Разбей свой нимб

6

Было странно вернуться обратно в свою жизнь, от которой я решил избавиться, так и не отыскав истинных причин, что именно меня не устраивало. А главное у меня не было ни одного хотя бы сырого плана, что бы я хотел исправить, не говоря уже о конкретных действиях. Проклятье людей 21 века – неумение распознать свои собственные интересы, мир вокруг диктует слишком много правил, законов и навязчивых советов, что у тебя уже не хватает ни времени, ни сил, ни желания копаться в себе. Так проще. Ты живёшь уже по готовой схеме, отточенной и приспособленной для стандартного представителя гомо сапиенс, поддерживая этот организованный ритм уже с первых лет своей жизни. Единицы способны выпасть из этого ритма и остаться частью этого мира, живя по правилам, которые диктует их собственное развитие. Только таких людей настолько мало, что это ничего не меняет, и остальные семь миллиардов продолжают впитывать образ жизни, который им диктует система. И даже те, кто в какой-то степени этой системой руководит, вынуждены жить под стройный ритм этой структурированной организации, обобщающей все человеческие жизни в один единый организм. А думающие именно за себя человечки считаются эгоистами, анархистами, душевно больными, неприспособленными для жизни в обществе, опасными дегенератами. Можно, конечно, считать их свободными художниками, только как их не называй, в глазах не желающего думать своей собственной головой общества, они всегда будут обузой, тормозящей естественную эволюцию человечества. Да и по правде говоря, часто эти люди оказываются просто позёрами, считающими себя выше других – вне всего, такие вот уникальные и неповторимые образцы человеческой расы. А я всегда стоял где-то между. Желающий внутри обрести утопическую свободу, и при этом живущий по всем этим отточенным правилам системы, не желающий ничего кардинально менять.

Возможно, это и была главная причина, почему девятого сентября этого года я решился на столь радикальный шаг. Наверное, я просто устал конфликтовать внутри себя, когда моё подсознание желало разрыва всех возможных оков, а навязанная система настолько овладела мной, что эта зависимость стала неуправляемой. Моё желание быть уникальным и свободно думающим противоречило моему послушанию не выделяться ни в чём и следовать запрограммированной системе. Именно это я и наплёл своим новым философским тоном во время своего первого визита к психотерапевту, прописанному мне государством.

Усталая и безэмоциональная женщина с характерной русской полнотой после 50 часто перебивала меня, её совсем не интересовали мои объяснения. Признаться, я и сам притянул их за уши, но у меня других доводов не было, а все так и требовали ответа, почему я это сделал? Почему?

- Но стоит учитывать ваше депрессивное состояние, - перебивала она меня много раз, всё время указывая на наличие депрессии. Что бы я ни говорил, она приплетала мою подсознательную депрессию, которой я никогда у себя не замечал. Да и сейчас я не ощущал себя депрессивным, желание жить и разбираться в своём лабиринте сознания, было высоким как никогда.

- Поймите меня, - пытался я ей объяснить каждый раз, что депрессивное состояние, даже если оно и было, то не являлось ключевым в моём поступке. Её метод заключался в том, чтобы я принял свою депрессию, и после этого оправдал свой поступок тем, что именно на тот момент у меня был некий кризис. Потому что так говорила статистика, так говорили записи компетентных учёных, так диктовала пресловутая и вездесущая система. – Я изучал ваши брошюры и не обнаружил у себя ничего из симптомов, которые бы подтвердили наличие этого психического заболевания.

И это было так, никакой потери сил, пессимизма, навязчивых мыслей, нарушения сна, апатии, заниженной самооценки, чувства вины, неспособности отвечать за свои поступки, зависимостей, тревог и страхов у меня не было в помине. Не то чтобы всё это обострилось, да я этим не страдал! Я ещё мог согласиться с гедоническими нарушениями, когда мотивация во всех жизненных сферах снизилась, и я уже не понимал, получаю ли я удовольствие от чего-либо. Но это не было критичным, я всю жизнь был недостаточно мотивирован, чтобы иметь своё мнение, а мой эмоциональный фон никогда не превышал зону собственного комфорта. Я бы не назвал свои причины эгоистичными или аномическими (моральные ценности были на том же уровне), но я бы также их не назвал дезиллюзионными, я не был настолько не удовлетворён или разочарован своей жизнью или теми или иными её сферами. Но как это оправдывало мой поступок именно в тот день? Я понимал уже тогда, никто не хочет искать настоящие причины, все хотят очередного подтверждения проверенных методов, чтобы лечить меня как обычного пациента с депрессивными нарушениями.

