Нить без имени

После Архива я словно стала слышать тишину иначе.

Теперь она была не пустотой, а пространством, в котором что-то тихо дышало и жило: скрип дерева в старых дверях, тёплый шелест одежды за поворотом коридора, мягкое потрескивание свечей в тёмных залах. Даже ночью, лёжа в своей комнате, я улавливала отдалённые шаги — то ли чужие, то ли собственные, из будущего, которое ещё не случилось.

Моя комната была крошечной, но в ней чувствовалось что-то постоянное, устойчивое — как будто она наблюдала за мной не меньше, чем я за ней. Узкое светлое окно открывалось вид на сад — но не тот, где росли цветы. Здесь росли имена. Кровать с жёстким матрасом и шерстяным покрывалом, вышитым переплетающимися ветвями, согревала, но иногда казалась слишком тесной, будто хотела удержать. На столе у стены всегда лежала открытая книга, даже если я её не читала. Запах воска и сухих трав, которые Мира подкидывала в лампу «для спокойного сна», держался в воздухе — лёгкий, терпкий, и почему-то вызывающий странное, едва уловимое чувство наблюдаемости.

Мира вела себя как-то особенно. Она по-прежнему могла появиться без предупреждения — с подносом чая, кипой бумаг, просьбой о помощи — но я всё чаще ловила её взгляд на себе. Он задерживался на моих руках, на губах, на том, как я отвожу глаза. Иногда она шептала себе под нос слова, которых я не понимала, но в них было что-то ритмичное, почти заклинательное.

Лин же, наоборот, стала ближе, даже навязчивей. Могла ворваться в мою комнату, упасть на кровать, подтянув ноги, и заговорить так быстро, что слова сбивались:

— Ты не представляешь! Сегодня в западных залах один парень из старших — Тарен — попытался сбежать через окно. Говорят, хотел уйти в Сад Слепых, но вернулся бледнее, чем стены. Он никому не говорит, что там видел, но я думаю... — она подалась вперёд, глаза сверкнули, — думаю, он встретил там себя.

Она говорила о странных вещах, но между словами всё чаще вставляла фразы о том, что я «изменилась».

— Будто в тебе теперь кто-то ещё живёт. Но ты держишь его за горло, — сказала она однажды в столовой, пока пар от похлёбки закрывал нам лица.

Я не ответила. Только посмотрела на свои руки. На коже — едва заметный отпечаток от таблички из Архива. Он ещё не исчез.

Сефир почти не разговаривал, но его молчание стало более... внимательным. Однажды, проходя мимо, он тихо сказал:

— Если в Пределе кто-то назовёт тебя не по имени — не отвечай.

И пошёл дальше, оставив меня с этим.

Тамир был прямым. Он просто подошёл в коридоре, положил ладонь мне на плечо — крепко, чуть дольше, чем это было нужно.

— Там всё будет пытаться сломать тебя твоими руками. Не дай им.

Каждый день тянулся особым, вязким ритмом. Утром — запах свежего хлеба в столовой, гулкие шаги в длинных галереях, холодные перила лестниц, на которых иногда оставался иней. Днём — занятия: наставники, чьи голоса то устало гасли, то вдруг становились резкими; ряды символов, которые мы выписывали мелом на тёмных досках; упражнения с нитями памяти, которые текли между пальцев, как живая вода. Вечером — тихие залы, запах пыли и воска, мерцание свечей.

А ночи... ночи были тяжелее всего. Я засыпала с чувством, что кто-то ходит за стенами. Иногда мне казалось, что это Хранитель. Иногда — что Безымянный. Иногда — что это я сама, ещё не вернувшаяся.

О приближении испытания я узнала случайно. Элэстир встретил меня в коридоре, когда я несла стопку книг из западной библиотеки.

— Через три дня, — сказал он, даже не здороваясь. — Предел Отзвуков.

Я замерла, крепче сжав книги.

— И что... это?

— Не место. Состояние. — Он посмотрел прямо в глаза. — Оно покажет тебе, кем ты можешь быть... в чужих глазах.

Он ушёл, оставив меня с этим.

И эти три дня всё вокруг казалось странно насыщенным: холод каменных полов, мягкий мятный пар от чая Миры, привычный скрип дверей в классах, смех Лин, который, как оказалось, я могла узнавать из сотни голосов. Всё звало: запомни это, пока можешь.

Утро начиналось с тянущегося холода пола, когда босые ступни касались камня. В комнате уже пахло мятой — Мира оставляла чашку настоя на столе ещё до того, как я просыпалась. Иногда я ловила её силуэт в дверях — тихий, как тень, с этим непроницаемым выражением, в котором смешивались забота и... что-то, что я не могла назвать.

— Пей до дна, — говорила она. — Чтобы память текла ровно, а не рвалась.

Первое утро после её слов я выпила, и мне показалось, что воспоминания действительно текут легче — но в них примешивались образы, которых я не помнила: узкая улица, чьи стены дышат; шёпот издалека: "не туда".

