Небесные Души

Спокойствие, царившее на чердаке, всё-таки можно было сравнить с тем спокойствием, что всегда находило Габриэля в природе, в окружении лесов и древних гор. Если быть честным, то его старая комната бункера с исписанными стенами нисколько не походила на великолепный чердак, о наличии которого Винчестеры даже не подозревали до появления Габриэля.

Гейб мягко тулился к своему человеку. Ему было сейчас хорошо, но в груди кружилось странное предчувствие, которое неловко касалось его сущности и оставляло после себя кисловатое послевкусие на языке.

Его руки спокойно бродили по животу Сэма и изредка задевали его острые ключицы. Непослушные пальцы постоянно желали оказаться на горошине соска и замереть там, по инерции крутя его. Тогда, когда это происходило, Габриэль отчётливо чувствовал, как дыхание Сэма вибрирует натянутой струной, кек тяжелеет и напрягается.

Габриэль тогда хмыкал, убирая руку, что скользила по животу, останавливалась у пояса джинс. Он, тыкаясь носом в плечо, молчаливо просил за это прощение. И Сэм растерянно проводил рукой по его спине, и зарывался пальцами в чужие пряди.

Они словно нашли свой ритуал. Они обжили этот чердак как свою маленькую комнату, которая позволяет им отгородиться от всего мира.

- Тут великолепно. - подтвердил мысли Габриэля Сэм. - И спать, как я понимаю, мы не будем.

- Нет. - кивнул Габриэль.

Между ними снова повисло молчание. Уютное, мягкое и тёплое молчание, которое было словно синтетической подушкой, витало в воздухе так, что можно было потрогать его пальцами.

Сэм, до этого лежащий на спине, вдруг приподнялся на локтях, и повернул голову в сторону Габриэля. Его глаза нырнули в самую глубину глаз Габриэля, тормозя там на всей своей возможной скорости.

Он открыл рот и нервно облизнул губы.

- Гейб, я... Я понимаю, что мы и так очень долго и тяжело переступали нашу границу между... - Сэм запнулся, поднеся пальцы к переносице, закрыл глаза и со всей силы надавил на неё. Рука секунду спустя безвольно, как тряпичная кукла, упала на кровать между их телами. - ...между привязанностью и... и тем, что, одним словом, происходит сейчас между нами. И я понимаю, что...

- Тормоз. - вдруг перебил его Габриэль.

Сэм удивлённо вскинул брови.

- Что, прости?

- Ну, а я, парень, немного... газ. - пожал плечами Габриэль.

- Ты... Гейб, я не совсем понял, о чём ты говор...

И Габриэль заткнул его. Тонкие губы архангела нашли губы Сэма и впились в них резким, рваным поцелуем, – и глаза остались открытыми. Они изучали, как начало меняться выражение лица Сэма, как его морщинки преобразились, как расширились зрачки, как выдох сорвался изо рта. Охотник никак не мог привыкнуть к такой привилегии, как тепло другого тела, как приятная настойчивость, как простые чувства, выражаемые по отношению к другому.

Так само, как и Габриэль, который боялся, что в любую секунду всё это, – всё это, – растает, исчезнет, стечёт с его пальцев и раствориться в воздухе как тот сизый туман.

И тут инициативу перенял уже Винчестер.

Сэм же закрыл глаза, зажмурился и подался вперёд, вжимаясь в чужое тело. Его рука, нервно подрагивая, нашла ту точку, что была началом для роста волос на голове Габриэля. Она медленно легла на всю шею и притянула архангела ещё ближе. Казалось, что ещё секунда – и они станут одним единым целым, снова воссоединятся оболочками и никто их остановить не сможет, – не сумеет разсоединить.

От такого и не скажешь, что Сэм боялся своего желания почувствовать чужое тепло. Но Габриэль слишком хорошо его знал, чтобы судить только по накинутой на лицо маске, – этот страх проявлялся даже во впившихся пальцах другой руки в ткань рубашки Габриэля, что когда-то принадлежала Сэму, в глухом стуке сердца, оказавшегося очень близко, в облегчённом ответе на поцелуй.

Они прижимались друг к другу на кровати, где было слишком жарко, слишком душно, – так, как не должно было быть. Матрас не был достаточно мягким, одеяло мешалось под ногами и не позволяло нормально насладиться телом друг друга, свет от лампы резал глаза, что раздражало Габриэля.

И потому за его тяжёлый взмах крыльев нельзя было судить.

