Небесные Души

Секунду назад перед Габриэлем была знакомая сцена. Она была широкой, чёрной, со стоящим посередине неё микрофоном. Фокусник взирал на толпу танцующих и сидящих людей, наслаждаясь голосом Луи Армстронга рядом, который мягко подтолкнул ему, засмотревшемуся на парня с копной каштановых волос и стаканом виски подле руки, серый микрофон.

Секунду назад он немного растерянно взял тот микрофон за чёрную подставку и запел старую песенку Луи, которой тот так гордился. Он оторвал глаза от далёкого незнакомца и мгновенно потерял его, исчезнувшего среди танцующей толпы. А простенький столик с толстой ножкой, идущей вниз с середины его круглой поверхности, на которой стоял стакан виски, остался стоять в одиночестве.

Секунду назад весь мир не расплывался у него перед глазами, а просто стоял в этом баре тянущейся волной вдохновляющего спокойствия.

Секунду назад было до неприличия хорошо, - но отчего-то все цвета и оттенки закружились в его голове, образуя кровавую массу гранатовой палитры, которая была всех возможных красных цветов. Она плыла скоростным течением, утаскивая в пучину реки, что уносила Габриэля очень далеко от виднеющегося маленькой чёрной точкой песочного берега, на котором были всё так же расставлены деревянные стулья с восседающими на них людьми, широкая сцена с тянущим лыбу Луи Армстронгом и длинный микрофон с присоединённым к нему проводом.

Но вот теперь он стоит на мягком, практически воздушном полу в окружении таких же мягких, прохладных голубых стен.

И перед ним застыло ледяное на ощупь стекло (Габриэль положил на него свою ладонь). Его глаза бегали по пустынному помещению как не в себя, ища хоть что-нибудь, за что можно будет в скором времени зацепиться. Хоть что-нибудь, что помогло бы ему осознать, где именно он находится.

Но ничего. Вокруг были лишь голубоватые стены, разделённые одинаковыми квадратами, и странное стекло размером с прямоугольного слона. А сама же комнатка, в которой Габриэль очутился, была не больше, чем крохотный чулан под лестницей в «Гарри Поттере».

Трикстер ухватился ладонью за собственную голову и зашипел от пронзившей её боли. Лёгкие слова, заскользившие в его мыслях, приносили слишком много проблем. Они были как те самые занозы в заднице, которые не имели смысла и какой-либо значимости для самого Габриэля.

«Бесконечные вторники были глупой... затеей... (Перед глазами мелькнул тот самый парень с гривой волос на затылке и обезумевшим от некоего горя взглядом. Что-то было в нём самом не так, словно его сердце и душу дожали железной хваткой когтей). (По телевизору, по чёрной плазме бегал темноволосый мужчина с добрыми глазами и глуповатой улыбкой). «Майкл» - неправильное название для этого фильма... Там должно было стоять «Габриэль», как про доброго архангела (в голове пронеслось краткое хихиканье)... Хочется услышать те грубые аккорды Импалы, я хочу прокатиться на ней, - машинка и впрямь чудесная...(Слишком молодой для всего дерьма мужчина, нерадивый папаша с младенцем на руках, разговаривал у порога большой больницы). Этот остолоп ищет Руфуса Тёрнера? Лучше бы для своих детей искал подходящее место жительства, а не чёртов мотель, ведь я только что спас мелкого от Азазеля не для того, чтобы он заболел простудой... Старший братец Винчестер милый, тянет руки к отцу и требует подержать своего полугодовалого брата чуть ли не со слезами на глазах... (Чёрная Импала 67-года рванула в закат на его глазах, а рядом застыла дамочка с голубыми глазами и стройной фигуркой. Кастиэль...) Дин и Сэм Винчестеры теперь моя проблема. Такая же проблема, как и этот пернатый в нашем прошлом.»

Картинка, где перед ним застыл мальчик в пижамных штанах и свободной футболке, слишком для него большой, отозвалась в его груди кратким дрожанием. Она расплылась и прокатилась до того момента, как пальцы разодетого в синий плащ архангела, поддерживающего какую-то другую иллюзию на расстоянии от себя, коснулись подвески Отца и повесили её на шею мальчика, что отозвалась мягким голубоватым светом, как стены данной комнаты.

Голова загудела от собственного голоса ещё сильнее, ещё больнее.