Днём — тренировки. Меня впервые повели в зал, где обучали управлению нитями памяти. Это было похоже на работу с водой, только каждая капля — чьё-то мгновение. Стоило прикоснуться — и по коже бежал холод, как от снега, а в голове вспыхивала чужая эмоция.

Сефир был там же. Он не говорил лишнего, но один раз, заметив, как нить ускользает из моих пальцев, тихо произнёс:

— Не держи её как вещь. Держи как дыхание. Если перестанешь дышать — она умрёт.

Лин, напротив, была нетерпелива. Она крутила нити, словно играла, но за этой лёгкостью чувствовалось отчаянное желание отвлечь.

— Всё это слишком серьёзно, — сказала она, отводя меня в сторону. — Если будешь думать, что всё дело в победе, проиграешь. Там надо быть быстрой. Не умной, не сильной — быстрой.

Тамир подошёл ближе к концу занятия. Он молча взял мою руку, провёл пальцем по линии ладони и сказал:

— Тут всё уже написано. — Он чуть сжал мои пальцы. — Но ты можешь переписать.

Вечера были не легче. Элэстир иногда наблюдал за мной издалека, но не подходил. Только однажды, в длинном пустом коридоре, он встал на пути.

— Когда войдёшь в Предел, не ищи выхода, — сказал он. — Сначала найди себя.

— А если я потеряюсь?

— Тогда я найду тебя. — И ушёл.

В ту ночь я почти не спала. Слышала, как в соседних комнатах тихо перекатываются по полу шаги, как Лин бормочет что-то во сне, как дерево во дворе царапает стекло. Всё сливалось в единый шёпот, в котором я уже начинала различать слова.

«Запомни. Даже если забудешь.»

Утро четвертого дня началось с запаха дыма. Не едкого, а тонкого, тёплого, как от ветки розмарина, брошенной в огонь. Он тянулся по коридорам, вплетаясь в дыхание, как будто сама Школа решила напомнить — сегодня день, который не забудешь.

Я открыла глаза и сразу почувствовала холод пола — живой, колючий, почти обидный. Камень будто спрашивал: «Ты готова?»

Мира стояла у окна. Она молча держала в руках мою чашу с настоем — густым, янтарным, с плавающими в нём прозрачными листочками.

— Пей, — сказала она, не оборачиваясь. — Сегодня тебе нельзя остаться без голоса внутри.

Я сделала глоток. На языке расплылась горечь, но за ней пришло что-то тёплое, обволакивающее, и я впервые за много ночей почувствовала... не уверенность, нет, но будто меня держат за плечи.

— Ты вернёшься, — добавила Мира. — Но не той же.

В коридоре уже слышались шаги. Тамир ждал меня у дверей — в своём старом, потрёпанном плаще. Он держал в руках кожаный ремень с узором, выбитым мелкими молоточками.

— На удачу, — сказал он, протягивая. — Это от деда. Он вернулся с Предела. Правда, волосы его были седыми, а глаза... ну, ты увидишь.

Сефир появился бесшумно. В руках у него был кусочек полированного дерева, на котором он вырезал новый знак. Он вложил его в мою ладонь.

— Это пустая печать. Заполни её чем-то своим, прежде чем войдёшь. Иначе Предел заполнит её за тебя.

Последней пришла Лин. Волосы растрёпанные, глаза — хищно блестят. Она сунула мне в карман маленький свёрток.

— Там орехи. И соль. Если вдруг поймёшь, что всё вокруг — ложь, разломи один орех. Соль вытащит тебя на секунду в реальность. Иногда этого хватает, чтобы выжить.

Я засмеялась, но смех застрял в горле. Они стояли передо мной — такие разные, такие живые. И я вдруг почувствовала, что если уйду и не вернусь, то не только потеряю себя, но и оставлю пустоту в их глазах.

Элэстир ждал внизу, у поворота. Не спешил. Когда мы подошли, он просто посмотрел на меня, не говоря ни слова. Но в этом взгляде я прочла всё: тревогу, долг, тихое обещание.

— Готова? — спросил он.

— Нет, — честно ответила я.

— Хорошо, — кивнул он. — Значит, ты идёшь с открытыми глазами.

И мы двинулись к Пределу.

Коридор вёл вниз, но не просто вниз — он будто сползал вглубь самого сердца Школы, слой за слоем снимая с меня привычный воздух. Камень менял цвет: от светлого серого к глубокому, влажному чёрному, с прожилками синевы, как трещины на замёрзшей реке.

Каждый поворот казался чуть теснее предыдущего. Стены холодили плечи, и я то и дело ловила себя на том, что задерживаю дыхание. Свет исходил от редких медных чаш, в которых тлели узкие, длинные свечи. Их пламя не колыхалось, но казалось живым — оно следило за каждым моим шагом.