***

Они оказались на поле. На тёмном, укрытом пледом темноты поле, на которое любопытно заглядывала луна. Трава щекотала оголённое до пояса тело Сэма и легко касалась щёк Габриэля, на котором всё ещё была рубашка охотника.

Сэм даже чего-нибудь вставить не смог, снова оказываясь приглушённый поцелуем.

Они наслаждались друг другом, – наслаждались так, как не наслаждались ранее, как не позволяли себе этого.

Сэм вместо сопротивления нащупал пальцами первую пуговицу на рубашке Гейба и практически выдрал её с уздечки. За первой последовали и другие, – и Габриэль выгнулся в спине, когда палец Сэма лёг на его сосок. Нос различил запах мужского дезодоранта и кусочков торта, вечером съеденных как остатки вчерашнего праздника, на который Дин вернулся с Касом аж под конец. То есть, это был не запах торта, – Габриэль вобрал воздух в себя, прислоняясь к шее охотника, что вскинул голову вверх, – это пахла сама кремовая начинка, украшенная ранее самой Мэри и Джоди небольшими бантиками.

Винчестер медленно избавился от последней пуговицы, даже не смотря на неё, – смотря в небо, и повис над Гейбом. Рубашка отлетела куда-то вдаль, ненужная.

А после начал творить то, чего Гейб никак не смел ожидать от него. Он склонился вниз и мягко коснулся своими губами небольшой ямочки на подбородке Габриэля. Его руки маскировали соски, сжимались на боках, проходились над ремнём домашних штанов, – это же только Сэм какого-то хрена ложился спать в джинсах (и Габриэль так себе подозревал, что это из-за вечного ожидания опасности, которая заставит его впопыхах кинуться и бежать как можно дальше).

Каждое движение было слишком нежным, слишком ярким, слишком хорошим. Губы блуждали в окрестностях шеи, вынуждая Габриэля поднимать подбородок высоко-высоко, чтобы позволить губам Сэма оказаться во всех местах. И мысленно Гейб корил себя за это.

Искалеченный, уничтоженный болью и тем страхом, который был неподвластен ни одному живому существу, которого лично знавал архангел, Габриэль чувствовал себя чем-то совершенно диким, слитым в одну состоящую из боли и страха массу, словно запуганный зверек он впервые почувствовал на себе тепло человеческой руки. Дрожащий кончик языка вылез и облизал нижнюю губу, кожа на которой была суше, чем пустыня Сахара.

Руки Сэма не переставали блуждать по его телу, пока Габриэля выкручивало от слишком явственной пытки для его разума. Он чувствовал прикосновения везде, на плечах и острых ключицах, на лесенкой выпирающих ребрах и плоском животе, на бедрах и коленях. Мягкие губы, что были мягче любой другой подушки, когда-либо лежащей под головой Габриэля, касались расписанной синяками и шрамами кожи, что никогда не исчезнут, потому что так хотел трикстер. Губы, принадлежащие Сэму, словно желали стереть те годы боли, что сумел пережить Габриэль в аду за те восемь лет, задерживаясь на особенно длинных шрамах по бокам.

Их когда-то лично оставил принц ада, медленно проводя клинком по покрытой потом коже. Теперь же по ней ползли подобно черепахе чужие губы, что во взглядах остальных всегда были напряженными и плотно сжатыми, готовыми выпустить тяжелую речь и подбадривающие всех слова. Для Габриэля они же всегда были тонкими полосами образующейся после дождя радуги, что слишком часто дугой уходила вниз и придавала лицу тяжелых стальных оттенков твёрдости. А вот когда она не природно приподнималась вверх от улыбки, то становилось в несколько сотен раз яснее.

Губы Сэма снова поднялись вверх и тело Гейба выгнулось им навстречу. Они нашли мягкую яремную впадинку и нырнули в нее подобно тому, как Гейб однажды нырнул вслед за Сэмом в клетку Люцифера. Они оставили свой теплый след на ключице рядом, чтобы в один миг приподняться и поцеловать небольшую ямочку на выпирающем подбородке.

- Достоин. Всегда таковым был. - изрек Сэмов голос, что десятками тысяч звуковых волн пронесся по телу архангела, - по которому всё ещё нежно блуждали сухие руки и которое всё еще не могло решить, прятаться ему от этих прикосновений или тянуться на встречу, – и волны наконец нашли торчащие из-под волос уши, чтобы утонуть в разуме.

И тот откликнулся, как и всегда, муторно, односложно: Недостоин. Никогда таковым не был.