«Сэмми вырос. Он стал слишком большим для того, чтобы я мог с лёгкостью его обманывать. (Перед его глазами застыла кроткая девица с такой самой кроткой улыбкой на губах, что близко прижималась к тому самому парню с гривой волос. И чем ближе она прижималась, то тем больше отвращения ощущал Габриэль). Джессика Ли Мур. Если она хоть как-то навредит Сэму, я безоговорочно медленно и с удовольствием её убью. Медленно, переходя от физических пыток к ментальным, поначалу отрезая её пухлые губки и засовывая их ей в рот...»

А вот последняя мысль совершенно не понравилась Габриэлю, отчего ему срочно захотелось найти тут белый тазик, в который можно было бы легко спустить всё содержимое желудка.

Габриэль даже думать так раньше не смел, просто продумывая очередной красивый, искусный фокус над зазнавшимся ненаказанным человеком. Но чтобы думать конкретно о жестоких пытках, да ещё и с вязким в груди наслаждением... это было попросту не в его стиле, хотя собственноручно избавиться от пары конечностей своего милого старшего братца, что в последнюю их встречу едва не убил трикстера, он бы не отказался.

«(Теперь перед ним застыл дом, поглощённый безостановочным пожаром, что своим языком облизывал каждую щель дерева. А в стороне от него кричал и рвался к дому тот самый парень с копной волос, которого крепко поперек груди сжимал другой, – тот, который, наверное, был его братом, – с более хищным взглядом и тяжёлым глубоко в нём сердцем. На миг внутри самого Габриэля мелькнула мысль, что такой бы паренёк пришёлся по душе Кастиэлю). Прости, Сэм. Я УМОЛЯЮ меня простить, ведь ничего не могу я поделать... Прости, Сэмми. Прости... Прости... Прости... Прости... Прости...»

Сотни тысяч «прости» зашевелились в голове Габриэля, пока внутри груди сжалась грубая вина. Сквозь его зубы вырвалось шипение, и ладони архангела обхватили свои собственные плечи. Ноги подкосились. Габриэль рухнул на пол и ударился коленями о мягкую его поверхность голубого оттенка.

Теперь голова болела ещё сильнее. Боль проскользнула в грудную клетку и чёрными лапами захватила его сердце, сжимая когтями кровавые судины.

- Прости.

Габриэль зарычал, и рычание грузным звуком прокатилось по комнате.

- Прости.

Он и не заметил, как сам выговаривает эту фразу, лбом опускаясь к самой поверхности и ложась на неё всем телом. Она оказалась ничуть не менее холодной, чем то прозрачное перед ним стекло.

Он и не заметил, как по тому пробежалась утончённая тень от тусклого свечения висящей над ним лампы.

- Прости. - снова вымолвил он.

Вина ломала его изнутри. Вина того, что он не сумел защитить мальчика, его мальчика от всех этих катастроф. Вина того, что он не сумел ему стать другом, не сумел не оттолкнуть его как можно дальше от себя и не сумел подарить тому жизнь, подобную раю... В переносном смысле.

- Прости. - как безумец повторил он в пустоту.

- Я прощаю тебя.

Габриэль резко вскинул голову под нескончаемые извинения в голове. Он вскинул голову, а одновременно с ней и свой взгляд, чтобы увидеть по ту сторону стекла чёткую фигуру парня с каштановыми волосами, от которых отходили притягательные собой бакенбарды, с кожаной курткой на плечах и с тонкими губами.

- Что? - негромко переспросил Габриэль.

- Гейб, - тихо вымолвил незнакомец. И медленно опустился на колени. На уровень архангела. - я прощаю тебя.

Его ладонь легла на прозрачное стекло и белизной отразилась на коже. Что-то мелькнуло во взгляде парня такого, что губы Габриэля сами зашевелились снова. И даже не во взгляде, а в том, как именно он назвал трикстера по имени.

«Гейб»

Его рука медленно понеслась вверх, чтобы ладонью через секунду лечь на холодное стекло, – прямиком на то же место, где лежала широкая ладонь стоящего по ту сторону парня.

Он вспомнил. Он всегда вспоминал.

- Сэмми. - молвил архангел надорванным голосом. И надорванным не от крика, а от молчания.

Мужчина растягивает свои губы в ласковой улыбке и, заглянув в карие глаза Габриэля, спустя долгое время находит ту потерянную частичку архангела, которой так Сэму не хватало. 

