Небесные Души

- Да будет свет! - воскликнул перед созданием чего-то поистине прекрасного величественный в глазах всех Отец, а после хлопнул в ладоши.

Взрыв разнёсся на черти знают какое расстояние, создавая это нечто неописуемо прекрасное. Каждая звезда была воплощением Его творения, каждый пролетающий в безграничной пустоте камень, который начинал искать себе пару, чтобы через много миллиардов лет собрать огромную паутину с подобных ему и воплотить истинную задумку Великого. Галактики и звёзды были настолько яркими, что все наблюдающие это чудо ангелы прикрыли свои благословленные Отцом веки и зажмурились, отворачиваясь. Словно эта яркость не вписывалась в их понимании в привычной им пустоте. Их крылья трепетали под взявшимся из ниоткуда ветерком, перекатывая каждую перьинку как свою незатейливую игрушку.

Они не были сгустками такого же яркого света, как всё остальное. Истинный лик ангелов, Его детей, был невообразимо огромен. Люди в мифах и легендах будут называть их по-разному, начиная от львов с человеческими лицами, и заканчивая крылатыми драконами с вырывающимся огнём из пастей. Они могли приобрести любой вид, но сейчас каждый из них был схож на человека. Они не имели тел, были просто призрачными силуэтами с трепещущими крыльями за спиной. Они были воплощением призрачной копией того, что должно было обратиться в человеческий вид спустя долгие годы. У каждого из них будет свой сосуд, как назвал это Он.

И тогда, обретя его, им удастся ступить босой ногой на мягкую землю и почувствовать земную прохладу голубой планеты. Каждый из ангелов влюбится в то, что принадлежит людям, чтобы спустя тысячелетия возненавидеть каждую деталь их тел, - чтобы ощутить паршивые чувства, такие как отвращение и ненависть, которые недостойны их.

И теперь, с удовольствием смотря на своё воплощение красоты, Отец повернулся к величественной стае белокрылых и посмотрел на великих своими обликами собственных детей. С них он и взял постепенно разгорающихся в который раз в его сознании людей, делая их идеальными, лучшими среди всех, кого он когда-либо видел. Светоносных. Не искушённых. Идеальных. Он сплёл первого из них, назвав Адамом, из крупиц ничего, а после создал независимую женщину из его же ребра. Каждый ангел с самозабвенным восхищением смотрели на подобное, упиваясь прелестным зрелищем, пока в их огромных сердцах теплилось то чувство, которое потухнет с веками. То чувство, что заполнило их до последнего края, а после, спустя тысячелетия, отпустило их. То чувство, которое стёрлось в порошок у большинства из них, оставаясь лишь у достойных его красоты единицах ангелов.

В этот момент их переполняла до самых безграничных краёв истинная любовь ко всему живому, что создавал Отец с его бескрайней мудростью. Эта теплота позволяла проникать крохотным улыбкам на их лицах, позволяла неутомимо наслаждаться раскрывшимся зрелищем.

И тогда он, Великий, обернулся к созданиям своим, смотря на них с отличающего от ангелов Бога высот. Он смотрел и изучал каждого, насчитывая скрытые изъяны в тех или иных. Не мог найти того, кто мог бы преподнести на блюдце Его ожидания. Вновь. Вновь не удалось найти. Новый отросток ветки и снова происходит всё как по накатанной.

Он сам создал их неполноценными, идеальными копиями предшествующих им людей, которые будут воспевать им баллады, превозносить многих из них, как и Его самого. Они будут строить десятки церквей, даря новую эпоху чему-то невероятному. Эпоху вере в Его честь, в честь Создателя. Он смотрел и видел потаённую печаль и грусть, затаённую ревность, спрятанную глубоко внутри алчность, закопанное желание к свободе, которые будут лепестками пробиваться сквозь толщу покрывшей их корки льда, ведь именно Он их такими написал. Он дал им начало к новому и позволит в будущем протолкнуться вперёд. Он знал каждую судьбу, так как и являлся автором всего сущего.

Его взгляд усеянных ресницами глаз проскочил по каждому из них и, мелькнув по квартету его сильнейших, плавно спустился к ангелам низших рангов. А квартет сильнейших, архангелы, крепко стояли во главе крылатых созданий, раскинув свои громоздкие крылья.