Сэм словно слышал бьющийся в венке на виске голосок и в миг его губы зашевелились у самого уха Габриэля, шепча одно-единственное слово, которое было недоступно понимаю архангела: достоин-достоин достоин-достоин-достоин

Зачем Сэму было врать? Габриэль не знал.

Но что, если это не было ложью? Если он говорил правду? Габриэль уже слишком запутался, чтобы разбирать подобное, когда тяжелые пальцы сжимали его бока, - так ласково сжимали, лениво проходясь по выпирающим набедренным косточкам, что Гейб едва мог сдержать подступающие к глазами слёзы.

Он не имел права на такую нежность. Он был монстром, монстром он сейчас и являлся. Но Сэм, Сэм, что сейчас целовал его в скулу и прижимался к нему всем своим весом, Сэм, чья душа его пригрела в клетке, Сэм, что так много раз наклонялся и просто от некоего влечения к его волосам вбирал их запах, явно этого не понимал, так прекрасно обращаясь с ним. Словно Габриэль был самой ценной вещью в его жизни.

Сэм вдруг поднял голову, останавливаясь губами лишь в миллиметре от губ Габриэля. Он оказался над ними и зашептал, выдыхая поток воздуха в лицо Гейбу, что пропитан мятным ароматом зубной пасты.

- Ты не вещь, пускай и самое ценное, что есть у меня. Ты... Ты, как и все остальные, являешься моей семьей. Ты мой архангел, балбес. Ты – лучшее, что со мной произошло.

Оказывается, Габриэль последнюю мысль выбросил в воздух треморным шепотом, за что корит себя мысленно. Но прежде, чем он успевает хоть слово сказать или вставить, Сэм наклонился и врезался в его губы своим ненавязчивым поцелуем, словно ожидал, что Габриэль оттолкнёт его. Прямо как тогда, когда Сэм впервые поцеловал его на кухне бункера, прижав к себе.

И этот поцелуй говорит слишком много. Слишком много того «слишком», которого так долго сторонился Габриэль с самого начала своего существования. Ему нравились чужие прикосновения, чужая ласка, – но ничего из этого не было подвластно тому, что сейчас вытворял с ним Сэм.

Его губы бродили по шее. Когда он успел перебраться на шею? Габриэль уже не знал. Вся реальность расходилась на две части перед глазами, пока Сэм пробовал на вкус солоноватую кожу своим языком.

Габриэль оторвал руки от покрытой мягкой травой земли. Он поднял их вверх и, скользнув ими по твёрдым мышцам своего человека, спустился ниже. Пальцы сжали холодный металл пряжки и с тихим щелчком оттопырили его от той основы. Он слышал, как проехался язычок молнии вниз и как дёрнулась вслед за его движениями пуговица на джинсах.

Сэм замер. Габриэль чувствовал его щекотливое дыхание на своей щеке и сам медленно выдохнул, оттягивая резинку чужих джинс. Именно сейчас они переходили грань дозволенного. Именно сейчас рушились все границы, – они оба это понимали.

И потому, когда пальцы Гейба нырнули под мягкую ткань боксеров и сжали твёрдый член, Сэм спрятал своё лицо в шее Габриэля.

- Блять. - тихо и непривычно выматерился он. - Сссука.

Лёгкое движение по его члену вызвало хриплый вздох. Подушечка большого пальца прокатилась по головке и задержалась там, и Габриэль откинул голову назад, закрывая глаза. Он медленно двинул рукой, растёр каплю семени по члену и сжал его с присущей ему силой. Сэм открыто застонал, кусая свои губы и оставляя рваный поцелуй на плече Габриэля. Слишком много чувств, слишком много эмоций сейчас его настигло. И он сразу даже не расслышал лёгкий треск дрогнувшего вокруг них воздуха.

Зато расслышал его Сэм.

Он оторвал голову от плечей Гейба и вскинул её вверх, так, что в его глазах отразились звёзды. Расширенные, чёрные зрачки были великолепны в этой ночи. И рот приоткрылся в немом восклицании, которое услышал даже Габриэль, – хотя Сэм не издал ни звука.

Рука снова сжалась и вновь проехалась по члену под жжение в подушечках пальцев, когда Габриэль повернул голову в сторону. На миг у него сбилось дыхание так само, как и у Сэма.