Они сидели по разные стороны от стёкол и просто смотрели в чужие-родные лица, словно нашли то чудное волшебство в друг друге, которое видели с самой первой из встречи в глазах другого. Ладонь, белая от соприкосновения с холодным стеклом, вдавливались в ладонь, словно пытались прочувствовать тепло сквозь толщу холода, – и это было так неправильно.

Их жизнь, их сосуществование было неправильным. Всё это было неправильным: начиная от их глупой связи родственных душ и заканчивая абсурдной привязанностью к друг другу, потому что каждый из них мог сказать, что в другом живёт частичка его самого, частичка дома.

- Я прощаю тебя. - и эта фраза десятками отражений поселилась в душе трикстера, разрывая ту на миллиарды частиц, которые заполонили собой всё пространство. Становилось плевать на окружающие его стены и разделяющее его и Сэма стекло. Важен был только Сэм. Важны были только его слова.

Мальчик бормотал что-то – и его губы едва шевелились в неслышных словах. Он говорил спокойно, но быстро, – так, словно скрывал беспокойство за сотнями масок спокойствия. Его знакомые Габриэлю пряди падали на лоб, и архангел просто мечтал протянуть руку и убрать их, скинуть с глаз, но даже не мог двинуть пальцем. Он чувствовал себя мраморной статуей, единственной задачей которой являлось замереть и наблюдать за глазеющими на неё слишком любопытными людьми, маленькие копии которых, называемые детьми, так и мечтали забраться на плечи, голову, каменную одежду.

Некоторое время губы Сэма продолжали бесшумно шевелиться, чтобы в самом окончании монолога Габриэль сумел вконец уловить последние слова. Они росли, словно корни посаженных отростков деревьев, начиная с негромкого шёпота, схожего чем-то на едва слышные слова «...сбежал, как и ты».

Вся его фигура была настолько яркой, словно с Габриэлем сейчас говорила душа мальчика. Настолько открытая, яркая и прекрасная душа охотника, которая словно и не была израненной до костей... в чём числилась в каком-то роде и заслуга Габриэля.

«Добиваться, чтобы этот мир стал лучше.» - голос, такой знакомый Габриэлю голос Сэма, начинал нервно срываться от очередной неудачной попытки попросту скрыть все эмоции. Снова.

Габриэль уже не разбирал, где настоящее и реальное, а где выдуманное и сюрреалистическое. Всё размывались по краям, всё танцевало на кончиках его глаз и змеёй сковывало его талию до того самого состояния, которое не зря называют удушьем.

Голос Сэма усилился, увеличился и разросся до гораздо большего размера, чем был несколько минут раньше (если, конечно, прошла всего-навсего минута, а не столетия). Он окружил Габриэля со всех сторон подобно мягкому пледу, который был сшит из спокойствия.

- Шлюхи в Монте Карло – это, конечно, здорово, - негромко продолжил Сэм, всё так же держа раскрытую ладонь на холодном стекле, отделяющем их двоих от друг друга. - ...нужен своему племяннику.

Шлюхи в Монте Карло? О, Габриэль всегда был приверженцем порнозвёзд, чем слишком распахнутых шлюх, которыми едва ли не брезговал, пускай и не карал фокусами, как других своих «подопечных», – было множество людей, которые сделали гораздо более ужасные вещи чем девицы, которые попросту потеряли нужную тропу в своей жизни.

Племянник? Теперь становилось откровенно интригующе. Откуда у него взялся племянник? Разве что Кастиэль с кем-то наконец-таки переспал и... И лучше об этом не думать, – а ещё лучше выкинуть из головы картинку его вопиюще развитого на творческий склад ума.

В этом всём он разберётся чуточку позже. Что бы Сэм ни говорил ему, он будет внимательно слушать.

Слушать. Потому что голос его мальчика, его родственной души звучит красивее, чем мелодия нежной скрипки.

- ...нужен... миру. - продолжил Сэм . Снова. «Нужен миру». А когда это мир не нуждался в нём? А когда Габриэль, в конце концов, не нуждался в этом бесхребетном мире? - Ты нужен нам.

Что-то слизнями, вязкими, зелёными и противными, зашевелилось в его горле.

Нужен? Он вряд-ли нужен кому-то, в особенности Винчестерам, отношения с которыми собственноручно разрушил ещё с самого начала их знакомства чисто из скуки. И нельзя сказать, что он сильно жалел об этом на почве его отношений с Дином, приглядывать за которым не входило в его обязанности, но он всё равно приглядывал, – но вот Сэм... Сэм был совершенно другой ситуацией.