Михаил был самым старший архангелом среди них, предводителем Небесного Воинства и первое создание Бога, - был истинным воспитанцем Его. Мрачной грусти и беспрекословной верности Ему крохи поселились в старшем. Второй сосуществовал с маниями величия и желанием занять место старшего, - ведь Рафаилом называли его. Тот, что был чуть младше, был коварен и злобен, пусть уже ползущие отростки этих эмоций плавно поднимали головы с его травы и показывали раздвоенные языки. Люцифером, предвестием истинного Зла станет он. И самый младший, на которого меньше всего возлагал какие-либо надежды Бог, благодаря его непокорному характеру и, что было абсолютно не им писано, со скрытой великолепной и светлой любовью в душе. Его внутренний мир был полон противоречий и вложенной внутрь него трусости, которую тот в любую секунду преодолеть мог. Имя ему Гавриила было предписано, архангела непокорности, колеблющейся в нём внутри.

Далее шли рядовые. Они были простыми солдатами, знающими своё дело. Подданные тоже они были распределению, разделяющемуся на серафимов, херувимов и других. Лишь один голубоглазый призрак своего будущего сосуда с растрёпанными в разные стороны волосами и бежевым плащом Его заинтриговал, отчего наделил его Отец той самой непокорностью и к людям истинной любовью, как и четвёртого архангела своего. Кастиэль скоро одной из главных фигур его игры станет. Одной из самых главных.

А между тем расползались за их спинами сотни галактик с неисчислимым количеством звёзд и временных пространств. Но Он знал, что добавит нечто такое в эту вселенную, самую последнюю из всех Им создаваемых, отчего сердце будет стыть в жилах. Он знал, что она полыхнёт от силы своего бытия в переносном смысле. И обратился Бог к войску Своему.

- Всякий из вас будет достоин того, что принадлежит ему. Каждый из достойных обладать своей душой в человеке, творении Моём, будет. Вы не будете беспрекословным орудием убийств и приказов, а станете величественной живой структурой человека, которого чувствовать нутром своим будете. И душой родственной она будет зваться. Каждый из вас обладать будет тем, кем заслуживает, а если не заслуживает вовсе, то человека своего не будет у него. Вы чувствовать каждую эмоцию его будете, каждый виток его слов и каждый налетающий на него вес жизни. Бессмертным вы можете его сотворить или прожить жизнь смертную плечо плеч можете. Решение лишь за вами.

Он опустил свой взгляд на четырёх архангелов, словно изучал их с раскрытой тяжестью внутри.

- Двое из четверых достойны. Двое остальных не имеют моего позволения к родственным душам.

Его взгляд немыслимо долго задержался на Гаврииле. И тогда тот с долей трусливости отвёл глаза, чувствуя, как дрогнули его перья вместе с наэлектризовавшимися волосками на затылке. Ему было страшно.

Вот что помнил младший из четверых самых могущественных созданий небесного воинства. Он едва помнил своего Отца, который слишком быстро покинул их, оставив на своеволие всех ангелов. И он помнил каждый миг, сжимая Его дар на своей шее, – небольшую подвеску с изображением одного из верховных богов. А её главным предназначением было содержание крупицы его благодати, которая ни в жизнь не оттолкнётся от Гавриила.

Подвеска была настолько же главной, как и прочтение тех строк в книге Отца. Глупые строки, что въедливым пророчеством скрепились в его голове навеки. Гавриил не понял их, но сохранил в памяти как ценную вещь, перечитывая их раз за разом – и чувствуя необъяснимое спокойствие от тех слов.

«Двум на охоту заядлым рыбакам

дана возможность мир спустить к своим ногам,

высечь мечом до крови на коже правил данных им, –

до ржавой крови, что аж затянет внутрь чернеющей дыры тот ржавый клин»

После их прочтения, спустя месяц по человеческим меркам, он сбежал. Он, Гавриил, сбежал оттуда, уничтожая одним скреплённым с богом обмана и лжи коварным Локи договором, - которого собственноручно спас от кары Одина, - все связи с небесами. В первую встречу, как единственный раз он расскажет двум сидящим на креслах в дешёвом мотеле людям, внимательно слушающим его, он оттащил его, прикованного, от скалы и стёр с щёк до этого капающий в глаза яд змеи. И тогда, сбегая от братьев, заключил договор о смене лица и личности. Это было, по своей части, глупо и умно одновременно.

Он мог спокойно делать сколько угодно своей душе разгильдяйств и не быть покараным за это. Изредка, с того самого грандиозного десятого века, когда он спустился в беге с небес на Землю, он мог ради веселья даже провести несколько милых его душе уличных представлений фокусника. Он мог подолгу смотреть на сияющие от радости детские лица с их забавными круглыми глазками и на немного скупые на эмоции рожицы надоедливых взрослых. Мог наказывать причастных к ужасным деяниям людей и не жалеть об этом после. Проделывать такие трюки, от которых его братья бы похватались за сердца и упали в обморок, а его бы это лишь рассмешило.

