Дневник Алексайо

Элен смущённо повернулась к виконтессе. Виконтесса Ламброс покачала головой с понимающей улыбкой. Элен стало на по себе. Она ведала, что виконтесса рада её видеть, но почему-то в её понимающих глазах Элен видела осуждение. Элен отвела взгляд, не видя, как взгляд виконтессы стал задумчивым.

— Я рада вас видеть, благородная госпожа, — улыбнулась Элен, сделав реверанс. Виконтесса вздохнула и с нежностью взирала на неё.

— Я же говорила, никаких поклон... — она осеклась, прервав слово. Виконтесса нахмурилась, вскоре её лицо быстр разгладилось. — Никаких поклонов, ни реверансов. Ты мне дорога, как ещё одна дочь.

Элен усмехнулась под сдержанное веселье Гликерии. Виконтесса развернулась, молча намекая следовать за ней. Элен и Гликерия переглянулась, каждая из них подумала о своем, пока они последовали за главой Ламброс. В обеденном, уютном зале, с нежным освещением и едва ощутимым запахом лаванды, собрались родственники компании. Они приветливо кивали и улыбались, пока виконтесса не привела Элен к главному стулу у стола, где обычно сидела сама госпожа Ламброс. Элен панически взирала на стул и с неловкой улыбкой на лице, села, поблагодарив виконтессу, унижение и смущение пылало в ней, подобно неконтролируемому пламени костра. Среди присутствующих она увидела и саму компанию, даже младшего брата с отцом от чего ей стало спокойнее. Отец переговаривался с отцом Теодора, единственным и неповторимым кузнецом Тэфа, и с родителями Пандора, именитыми торговцами Гликас. Самая старшая среди сестер Ламброс, Офелия имела уверенный вид и внешнюю стойкость матери, с нежными руками держала своего мужа в ежовых рукавицах, а он по уши влюбленный в Офелию всячески ей потакал. Офелия улыбнулась ей, от чего у Элен пробежал холодок по спине, и она улыбнулась в ответ, надеясь, что её лицо не выглядело странно. Сын Офелии весело помахал рукой, с широкой, без одного зуба, улыбкой. Мальчик, которому, если память Элен не подводила, уже исполнилось четырнадцать лет, сидел рядом с двоюродной сестрой, которая с сомневающимся лицом и прищуренными глазами внимательно вглядывалась в Элен, словно она была замешана в каком-то заговоре, о котором девочка догадывалась. Что, по сути было не далеко от правды, хотя Никс точно об этом не знала. Филон с теплотой и вежливой улыбкой отвечал второй дочери виконтессы, Катарине. Краем уха Элен слышала что-то связанное с лекарственными травами, которые выращивалась на землях граф Хлороуса, мужа Катарины. Катарина заинтересованно слушала Филона, вместе с ней слушал и Пандор, который имел заинтересованность, явно связанную с торговлей. Теодор с теплой улыбкой, отодвинул стул сначала для виконтессы, затем для Гликерии. Он сказал им какие-то короткие фразы и от его слов на лицах его семьи появились легкие улыбки. Сын Офелии, Нок обеспокоенно взирал на двоюродную сестру, положив руку ей на плечо. Девочка не прекращала сверлить Элен взглядом и Элен посмотрела в ответ. Виконтесса начала трапезу и приподняла хрустальный бокал с насыщенным алым вином. На её губах сияла легкая улыбка и она произнесла торжественную речь, что сводилось к тому, как все присутствующие рады видеть Элен, которая за пять лет отсутствия выросла многообещающей госпожой. Вначале речи Элен ощущала, как горели её уши, а под конец речи и вовсе потеплели щеки. Барон Макрис, отец Луки, мягко пожурил её, что она не торопилась даже объявить о своем возращении старшему поколению. Элен впервые видела, чтобы Лука так широко улыбался, видя, как отец отыгрывается на ком-то, но не на нем. Кузнец же бросил многозначный взгляд на компанию, мол, а вы что веселитесь, к вам тот же вопрос. Филон отметил, что он был первым, кто рассказал всему городу, тем самым отмахиваясь, от наполовину высказанных обвинений, намекая, что он здесь не причем. Элен улыбнулась, медленно дискомфорт и смущение покинули её напряженные плечи. Казалось, что ничего не изменилось, старшие наполовину смеялись, наполовину заботились о своих детях и всё также удивлялись действиям своего чада. От неправильности порезало внезапно, привычного голоса, таких же колких слов, которыми бросалась с точностью метания клинков Алексайо, не хватало. Элен видела такой же тоскливый взгляд у племянников Гликерии, что вызывало неутешительные мысли. Дети помнили. Трапеза закончилась быстро, на вкус Элен, не многословная, беседа быстро возобновилась, как только были отложены последние столовые приборы. Дочь Катарины, Никс выпалила как на духу, взирая непривычно серьезно:

— Сестрица Элен, а где сестрица Алекс?