По траве, отходя от его спины, разлеглись три пары рыжих крыльев, где каждое перо в темноте играло своими тысячью оттенками. Каждая его часть была оттопыренная, готова к смиренной дрожи, которая проходила по телу Габриэля уже тысячи раз, готова к избытку тех эмоций, что отражались даже в небольших крылышках, где торчком замерли длинные кончики перьев.

Сэм даже не сразу опомнился так само, как и Габриэль. Он возвышался над Габриэлем словно скала, высокий и величественный, словно божество, словно все собранные в тело одного человека семь чудес света, что перерастали в восьмое. Можно было увидеть, как нерешительность проносится на его лице и в его глазах, как сменяется открытым восхищением, как смешивается то с обнажённым блаженством.

Его подрагивающая рука потянулась к особенно торчащему перу и медленно, медленно-медленно пригладила его. Пальцы коснулись оперения, скользнули к самым стержням мягких перьев и пронеслись по ним вниз.

И это было только одно крыло. И Сэм явно был настроен наслаждаться ими вечность. Всё тело Гейба от этого осознания задрожало.

Рука Габриэля резко двинулась вперёд и назад, легко скользя по яичкам и застывая на головке. Сэм, весь раскрасневшийся и тяжело дышащий, не готовый к слишком громкому звуку рядом с его ухом, – к щелчку пальцев Габриэля, – вздрогнул.

Штаны Сэма скатились вниз, струясь тканями к самым коленям, на что охотник выдохнул в ухо Гейбу:

- Ааа... ты?

Габриэль облизнул враз пересохшие губы и медленно покачал головой, с трудом скручивая слова в предложения.

- У нас ещё будет... время. Дай... Просто позволь мне, Сэм.

- Всегда. - вырвал из себя Сэм, явно чувствуя, как вспышки наслаждения, пульсирующего удовольствия настигают своего апогея и плавно подходят к концу.

Сэм двинулся в сторону и обессиленно нырнул носом в верхнее крыло Габриэля, вдыхая терпкий, достаточно знакомый самому Габриэлю запах шоколада и леса. И ванили. Архангел чувствовал, как нос его человека вбирает этот аромат, как наркоман, и понимал, что сам только от этого понимания, от этого осознания достигнет своего собственного апогея.

Сэм рухнул всем телом на Габриэля с негромким стоном, и они оба чувствовали соединяющееся между ними сердцебиение. Потому вслед за Сэмом выгнулся и Габриэль в бесконтрольном наслаждении, во взрыве чувств, в этом великолепном оргазме.

Губы Сэма держались на голубоватой венке Гейба, а зубы буквально впились в кожу, оставляя на ней красноватый след. Габриэль ощущал чужие руки на своём животе, чувствовал сжимающиеся пальцы, что скользили по старым шрамам, которые Габриэль всё не отваживался скрыть и убрать от глаз подальше. Немыслимое: «ГЕЙБ!», перемешанное с рыком, пойманное на крючок Габриэля, заставило трикстера, уже давно потерявшего контроль, сорваться с катушек окончательно.

Он чувствовал, как связь между ними вспыхнула, яркая и обжигающая. Если можно было представить её струнами гитары, то сейчас бы она заиграла тысячью оттенками, нерушимая и прекрасная. Она натянулась между ними, связала их сердца, пронеслась немыслимым потоком по рукам. Связь, которую когда-то Отец назвал связью родственных душ, искрила между ними так, что Гейбу хотелось захлебнуться в ней – и это была бы лучшая смерть.

И Габриэль знал, что Сэм ощущал то же самое. И пускай мягкая трава, настолько мягкая, как в тех мультиках, окружала их, они её не замечали. Так само не замечали, как и подглядывающую луну за ними, что, растопырив пальцы, которыми закрыла глаза, наблюдала за сливающейся массой их тел. Не замечали и ветра, тихого и прохладного.

Ничего не замечали.

А Гейб... Он чувствовал так много всего, слышал каждую обнажённую мысль Сэма – да, да, да, прекрасен, да, это было прекрасно – наслаждался весом его тела на своём собственном, восхвалял их одновременный оргазм, превозносил ту кружашую голову, но сладкую боль, оставленную зубами Сэма, благословлял его губы, сразу же оказавшиеся на том месте, где разлилась боль. Поклонялся телу Сэма, его чётким изгибам, мягким губам, твёрдому члену, по которому текла сперма, острым ключицам, тихим стонам, которые, вне зависимости от наслаждения, были отрепетировано негромкими, тренированными в ваннах мотелей, когда отец и брат были в соседней комнате. Габриэль выгибался под ним, чувствуя, как безудержно трясётся над ним Сэм.