Никто не хотел возиться с проблемными клиентами, во всяком случае, не в России и не через государственную медицинскую программу. Да, мне действительно оплачивали лечение, некий фонд по предотвращению самоубийств, который частично спонсировался государством, а частично медицинскими организациями, научными центрами или просто заинтересованными меценатами. Я изучил всю информацию на их официальном сайте, но информация была поверхностной, а контактов было минимально. Акцент во всём ставился на альтруизме у этой клиники, и их девизы пестрели слоганами, прекрасно бы украсившими брошюры французской революции, я прямо ощущал их наигранную жертвенность, хотя на сто процентов был уверен, что за подобными заведениями всегда стоят деньги. Деньги – двигатель науки, только они, родимые. Но если сейчас не докапываться и прекратить видеть во всём заговоры, то эта организация действительно делала хорошее дело. Откровенно говоря, я бы лучше оплатил своё лечение из собственного кармана. Возможно, пришлось бы взять кредит или уйти на время в долги, но в таком случае, никто не диктовал бы, как и где мне лечиться.

А так я был вынужден пройти курс реабилитации, хотя и не соглашался на этот эксперимент и подписей своих не ставил. Видимо мои родные решили за меня, а в тот период я не мог официально отвечать за свои поступки, так как самоубийцы не числятся способными принимать зрелые решения. Не значило ли это, что меня всё-таки поставили на учёт? Это была крайне щепетильная тема, ведь в России не существует юридического определения, что такое психическое расстройство. У нас принудительное отправление на лечение после попытки самоубийства каждый раз определяется индивидуально, юрист и врач решают, могут ли они это сделать. Но поскольку закона не существует, пациент потом мог обжаловать, что его несправедливо вынудили лежать в дурке. Психическое расстройство должно быть крайне тяжёлым и нести в себе опасность для себя или окружающих. Явно не мой случай, но трудно было доказать свою адекватность после подобных событий. Я даже не понимал, принудительно ли я находился в клинике или нет. Да и это никак не решало проблему и не отвечало на вопрос, поставят ли меня на учёт.

Я выяснил это не сразу. Никто не хотел давать мне подобную информацию, но я был настойчив, и одна медсестра уже просто сдалась моему напору и сказала, что меня снимут с учёта, если я пройду курс лечения по всем правилам, и если препараты помогут мне вернуть утраченное психическое здоровье. Что-то мне это не нравилось, они навязывали своё лечение и при этом не давали тебе раскрыться, клепая всем одинаковые диагнозы? В чём смысл такого лечения?

Можно было принять ситуацию, делать всё, что говорят профессиональные врачи – пить послушно лекарства, ходить на все сеансы терапии и даже посещать добровольные групповые сборища самоубийц. А можно было добиваться правды, чтобы они верно интерпретировали мою болезнь и назначили подходящее лечение, потому что я и сам теперь хотел понять, что со мной не так.

Как я узнал чуть позже, мой случай вначале сильно заинтересовал кого-то из этой организации, видимо люди, реально планирующие тихо уйти из жизни со стопроцентной гарантией невозврата, по каким-то причинам интересовали клинику. Но после того как я чётко и уверенно выразил свою позицию, что больше не намерен доводить дело до победного конца, ко мне как будто бы потеряли интерес. Вероятно, их интересовал мозг настоящего самоубийцы, который любыми методами добьётся своей цели.

Мою теорию подтвердила знакомая с клиники, к которой я начал вежливо подкатывать, осознав, что она очень любит поболтать. Думаю, она даже до конца не понимала, где начинается криминальная ответственность за выбалтывание секретной информации, и где вообще начинается эта самая секретная информация. Деятельность их клиники была легальной, она же не собиралась выдавать тайны пациентов. Девушка была ветреной, кокетливой и дружелюбной, и язык у неё был не просто хорошо подкован, а прямо-таки создан для турниров болтунов. Не то чтобы меня прельщали подобные люди, но мне была приятна её открытость и откровенная симпатия, да и признаюсь, не без корыстных целей я приглашал её каждый вечер четверга в кафе-мороженое. Да, да, несмотря на промозглые серые октябрьские деньки типичной Москвы, мы оба с ней никогда не могли отказаться от мороженого.

Устроившись за дальним столиком уютного, но тускло освещённого кафе в Москва-сити, Алла, кутаясь в шёлковые шарфы, тараторила со своей привычной скоростью. – Они хотят сконструировать некую схему мозговой деятельности человека, который неудачно покончил с собой, но это его не остановило. Короче, идёт себе такой анализ и сбор информации с момента старта, когда начались необратимые процессы, которые сулят лишь один результат – самоубийство. – Она умудрялась чётко произносить каждое слово на огромной скорости и с полным ртом мороженого. – То есть мы фиксируем некую отправную точку, когда всё начиналось, и этот плавный или резкий процесс ухудшения, всё это у нас регистрируется, схематизируется и обобщается в некую формулу. То есть траектория от начала до конца – причины, развитие симптомов и сама кризисная точка, всё это имеет свою схему.