Беседы свелись на нет от вопроса Никс. Она помнила, эта мысль пронзила её как отрезвляющая пощечина или ведро ледяной воды. Элен надеялась, что панику не видать, потому как она небрежно убрала руки со стола, чтобы сжать запястья с такой силой, чтобы почувствовать боль. Её лицо разгладилось, пока она контролировала замедленное дыхание, собираясь с мыслями. Нок нервно дернул Никс за рукав, но она продолжала упрямо и выжидающе взирать на Элен. Отец замер с невозмутимым лицом, когда на него обратились взгляды полного замешательства старшего поколения. Элен ожидала этого вопроса, но знание не уменьшило боль.

— О чем ты говоришь, милая? — мягко спросила Катарина Хлороус. Никс с глубоким осуждением уставилась на свою мать. Её серьезные глаза так и говорили о внутреннем оскорблении. Нок издал возмущенный звук, который соответствовал чувствам детей. Катарина посмотрела между ними, по-видимому, не зная, что сказать.

— Тетя, как ты можешь так говорить! — возмутился он, скрестив руки на груди. Нок встал на сторону Никс и по решительному блеску понятно, что ни будут стоять на своем до конца. Офелия устало вздохнула, с едва слышимым раздражением.

— Я же говорила тебе не упоминать свою вымышленную подругу.

— Она не вымышленная! — мальчик закричал с обидой в дрогнувшем голосе. Он с надеждой повернулся к Филону, которой молчаливо взирал на него. — Братец Филон, скажи! Ты же помнишь сестрицу Алекс?

От надежды в детском голосе, Элен пронзило почти физической болью. Голова медленно начинала пульсировать. Она поморщилась, провела рукой по лбу. Элен не хотела быть тем, кто разрушит детские надежды, но по взглядам знающей компании и непонимающих старших, которые ожидали ответа именно Элен, выбирать не приходилось. Она закрыла глаза, печаль наполнила грудь, когда он подумала о сестре.

— У меня действительно была сестра, Нок, — отрешённо сказала Элен, она взяла в руки столовый прибор, который сверкал на свету, желая вонзить его себе куда-то и провалиться под землю, чтобы не видеть надежды в чужих глазах, которую она собственноручно задушит словами. — Но, с прискорбью сообщаю, что она покинула наш мир.

Мальчик всхлипнул, выражение чистого предательства глубоко ранило чувство Элен, он смотрел на неё так, словно она признал в убийстве своей сестры. Никс едва сдерживала слезы, хмурясь. Она встала со стола, сделав шаг назад. Нок попятился вместе с ней, с опаской взирая на взрослых сквозь слезы. Никс смотрела на Элен с широко раскрытыми глазами.

— Ты лжешь, — девочка покачала головой. — Ты лжешь!

Никс долго смотрела ей в глаза и убежала. Нок обиженно осмотрел всех и убежал за ней. Офелия и Катарина с разной степенью потрясения переглянулись, извинились за детей и пошли за ними, явно беспокоясь об их душевном состоянии. Тишина медленно давила на всех присутствующих. Беспомощность давила вместе с тупой болью, настолько невыносимой, что Элен пыталась думать обо всем угодно, но не о сестре, которую она потеряла. Старшие со смятением бросали друг на друга взгляды.

— Думаю, мне стоит взять слово, — вздохнул отец Элен, игнорируя удивление на грани ужаса и отчаяния дочери. В почти незаметном расширении глаз Элен, если бы он не наблюдал за ней, есть что-то испуганное, Агапий понимал причину, проглатывая вину и сожаление. — У меня была старшая дочь, Алексайо. Она умерла в 818. По приказу государя было принято стереть воспоминания о ней всему городу.