Он был шутом, как с издёвкой называли его. Ничего не смыслящим в жизни ангела шутом, от которого проку то и ни было. И единственное, что Гавриил знал, так это то, что они были правы. У него не было цели, не было выхода из окружающей его путаницы. Его собственный лабиринт поиска себя был настолько глупым и зарослым множеством кустов, что идти дальше не хотелось. Меняя имена и личности, человеческие профессии и знакомства, он давно уже перестал верить в сказку о том, что сумеет найти родственную душу, которой не было уже невероятно огромное количество сплывающих с его рук недель, превращающихся в месяца, которые трансформируются в длительные года без попутной цели. Ему было всё равно на то, что он делал, чтобы развлечь себя.

Доставляло ему удовольствие наблюдать за милыми мордашками таких наивных и чаще всего мудрых детей, что с радостью хлопали в ладоши в те моменты, когда он загадочным образом превращал пластиковую карту с нарисованным на нём королём в кругообразную конфету с лимонным привкусом и протягивал ближайшему ребёнку. Каждая из таких сладостей была обёрнута в хрупкую целлофанку, от которой то и проку не было, но это доставляло скучным взрослым своеобразное спокойствие насчёт качества самой конфеты.

Но больше всего ему из людей нравились блуждающие в поисках себя подростки, в которых Гавриил, сменивший на планете своё данное отцом имя на простое - "Габриэль", видел свою структуру. Они рыскали и отбрасывали важные и не важные им вещи, даже если этими вещами были сами родители. Они находились на грани нервных срывов и в то же время находили себя непонятыми в лице взрослых. И изредка Гавриил сам неестественно тянулся к ним. Вот, однажды, он скрытно слушал музыку от гитары на заброшке, который поддерживал тонкий девчачий голос, что пел ранее не известную архангелу песню. Скорее всего, она была авторской, но настолько прекрасной, эхом отражающейся от несуществующей души Гавриила, - отчего напоминала первый отклик созданной отцом птицы, что защебетала мягкой мелодией среди заросшей зеленью пустынности.

Он был сломлен так само, как и тысячи маленьких и ещё не познавших жизнь детей. Но сердце каждый раз замирало, стоило просто отдаться полностью растущей бок о бок к людям природе. Трели милого слуху соловья и шум поддающейся ветру листвы настолько завораживал, что даже фокусы теряли смысл. Его медового оттенка глаза с примесью обжигающего виски прыгали с листа на листок, запоминая каждый чёртов миг этого мира, словно в следующее мгновение кто-то посмел бы ворваться на эту планету и наделать знатного непорядка. Тогда Гавриил даже не знал, что вскоре самого этого непорядка сумеют возжелать крылатые братья, дав имя ему как Апокалипсис.

От истории с концом света он и сбежал как можно дальше, но не предчувствовать его он не мог. Давно уже как свергнутый в Ад за свою кроющуюся внутри злобу и ревность отцом Люцифер был непоколебимо обозлённым на творения рук Бога, отчего принятие того, насколько несправедлива эта жизнь, было даже Гавриилу болезненно. Он помнил, как старший на несколько веков его брат обучал магии и дешёвым фокусам, подобным созданию своей иллюзии. Он обучал его пользоваться своими крыльями в самом юном детстве, когда вокруг были лишь созданные по одному взмаху руки будущего дьявола горы в чёрной пустоте. Тогда вокруг глаз Люси, как ласково назвал его Гавриил ещё в мелком возрасте, лежали мягкие морщинки, пока что не приспособленные к запрятанной ревности внутри. Гавриил любил старшего брата, если эти чувства можно было назвать таковыми, тогда как остальные смотрели на непутёвого младшего откровенно свысока.

Гавриил помнил, как впервые вспыхнули и заиграли всеми цветами маленькие солнечные зайчики на его руках, - как на губы Люцифера впервые легла хмурая улыбка. И это была улыбка довольного результатами ученика учителя, а не сбежавшего с запечатанной сотнями замков и ключей клетки психа с потрёпанными за спиной крыльями. Тогда младший архангел готов был вечность наблюдать как не взятые ещё алой энергетикой глаза пропитались молчаливым довольством.

Он не знал теплоты даже от спокойного в своём обучении Люцифера, но осознал её в тот год, когда всё, в принципе, и началось. И это чувство заполнило его по самые краи со всех сторон, поддевая каждое его пёрышко.

Лишь спустя года архангел понял, что шесть его крыльев были такого же оттенка, как и мягкая шерсть лисы с острым носиком. Это животное очень понравилась самому Гавриилу после её эволюции. В лисах он видел самого себя. И в них теплилась те же чувства, что и у него, - пускай и будучи слишком глубоко запрятанными от глаз других. Пускай те и не были любимыми утконосами, но являлись интересными.