Иногда мне чудилось, что где-то в глубине камня идёт шёпот. Не слова, а шелест, похожий на шум далёких рек. Я пыталась различить, и чем сильнее вглядывалась в тёмные проёмы, тем отчётливее понимала: эти «реки» — чужие голоса, слишком тихие, чтобы разобрать, но достаточно сильные, чтобы чувствовать их вес.

— Ты думаешь о том, что будет? — голос Элэстира прозвучал рядом неожиданно тихо.

Я кивнула, не поворачивая головы:
— Да. И ещё о том, чего я уже не вспомню.

— Страх — правильный проводник, если ты им управляешь, — сказал он. — Не давай ему вести тебя вслепую.

— А если это всё-таки он поведёт?

Он не ответил сразу. Мы миновали арку, и воздух стал тяжелее, будто насыщенный невидимым дымом. Только тогда он сказал:
— Тогда, Каэлин, иди туда, куда он укажет, но не отпускай свою нить. Даже если она тоньше волоса.

Его слова остались висеть между нами.

Мы вышли в круглый зал, и я впервые остановилась, не в силах сделать шаг.

Потолка здесь почти не было — он терялся во мраке, и только тонкие серебряные линии, похожие на трещины в стекле, уходили ввысь, соединяясь где-то в недосягаемой точке. Пол — гладкий, тёмный, зеркальный, как чёрное озеро, в котором отражалось всё, кроме нас.

По периметру зала стояли высокие арки. В каждой — кусок света, но разного цвета и формы: где-то он был тёплый, медовый, где-то — холодный, голубой, как утренний лёд, а где-то переливался, словно жидкое стекло.

В центре — узкий круг, обозначенный едва заметной нитью из золы. Элэстир остановился перед ним и повернулся ко мне:

— Здесь тебя встретит то, что уже однажды пришло. Но в этот раз оно придёт с твоим лицом.

Я почувствовала, как внутри что-то сжалось, будто тонкий хруст в груди.

— Это правда... что можно не вернуться? — спросила я тихо.

— Да, — без тени колебания ответил он. — Но если ты вернёшься, ты вернёшься другой.

Я сделала шаг вперёд. Голос Наставницы был где-то у самого уха, но я ещё не могла разобрать слова. Только шёпот, тянущийся сквозь время.

«Иди. Но помни: зеркало не всегда отражает то, что видит.»

Я шагнула внутрь круга.

Зола под ногами хрустнула — сухо, как ломкое стекло. В тот же миг пол подо мной начал медленно «расплываться», как если бы чёрное озеро поддалось невидимому ветру.

Запах изменился. Вместо холодного камня я ощутила тонкий аромат выветрившегося жасмина, а за ним — влажную медь. Это был запах крови, но приглушённый, старый, словно воспоминание о ране, которая уже зажила, но всё ещё ноет в ненастье.

По зеркальной глади начали расползаться круги. В их центре проступали образы — то размытые, то до боли чёткие. Я видела деревенскую улицу, затянутую утренним туманом. Чужое лицо мелькнуло в дымке... и исчезло, как будто его вытерли.

Голоса зашептали громче. Теперь я различала их: одни звали меня по имени, которого я не помнила, другие — шептали слова на языке, которого не знала, но понимала сердцем.

Вдруг одна из арок ожила. Свет в ней стал тёплым, и в нём — силуэт. Женщина. Её волосы падали волной на плечи, но лицо... Оно было пустым, как недописанная икона. Я знала, что должна подойти ближе, и в то же время — что в этом ловушка.

— Это она, — прошептал где-то сбоку Элэстир, но его голос был странно далёким, будто он говорил из другого мира.

«Помни,» — Наставница была уже в каждом биении моего сердца, — «он начнёт с того, что тебе дорого. Даже если это не твоё.»

Я сделала шаг к арке — и пол подо мной дрогнул.

В отражении, прямо под моими ногами, смотрела я сама... только старше, с глазами, в которых плыло то, что невозможно вынести. И она заговорила — моим голосом, но тоном, в котором было столько усталости, что он казался тенью.

— Ты придёшь к нему сама, — сказала «я». — Потому что уже несёшь ключ.

Я попятилась. Но зеркальная гладь позади стала жидкой, и из неё вытянулась чёрная рука, тонкая, как паутина, и коснулась моего лодыжки. Касание было ледяным, и от него по коже побежали острые, игольчатые мурашки.

Я знала: ещё мгновение — и меня утянут.

«Нить, Каэлин!» — крик Наставницы разорвал пространство внутри меня.

Я сжала кулаки и произнесла своё имя вслух. Это было странно — громко, резко, в зале, где даже шёпот звучал как удар. Рука дрогнула, и иллюзии вокруг затрепетали, как разорванная ткань.

Но перед тем как исчезнуть, тень подо мной произнесла тихо, почти ласково:

— Ты уже забыла её имя.