Виконтесса Ламброс сухо кивнула, мысленно ужасаясь услышанному, понимая, о чем Агапий умалчивал:

— Это объясняет память у внуков. Если ваша дочь умерла три года назад, то это может быть в том случае, когда они остались с отцами в столице, в то время как дочери посетили меня во время моего ухудшения самочувствия.

Компания успешно скрыла свое удивление от слов господина Лорса, чего сделать Элен не могла. Желание расспросить отца обо всем настолько сильно, что Элен пришлось опустить взгляд вниз, чтобы не выдать искаженный взгляд.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Виконтесса обмахивалась веером с изнеможенным лицом. Члены семей главный зачинщиков будущих глобальных событий взирали друг на друга с понимающими, усталыми взглядами. Там, где молодые собирались изменить то, что не вышло у Атрея, как надеялась половина присутствующих, решили продолжить под лидерством Элен. Барон Гликас в задумчивости перемешивал вино в бокале, взирая на блики света. Офелия приподняла бровь Катарины, которая криво улыбнулась старшей сестре, но кивнула. Кузнец невозмутимо протирал чистой тряпкой кинжал, чей блеск его не устраивал. Агапий осмотрел всех, проведя рукой по длине волос.

— У вас была дочь, и вы так долго о ней молчали? — виконтесса непонимающе наклонила голову в бок, молчаливо вопрошая, почему Агапий умолчал сей важный факт.

— Она убила Атрея.

Кузнец широко раскрыл глаза, оторвавшись от лезвия кинжала. Кузнец растрепал свои непослушные волосы и вздохнул:

— Я соболезную вашей утрате.

Агапий кивнул. То, что Элен скорее всего никогда не узнает, он собирался сказать тем, кто может стать отличной поддержкой для детей. Агапий долго обдумывал, стоило ли рассказать, но видя растерянные лица других, он помнил, как эти неординарные личности относились к Алексайо. Поддерживали её начинания, безумства своих детей, и там, где дети могли оступиться, помогали им осознать свои ошибки и двигаться дальше. Даже не помня о Алексайо, Агапий понимал, что реакция будет эмоциональной и не ошибся.

— Её казнили перед всем Тэфом в 816 году.

Катарина ахнула, её глаза широко раскрылись. Кузнец стремительно бледнел, вспоминая ужасающую казнь, на которой присутствовал. Вечно игривый Макрис старший стал непривычно угрюмым. Баронесса Гликас сжала руку мужа, чей рот приоткрылся от потрясения. Гликас взирала на него с непролитыми слезами, которые едва могла сдержать. Офелия в ужасе взирала на господина Лорса, понимая, что он с огромной вероятностью лично видел смерть своей дочери. Офелию пробило в холодный пот, такое она бы не пожелала даже злейшему врагу. Увидеть смерть своего ребенка самое ужасное и травмирующее. Офелия знала, случись такое с Ноком, она бы не пережила. Виконтесса Ламброс, праведно разгневанная, содрогнулась от ужаса, едва смогла вымолвить:

— Та измученная девица, что даже сгорая улыбалась?

Даже не осталось тела, которое можно было бы похоронить. Агапий прикрыл глаза от избытка чувств. Эти кадры навсегда вырезаны под веками, как кошмар, о котором он никогда не ведал мыслить. Смерть дочери, её улыбка, и голодное пламя, пожирающее заживо, стали главным кошмаром, который ему никогда не забыть.

— Мы поддержим наших детей, — решила баронесса Гликас, нервно вздохнув, мертвой хваткой сжимая руку мужа еще крепче. — Пора сменить власть, говорят, что наконец-то стало известно местонахождение четвертого принца. Либо он, либо первый принц, отреченный от престола.

Плечи Агапия слегка расслабились, першение в горле вызывало раздражение, которое он старательно подавлял. Барон Макрис подобрался и с приподнятой бровью напрямую спросил:

— Что вам известно, господин Лорс?