Нужен... Это слишком большое слово, которое Габриэль использовал лишь единожды. Лишь тогда, когда едва ли не стоял на коленях перед Касом, тогда, на небесах, уговаривая его пойти с ним. Он говорил, что небеса прогнили, что они грязные сами по себе, что когда-то Кастиэль сам в этом убедится. И шёпотом произнёс неизменное: Касси нужен ему.

И Кастиэль оттолкнул его. Так само, как отталкивали Габриэля раз за разом, на протяжении всей его продолжительной жизни, вынуждая стать худшей копией самого себя.

- ...Ты мне нужен. - и между ними повисло молчание. И между всем миром, разделившимся на шестьсот шестьдесят шесть частей от слов демонического мальчика, повисло гробовое молчание.

Что-то резко перевернулось в Габриэле вынуждая его округлить глаза и едва ли не задохнуться в чувствах.

Ты мне нужен.

Это нереально. Сэм не мог просто взять и сказать это, верно?

Ты мне нужен.

Нужен... Он ему и впрямь нужен или это игра его разума?

Ты мне нужен.

И стена из стекла под оглушающий треск разлетается между ними на тысячи осколков, превращаясь в кружащуюся карусель из цветов и оттенков. Слов больше слышно не было, – лишь боль от свистящих и врезающихся в его кожу осколков.

Стекло разбилось, – и разбилось всё марево вокруг Габриэля.

***

Деревянные стены и широкий каменной укладки пол, что простирался на несколько десятков метров в безлюдном поле вокруг, – всё это немного резко навалилось на Габриэля, застывшего на одном месте.

Он стоял в середине старого склада, а вокруг него растекался мёдом пожирающий его пространство огонь. Его языки змеёй подпрыгивали вверх и заставляли каждую мышцу Габриэля в напряжении дёргаться.

Теперь он точно походил на мраморную статую.

Огонь ласкал холодный воздух. Он пропитывал его своим тёплым дыханием и толком не обращал внимания на Габриэля, дымными кольцами поднимаясь в воздух. Набатом выстукивало сердце архангела и стучало оно и в голове. Что-то в этом месте было слишком сильным, но слишком незаметным. Что-то выскальзывало из его памяти помимо того, что это был тот самый склад, в котором Винчестеры однажды поймали его обманом и заставили трикстера раскрыть свой маленький грязный секретик насчёт того, что он является архангелом Гавриилом.

Но он всё равно что-то ещё упускал. Упускал то, что холодило его сжатую ладонь в кулак, которая не могла шевельнуться и раскрыться. Не могла выпустить прохладный предмет, который она так крепко держала, словно отпустить его – было выше всех сил.

Тёмно-синий плащ и белая рубашка медленно, слишком медленно на его глазах предстали серым тряпьём на грудях и ногах прежде, чем он услышал отзвуки краткой фразы, которая, казалось бы, не могла его удивить, но всё же удивила.

- Прошу, помоги нам.

Это была просьба. Это была мольба. Это была молитва архангелу, на которого Сэм возложил все свои надежды и на которые Габриэль ещё не сумел откликнуться. Плот в его груди трещал по швам и обещал рухнуть в любую секунду, – плот, что состоял из защиты его спрятанных эмоций и чувств.

Его пальцы дрогнули и раскрылись. Прямоугольный предмет, который никак не мог опознать Габриэль, выпал из его хватки и со звоном приземлился на каменный пол. Он слишком сильно приблизился к огню, чтобы Габриэль мог спокойно наклониться и поднять его – но этого и не требовалось. От одного вида вещицы становилось понятным, что это прямоугольная, сделанная с чистого железа зажигалка, которая говорила о многом.

Он сам зажёг огонь. Он затянул себя в собственную клетку самостоятельно. И сделал бы это ещё один раз, если бы понадобилось.

Но становилось непонятно – зачем ему понадобилось своими руками буквально загонять самого себя в гроб? Он же знал, что не сумеет выбраться из маленькой копии дня сурка, в котором он даже не будет помнить, что возвращался раз за разом.

Зачем он это сделал? Кто мог сделать ему слишком больно, что он буквально лишился рассудка и подставил свою шею под гильотину с пониманием того, что из ловушки, им же и сплетённой, ему не выбраться?