Гавриил не мог предсказать, что в скором времени ему удастся постичь эту сумбурную кашу из эмоций людей. А если бы ему кто-нибудь подобное предсказал раньше, шестикрылый лишь бы расхохотался на эти мнимые сведения.

Ровно тысяча девятьсот восемьдесят третьего года он ощутил такой правильный и абсолютно неподвластный ему прилив тепла. Это тепло озарило его с ног до головы, пропитало каждый его кусочек кожи и вспышкой переросло в глазах, что окрасились в фиалковые оттенки. Он взглянул на себя в отражении тёмного зеркала уютного старенького дома и в шоке распахнул глаза, наблюдая за изменениями в радужках. Искры алмазных оттенков блуждали внутри него, одаряя млостными приливами.

И тогда пришло осознание, что его родственная душа родилась. Дар небесный наконец таки нашёл своего человека в покрытой земной отраде. Вот только не было при Гаврииле знаний имени его родственной души, ни внешности, ни места жительства. Именно так потерял свою родственную душу его старший брат Люцифер, который попросту не нашёл её (Как бы Гавриил этого не пытался начать отрицать, он понимал, что подобное лишь сильнее повлияло на ненависть его старшего брата по отношению к Отцу).

И сейчас архангел терялся в вопросах, кто же именно мог явиться в эту ночь, - человек с крупицей доброты в глазах, подвластный человеческой системе обыденности, или с ярко выраженной остротой в словах, глазах и сердце. Но Гавриил знал, что будет стоять до последнего за частицу новоявленной родственной души. Даже если против неё будет расположена вся вселенная.

И, спустя пол года, он нашёл ответ на свои вопросы, к своему счастью и несчастью.

***

Я бы смог и сам рассказать эту местами нудную, а местами интригующую историю о своей жизни.

Мог бы рассказать о том, как переливались мои крылья со всеми перьями на свету и как будоражащим бликом солнечного луча отсвечивала водная гладь с высоты невероятного полёта, – и рассказал бы всем, кто захотел бы слушать меня. Рассказал бы, как по золотистому песку морского берега безустанно молотил толстый перистый хвост позади спины моего истинного обличия. Мог бы рассказать, как каждый раз с диким воплем срывался с прибрежных гор и практически падал в прозрачную воду, перед самой её поверхностью расправляя в противоположные стороны три пары крыльев.

Я мог бы предаться невероятным воспоминаниям, в то же время крутя в руках чёрную ручку. А ведь я купил её за два квартала отсюда, за всеми человеческими правилами. Я не привык к ним и вряд-ли когда-нибудь привыкну, но, знаешь, они меня привлекают. Забавляют, но гипнотизируют. Я мог бы рассказать все те мысли, которые предследовали меня на очень долгом времени даже тогда, когда впервые удалось увидеть тебя, укутанного в сотни пелёнок и в руках растрёпанного брата. Мог бы рассказать о тех приключениях, которые я прошёл в поисках не только себя, но и тебя, мальчик.

Знаешь, а это ведь даже не первый лист в моих руках. Не первый и, возможно, не последний. Знаешь почему? Потому что я его сожгу с очередным окончанием. Сожгу, и чёртов пепел вновь окажется на моих руках, оставив грязный огрызок на пальцах. Я даже до конца спалить его не могу из-за практического отсутствия благодати, – это ужасно, мальчик.

А знаешь почему я называю тебя таким глупым образом? Потому что всегда звал тебя так. А ты даже не знаешь. Паршивенько. Но знай, если бы мне задали вопрос о том, поменял бы я хоть что-нибудь в прошлых годах, то мой ответ был бы отрицательным. Разве что подкорректировал пару своих страхов и направил бы их в нужное русло. Но более ничего, мальчик.

Мне было страшно каждый раз приближаться к тебе. Страшно, Сэм. Сэм, не Сэмми – ты же не любишь, когда я тебя так называю. В нашу первую встречу, и мне плевать, помнишь ты её, или нет, – это было первое, о чём ты попросил. Называть тебя полным именем. А ты мог попросить всё, что угодно. Я бы сделал это всё до последней точки.

Но я вновь отклонился от темы. Очередной неудачный лист бумаги, не думаешь? Я знаю, что это так.

Я боялся приближаться к тебе до того, как ты вырос. Боялся, Сэм. И боюсь до сих пор.

Надеюсь, что тебе эта бумажка никогда в руки не попадёт, ведь то, что было написано ранее – только начало моей вечеринки, которая явно позволила бы тебе провести время с тем самым задумчивым видом, с которым сейчас сидишь передо мной ты, не только над книгами. Я представляю, как ты хмуришь брови, читая эту бумажку, и непонимающе качаешь головой.

Твой вечно глупый архангел,
до конца существования преданный тебе и надеющийся, что ты не найдешь этот исписанный бред.