По официозному обращению стало ясно, что отец мэра серьезно отнесся к ситуации. Разговор обещал быть долгим и изнурительным, но плодотворным.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Знойная жара удушала, солнце горело ослепительно ярко, чего Алексайо не видела, но ощущала, идя по горящей земле, камням и деревянным поверхностям босыми ногами. Посланник зачитывал приговор, его ясный скучающий голос отзывался по тихой толпе. Алексайо не прислушивалась к словам, предпочтя отдаться в последний раз ощущениям вокруг себя. Цепи на руках и ногах сжимали крепко, давно натерев кожу вместе с грубой тканью. Сухие губы вызывали покалывания. Позади неё и спереди шли два рыцаря, что сопровождали её к смерти. Они же и станут её палачами. Алексайо споткнулась, чуть не упав на рыцаря позади, который удержал её. Он быстро отдернул руку и Алексайо прошептала слова благодарности так, чтобы слышали только сопровождающие. Сердце в груди трепетало от волнения и возможно страха. Совсем скоро Алексайо встретит свою смерть, дышать и так без воплощения силы становилось всё тяжелее, словно она захлебывалась раз за разом водой или внезапно желанного воздуха не хватало. Если бы она не была полукровкой, то сгорела также быстро, как восковая свеча. Алексайо неторопливо поднималась по ступеням. Сбоку раздался тихий гул перешептывания толпы и сердце её трепетало как пойманная бабочка, которой совсем скоро оторвут крылья. Осознание ужасом распространилось по ней, подобно солнечному удару, внезапно и ошеломляюще. Она знала голоса толпы, отдельно слышала настолько знакомые, что едва не расплакалась, но сдержала несчастный порыв. Тэф. Не столица, а Тэф. В последний раз Аглая сказала, что всему городу стерли память о ней. Хотелось громко и безудержно рассмеяться. Как жестоко. Убить её в городе, в котором она выросла, на глазах тех, кого она отчаянно пыталась защитить. На глазах тех, кто даже не сможет узнать кем она является, какую историю в себе несла. Алексайо станет в их глазах безымянной преступницей, что совершила государственную измену, безликой и забытой. Поднявшись до конца по ступеням, Алексайо расправила плечи и подняла лицо вверх. Она не позволила слезам выйти наружу, нет. Алексайо улыбалась, как могла. Она спрятала свое несчастное состояние в настолько глубокие пучины разума, будто и не ужасалась вовсе. Алексайо ярчайше улыбнулась, под возмущенное бормотание посланника, явно оскорблённого её поведением. Грубо её потянули вперед и прижали спиной к деревянной поверхности. Алексайо продолжала улыбаться. Один взгляд среди всей безликой толпы обжигал особенно ярко. Этот взгляд Алексайо всегда узнавала. Он помнил. Отец помнил. Почему он помнил? Алексайо продолжила улыбаться, несмотря на пронзившую её боль от того как грубо натянулись цепи и жесткие веревки, которые обжигали и рвали сухую кожу, полностью привязывая к столбу. Она думала, что казнь будет обезглавливанием или повешением. Но кто бы не совершил ей такой приговор явно её ненавидел. Алексайо собиралась сгореть заживо. Вокруг неё добавили дрова. Алексайо тихо напевает ясную мелодию. Ей так и хотелось сказать отцу: Не печалься...

— «Твоя дочь жива, твой сын рядом с тобой жив и относительно здоров. Элен обязательно вернется, ты сможешь приготовить лекарство для него. Разве не этого ты хотел? Мы оба знаем, что это единственное следствие, которое возможно. Мне жаль, что мы пришли к понимаю слишком поздно. Я люблю вас. Вы моя семья. Мне жаль, что я не смогу встретить Элен. Я плохая старшая сестра и дочь. Могу лишь только смиренно просить извинений.»

Как много невысказанных слов осталось за ней. Она приоткрыла сухие губы, вдыхая нагретый воздух. Разве какие-то треснутые губы могут сравниться с болью от знания беспомощности перед врагом? Алексайо не перестала улыбаться до конца.

Она улыбалась. Улыбка Алексайо нечто хрупкое, но настолько светлое, что кажется искаженным. Её улыбка — это надежда на будущее, вера в лучшее и любовь к близким людям. Её улыбка — это ткань на глазах, чтобы не видеть ужасов мира. От этой улыбки не по себе. Но на это нежное выражение лица хотелось смотреть, наблюдать. Это как смотреть на потрёпанную куклу, самую любимую в детстве и ностальгически припоминать былое. Алексайо улыбалась даже когда её вели на эшафот. Она шла не спеша. Её шаги уверенные, даже когда Алексайо спотыкалась. Алексайо часто улыбалась. Она улыбалась, когда подбадривала, когда вселяла веру в себя. Алексайо улыбалась и улыбалась. Эта улыбка настолько искусственная, насколько настоящая.