Стук сердца того отражался на груди Габриэля и его влажная ладонь, выскользнувшая из чужих штанов, оказалась на груди охотника, перенимая все бурные краски на себя.

Ему хотелось спросить, чувствует ли Сэм такое же от этого наслаждение? И мог поставить хоть свою жизнь, что ответ будет положительным.

Крылья трепетали под руками Сэма, что проходился спокойными движениями по ним. Подушечки пальцев поглаживали твёрдые стержни перьев, и по позвоночнику Габриэля бегали тысячи мурашек. Всё походило на странный сон находящегося сейчас на грани человека. Но Габриэль лишь позволил себе отключиться от всех размышлений, утомлённый собственной негой наслаждения.

Сэм замер над ним, и Габриэль некоторое время попросту не мог сообразить, почему человек не ложился рядом с ним, – а после едва не расхохотался над самим собой. Его крыло, которое мешало Сэму лечь из-за того, что тот явно побаивался навредить ему, растянулось сильнее, выглядя в темноте как плед.

- Ложись. - промямлил Гейб, снова таки по щелчку пальцев очищая их двоих одновременно, убирая неприятные ощущения и оставляя лишь сонную негу.

Сэм нерешительно перекатился на бок и свалился на крыло, явно боясь задеть что-нибудь важное. И у Габриэля не было сил сказать ему, что всё в порядке, что это крыло удерживало на себе гораздо более тяжёлые вещи и придавливалось чем только можно. Но это явно бы не приободрило Сэма, потому что словами объяснить, как Габриэлю нравилось чувствовать тёплую тяжесть на своих крыльях, – словно кто-то возложил на человеческое плечо свою голову и замер там, тихий и спокойный.

Кончик крыла приподнялся и прикрыл плечи Сэма словно кончиком одеяла. Охотник пошевелился и его рука легла поверх тела Габриэля, скользя по острым рёбрам и ненароком задевая сосок. Кончик его пальца задержался в самой его середине, мягко перекатывая по кругу, заставляя дыхание Габриэля перейти в едва слышный стон. Архангел повернул голову к Сэму и лбом ткнулся ему в шею, даже не замечая с каким неудобством его рука покоится между их телами, пока сам Сэм не вытащил её, лежащую между прижатых друг к другу телами. После охотник перевернул Гейба на бок и заглянул в самые его глаза, опуская чужую руку себе на бок.

Габриэль ожидал сейчас услышать то, что не осмелился бы услышать с месяц назад. Ожидал и чувствовал, как выдают его эмоции сжавшиеся плотно крылья.

Сэм коснулся своим лбом его лба и легко улыбнулся. И спустя секунду его рука оттянула пояс пижамных штанов и нырнула внутрь, находя всё ещё стоящий колом член Гейба. Ладонь медленно шевельнулась сверху-вниз, заставляя Габриэля зажмуриться и простонать.

Сэм не сказал: «Я люблю тебя», потому что эти три слова были лишними, неуместными в их понимании. Потому что уже давно было понятно, давно было проговорено, что между ними есть то, что невозможно назвать «любовью». Если цитировать Сэма, то они уже давно переступили эту границу.

Но он сказал нечто другое, гораздо более важное и смелое, и его голос был не более чем дуновением ветра среди этого тихого поля, его слова были лишь танцами мурашек на коже, которые разбежались по щекам Гейба, – но, в то же время, они были всем для них двоих.

И движения на чужом члене становились всё более рваными.

- Знаешь, я обрёл, то что искал так долго, Гейб. Я обрёл тебя.

Он сказал:

- Я буду здесь.

Он сказал:

- Я останусь, если ты останешься со мной.

Он сказал:

- Я буду с тобой до самого конца и дальше, буду целую вечность рядом, если ты захочешь.

- Ты знаешь, что захочу. - просто сказал Габриэль, находя губы своего человека и легко касаясь их своими в пропитанном одновременно всем поцелуе. И оргазм настиг его практически мгновенно.

Он думал о том, как однажды выбрал своего человека и решился на всё ради него. Он думал о том, что хотел, чтобы этот момент растянулся на тысячи лет, чтобы они лежали в этом поле, окружённые луной и травой, и дышали друг другом. Он думал, что сейчас, которое давно уже как переросло в то странное всегда, Сэм был его увеличенным и умноженным стократно «слишком».

У них впереди была целая ночь. Ночь, в которой они будут бесконечно наслаждаться друг другом.