает Арса в кольцо рук, а тот и рад — утыкается носом в ямку на шее, совсем по-детски шмыгает носом и переплетает их ноги.

      — Зачем?.. — тихо спрашивает Антон через пару минут, понимая, что им нужно со всем разобраться, и лучше сразу, чтобы не усугублять ситуацию.

      — Хотел извиниться, — тихо отзывается Арс. — За то, как себя веду, за заскоки, характер… За меня, — хмыкает и облизывает губы.

      Антон усмехается и качает головой, мазнув губами по его виску.

      — Странный ты человек, Арс. В качестве благодарности целуешь, предлагаешь себя, чтобы извиниться. Неужели других способов нет выразить свои чувства? Совсем не обязательно чем-то жертвовать.

      — У меня… у меня просто ничего больше нет, что я бы мог предложить взамен. Только… только я.

      Антона пугает то, что Арсений говорит это совершенно серьезно и искренне, отодвигается и снова перехватывает его взгляд: этот человек настолько загнал себя в рамки, настолько запутался в том, что он и что для него важно, что готов поддаться кому угодно, лишь бы показать, что ему не все равно и он все еще способен чувствовать.

      Даже сейчас, когда он говорит настоящий бред, он наивно верит в него и нисколько не кривит душой: Антон понимает, что Арсений реально был готов лечь под него только ради того, чтобы получить прощение за свое поведение и эмоциональную нестабильность. И это такой абсурд, такая дикость, что по позвоночнику скользит холод, и он теснее прижимается к этому запутавшемуся идиоту, плохо понимая, как ему помочь.

      — Ты ведь понимаешь, что мне нужно не это? — тщательно подбирая слова, начинает он. — Точнее… Я был не против, потому что я хочу тебя, но не так — не через силу, не через боль, не через «надо», а чтобы мы оба этого хотели, понимаешь? — Антон вырисовывает подушечкой рисунки на его груди, и тот мелко вздрагивает периодически, не поднимая головы. — Я… я сглупил — поддался настроению, решил забить на разговор, который был так необходим нам обоим, и это моя ошибка.

      — Антон…

      — Нет, это так. У нас у обоих есть претензии друг к другу, и пора с этим разобраться.

      Антон натягивает белье, потому что лежать полуголым все-таки как-то не очень, и одергивает футболку, после чего садится посреди кровати, скрестив по-турецки ноги, а Арсений, подтягивая одеяло чуть ли не до груди, прислоняется к спинке кровати и немного загнанно смотрит на него из своего угла из подушек.

      Бледный, с пятнами смущения на лице и шее, лохматый, со стеклянными глазами и потрескавшимися губами. Еще более напряженный, чем до этого, хотя казалось бы, загнанный в угол и окончательно запутавшийся.

      Антон молчит, дает ему время собраться с мыслями и немного расслабиться, и Арсений, наконец, начинает дышать ровнее и спокойнее. Даже перестает комкать в кулаке наволочку и нервно бегать глазами по комнате и кровати, боясь поднять на Антона глаза, — смотрит напрямую, все еще волнуется, но уже не так сильно.

      — Я… я не знаю, на самом деле. С одной стороны, ты ни разу мне ничего не обещал, так что довольно глупо было бы с моей стороны на что-то рассчитывать, но, с другой, ты порой ведешь себя так, что мне хочется надеяться на что-то. Что… — он поджимает губы, немного жмурясь, — может получиться что-то более серьезное. Ты говоришь какие-то громкие слова да еще и с таким вызовом и уверенностью, что невозможно не верить, но в то же время у тебя такой вид каждый раз, словно ты шутишь, и я до конца не могу понять, когда ты серьезен, а когда подкалываешь меня. Ты пытаешься давить на меня, а сам все чаще выскальзываешь из моих рук. И я… — он снова встречается с Антоном взглядом, — я боюсь на что-то рассчитывать, потому что… у тебя же есть Клава.

      — Ты теперь все будешь к ней сводить? — мягко интересуется Антон, растянув губы в подобии усталой улыбки. — Ты же говорил, что не ревнуешь.

      — Бля, Ромашка, я много чего говорю, — Арсений закатывает глаза и фыркает. — Нахрена я буду говорить тебе то, что думаю на самом деле, если это все равно ни на что не повлияет?

      — Может, для того, чтобы я, наконец, сделал правильный выбор? — перебивает его Антон, и воцаряется молчание.

      Они смотрят друг на друга, и у Арса в который раз за последние несколько часов вспыхивают щеки. Глаза снова стеклянные, ресницы — какие-то слишком длинные — отбрасывают тень на щеки, когда он опускает взгляд и снова кусает губы.

      Антон старается не давить. Он мог бы, он бы справился, Арс бы прогнулся — по крайней мере сейчас точно, пока Граф где-то глубоко внутри и никак не влияет на ситуацию, — но ему не хочется: он как-то перегнул палку и напугал или по меньшей мере оттолкнул немного. Больше он не хочет совершать подобные ошибки.

      Арсений задумчиво смотрит на него какое-то время, потом отодвигает одеяло, наклоняется вперед, одной рукой упирается в кровать, а вторую кладет на затылок Антона и тянет на себя. Прижимается к его губам, целует вдумчиво, немного грубо, требовательно, довольно урчит, когда тот отвечает, и выгибается навстречу.

      Антон ведет кончиками пальцев по его спине, пытается перехватить инициативу, но Арс юлит, извивается, дразнится, прихватывая его губы зубами, изредка распахивает глаза и смотрит по-кошачьи хитро, после чего снова практически впечатывает в себя, соприкасаясь с ним губами.

      Внутри снова начинает вибрировать, Антон встает на колени, обвивает его руками и тихо стонет от того, насколько тело Арса податливо в его руках. Он путается в его волосах, спускается губами к шее и почти видит улыбку блаженства на припухших губах с так до конца и не стертой помадой.

      Арсений упирается коленом в кровать, толкает Антона на спину и нависает над ним, снова прижимается грудью, забирается пальцами под футболку, и Антона выгибает — по позвоночнику бегут мурашки, в горле пересыхает, и он откидывает голову назад, подставляясь под прикосновения и поцелуи.

      Ему мало, его ведет, хочется еще ближе. В висках начинает стучать, и Антон не сразу понимает, почему Арсений напрягается и поднимает голову. Встряхивает, хмурится, прислушиваясь, и, наконец, разбирает звук открывающейся двери. Смотрит на Арса — лохматый, взъерошенный, разгоряченный, как и он, — и заторможенно моргает, не понимая, что ему делать.

      Арсений реагирует первым: подрывается с кровати, подскакивает к шкафу с одеждой, достает первые попавшиеся штаны и футболку — его-то вещи остались в ванной, — торопливо одевается и пучит глаза на Антона, чтобы тот тоже одевался.

      — Антош? — слышится мелодичный голос из коридора, и Антон, успев влезть в штаны, выскакивает навстречу Клаве.

      — Привет. Так рано с экскурсии? — девушка приподнимается на носки, чтобы поцеловать его, и мягко спускается губами к скуле.

      — Погода испортилась, решили вечером никуда не ехать гулять, так что нас сразу отвезли обратно в город. Правда, потом был долгий разбор полетов, но все равно я освободилась пораньше. А ты чего такой… мокрый? — она приподнимает бровь, переводит взгляд ему за плечо и каменеет, побелев. — Агат?..

      — Пепси? — ошарашенно выдыхает Арсений, и Антон делает шаг назад.