Её волосы давно потеряли свой блеск. Когда её привязывали к столбу, похожему на копьё и феникса, она смотрела вверх, купаясь в ярких лучах солнца. Алексайо это смесь силы и спокойствия. Нежность, переплетенная со сталью меча. Аглая скрытая в толпе, подальше от замершего полного отчаяния господина Лорса, наблюдала за происходящим. Проговаривались обвинения. Её глаза как два камня, тусклые, совершенно отличались от яркой улыбки.

Время для Агапия замедлилось, ему казалось, что сердце может отказать от боли, пронзившей его, кровь похолодела в жилах. Филон, который ошеломленно смотрел на казнь, впервые осознанно видя смерть и не осознавал, что перед ним собирались казнить его сестру, не заземлял. Агапий спрятал за спину дрожащие руки, его лоб покрылся потом, солнце нещадно пекло. То, как кривились губы вверх, словно она не собиралась умирать, словно это всего на всего прогулка под палящими лучами. Бессилие затопило его, здоровье, казалось, решило его подкосить именно сейчас. Он подавил кашель, сглатывая металлический привкус крови. Вместе с Алексайо умерла часть самого Агапия.

Факел небрежно бросили к дровам, сену и легковоспламеняющимся материалам. Пламя быстро распространилось. Напевание Алексайо под ошеломленное молчание толпы отзывалось по всей площади, и сам огонь казалось, пытался стать музыкальным сопровождением. Огонь трещал и шипел. Языки пламени лизали её ноги, которые быстро загорелись, кожа лопалась, волдырилась, чтобы обуглиться. Огонь распространялся выше, костер сиял ярким безудержным пламенем. Выше и ярче. Фигура Алексайо полностью скрыта огнем. Аглая подавила тошноту, завороженная улыбкой, которая осталась до конца. Лицо Алексайо перестало быть узнаваемым. Она горела заживо, но от неё до самого конца не исходило ни единого крика или стона боли. Она напевала мелодию громче до тех пор, пока не могла издать звука. Алексайо ощущала этот всепоглощающий жар до тех пор, пока нервы не сгорели. Боль настолько невыносимая, что хотелось забыться, от пламени не было спасения, как бы не дергались её обугленные запястья. Совсем скоро она сгорела полностью. От тела её, полностью обугленного, невозможно узнать прежнего человека. Пламя же распалялось, становясь почти живым. Казалось, что пламя ревело, языки пламени не поддавались воде, когда горящее копье принялись тушить. Рыцари испуганно воскликнули, отстраняясь, когда пламя неукротимо вспыхнуло ярче. Обеспокоенная толпа, завороженно в страхе наблюдала за огнем, похожие на мотыльков, привлеченных сиянием свечи. Огнь принял форму феникса, тело Алексайо, полностью обгоревшее мертвое тело без признаков узнавая, осыпается пеплом во след фениксу. От неё не осталось даже костей, пламя исчезло самовольно, рассеявшись, словно и не существуя вовсе. Лишь печальная трель огненного феникса, запечатленная в разумах людей, напоминала, что и казнь, и копье, и преступница не были миражом.

⊹──⊱✠⊰──⊹

— Как странно, — задумчиво произнесла Ванесса, светло-карие глаза взирали в никуда. Она прислушивалась к внутренним ощущениям. Гилай, Первый Повелитель, её возлюбленный, убивший Крылатую, не освободился, значило, дело не в нем. Дора мертва, это Ванесса понимала.

Так почему тяжесть стала хуже? Внезапно, бремя стало тяжелее, дышать на мгновение стало труднее, и она запнулась, едва не уронив из рук цветы. Ужас растекся по ней, подобно грязи, ей стало дурно. Бледнея, медленно оседая, от покинувших её сил, Ванесса могла только осознать, что умер кто-то, кто был хранителем баланса. В глазах темнело. Светло-русые волосы развивались на ветру, который не приносил утешения. Умер или погиб, разницы нет. Кого она не учла? Тихий истеричный смешок вырвался у неё из груди. Могло ли быть, что у Доры был ребенок? У Доры? Той, которая не желала иметь ничего общего с людьми? У той Доры, что презирала людей, богов и демонов одинаково? Как такое могло произойти?! Задыхаясь, Ванесса мутным взором видела, как цветы в руках увядали, осыпаясь пылью. Теперь она точно осталась совсем одна.