Память, заржавелая память... Её скрип можно было услышать даже на расстоянии в несколько миль. Он никак не мог вспомнить, – и если Винчестеры были лишь вопросом секунды, то причина его круговорота «дня сурка« (молодой бармен, наливающий ему выпивку, сцена, песня, встреча глазами с человеком, с которым был якобы не знаком, выпивка, Луи Армстронг, Сэм Винчестер, подходящий к нему у барной стойки, лёгкий разговор и шутки, что-то наподобие флирта, танец, а после как на повторе снова бармен, которому Гейб оставил слишком много чаевых за все те круговороты, снова сцена, снова песня бок о бок с Луи, снова встреча глазами...) была вопросом часов.

Все воспоминания вертелись у него перед глазами слишком ярким и губительным вальсом. Каждое слово застревало в горле, направленное ему. Он помнил налитые злобой глаза кого-то (кто это? он-ли виноват в его круговороте?), помнил странные слова, обращённые к нему, которые он раньше никогда не слышал...

- Я вытащу тебя я тебе клянусь.

...помнил вспышки, проблески каких-то картинок о несуществующих воспоминаниях.

Звон железной зажигалки о пол был подобен звону кротких колокольчиков. И он слился с другим звуком, более чужим и непонятным. Он был схож на шипение включающегося душа в руках ребенка, который выдёргивал его из железной основы. Габриэль поднял голову вверх.

- Охренеть. Люцифер бы тебя побрал, дорогой. - приглушённо выдавил Гейб.

Сверху закрутился и начал каруселью вращаться автоматический кран, который открывался с пожарной тревогой, – и её звон резко пронзил воздух. Было ощущение, словно какой-то тёмный силуэт вышел из угла и, разбив стекло, ударил по красной кнопке, – прямо как сделал это в одну из их встреч во время фокуса Дин Винчестер со словами «мы не такие жестокие, как ты», настаивая на том, что он не является монстром. Тем монстром, которым стал в аду.

И пускай ни его, ни Сэма здесь сейчас не было, Габриэль всё равно чувствовал их присутствие тут.

Первая капля безразлично упала рядом с кругом из священного огня, толком не цепляя его. А за ней последовала и другая, с тихим «бульк» падая на каменную поверхность пола.

Последовали и другие, превращаясь с неловкого покапывания в истинный ливень, которого Габриэль не видал очень давно с последней встречи с Америкой. Холодная вода заливалась за его воротник, отчего тот быстро прилип к шее, кожа на спине покрылась мурашками от холода, – неприятного, омерзительного, невыносимого, того, от которого слишком сильно хотелось сбежать из-за понимания, что вслед за холодом придёт боль, – а огонь вокруг него начал мягко потухать, превращаясь лишь в лёгкий осадок из пепла.

Габриэль поёжился, растирая руками плечи, и медленно опустился на колени. Он наклонил голову со знанием того, насколько жалким сейчас он выглядел.

Ему хотелось, всего-лишь хотелось спрятаться от холода, навеваемого каплями ледяной воды с автоматического распрыскивателя.

Огонь потух окончательно, и ливень из включившегося душа прекратился. И в глазах архангела возник брюзжащий неведомым теплом туман, что растёкся томительной негой в его груди.

Габриэль был свободен. Свободен от оков. Свободен настолько, что мог даже расправить свои крылья. Без боли.

***

Когда он распахнул свои глаза, то уставился лишь на ровные стены. Его дыхание комом сбилось в груди и превратилось в скомканный клубок из накалённых нервов. Глаза забегали по нарисованным там знакам, чёрным и толстым, полностью выполненным на енохианском, и Гейб осознал, что это было его рук дело.

Он повернул голову в другую сторону, полностью отвернулся от надписей, в которых рассказывалось о том времени, когда он как самый последний трус сбежал в Монте Карло после клетки Люцифера, и внезапно наткнулся на фигуру у двери.

Габриэль смотрел на спину человека, которого узнает из тысячи других. Он смотрел на удаляющегося Сэма, который застыл у порога. Его губы шевельнулись и выдохнули единственную фразу, на которую был способен его мозг в данный момент.

«Порнозвёзды. Это были порнозвёзды, Сэм.»

И только после этого проявления остроумия, в кавычках, Габриэль наконец осознал то, к чему паутиной тянулась каждая его безумная мысль.

Он проснулся.