- И что, прямо все несостоявшиеся самоубийцы имеют одинаковый путь? – не выдержал я, еле успев встрять со своим вопросом, пока Алла отклоняла телефонный звонок своего очередного ухажёра.

- Ну, вырабатывается меньше серого вещества, нарушая баланс нейромедиаторов, - объясняла она, как будто это было очевидно. – Это если мы учитываем пациентов с ярко выраженным депрессивным синдромом. Бывает ещё обратная сторона этой проблемы, так называемая маниакальная фаза, обычно суицид в таком случае свершается в повышенном возбуждённом состоянии. Но эти пути на самом деле достаточно схожи, если мы сейчас анализируем мозг человека, который решил покончить с собой. То есть даже неважно, что подвигло тебя на этот шаг – печаль, апатия и прочий негатив через призму медленного угасания жизненной силы, или безумный порыв чувств, невыносимый всплеск эмоций. Для нас пациенты с маниакально-депрессивным синдромом – одного поля ягоды.

- Вы не видите разницы между депрессивными чуваками и полными психопатами? Как можно объединить подобные суициды в одну траекторию? – я был удивлён, неужели такие противоположные понятия могли классифицировать одинаково?

- Ой, - махнула она театрально рукой, при этом сладко улыбнувшись сидящему за соседним столиком мужчине, чья девушка на неё пристально пялилась уже добрых пятнадцать минут, - всё очень банально. Люди, замыслившие суицид действительно схоже воспринимают жизнь, и их болезнь прогрессирует определёнными этапами, которые давно уже запротоколированы. Ничего нового.

- Получается, что сделав тупо магнитно-резонансную томографию, вы можете определить человека, склонного к суициду? – спросил я, уже не нуждаясь в ответе, именно это она мне только что объяснила, что всё слишком просто. Не слушая её ответ, который тотчас последовал, я перебил её. – Но зачем нужна эта схема? Чтобы лечить всех одинаково? Какой смысл в этом? Все случаи же уникальны и требуют индивидуального подхода.

- Это вам так кажется, - снова она картинно махнула рукой, чуть не скинув пустую креманку. - Но ты даже представить себе не можешь, как поведение всех этих психов и грустных людишек проходит по банальным и давно прописанным формулам.

Мне не понравился её издевательский тон, смеяться над больными и слабыми никогда не входило в мои жизненные принципы, хотя, к сожалению, никогда не останавливало продолжать молчать в тряпочку или даже для вида смеяться, когда при мне мои сверстники кого-то травили, кто не мог за себя постоять. Но и тут я промолчал, если я начну её поучать, то она может не поделиться со мной информацией, которая была крайне важна для меня сейчас. Так что я просто решил направить тему в нужное мне русло. – Алла, чем я так заинтересовал вашу организацию? И почему я чувствую, что сейчас что-то изменилось, и я просто остаюсь заурядным, назойливым пациентом?

- Ты передумал, - ответила она в лоб, поправив свою брошь в виде несущего мир голубя. – Все твои анализы подтверждают, что ты действительно не намерен предпринимать повторную попытку суицида. Ты уже практически здоров, и анализировать тебя бесполезно. Твой мозг тщательно изучили и пришли к выводам, что твой путь на этом завершён, смерть не интересует тебя. Во всяком случае, пока.

Я задавался вопросом, почему изначально мой случай их так заинтересовал? Официально они спонсировали лечение, реабилитацию, психологические консультации и возможность будущих осложнений лицам, не достигшим совершеннолетия (у нас в РФ этот возраст до 18 лет). Мне было 26, я никогда не нуждался в каком-либо финансировании, связей с медицинскими организациями не имел, в роду никто самоубийств не совершал. Я уже был в курсе такого явления клинической психологии как оценка суицидального риска, где с помощью разных шкал (например, аффективного суицидального поведения) и тестов (например, жизненных ориентаций) определяют, склонен ли человек покончить с собой. Я сдал море тестов и ответил на множество вопросов, зная, что чист, на данный момент моя суицидальная идеация была практически нулевой.

- Но изначально всё было не так, чем именно мой случай заинтересовал организацию по предотвращению самоубийств?

- Теоретически нас интересуют все случаи, когда самоубийца выживает по каким-то причинам, не связанным с его подсознательным желанием спастись, - ответила она, не задумываясь. – Нас интересует, как в момент физического исцеления в нашей клинике размышляет его мозг, как именно он принимает неудачу, и как именно строит новые планы по самоубийству. Это – самый важный промежуток времени для нас, мы анализируем всё до мелочей, чтобы у нас была максимально полная картина хода мыслей потенциального самоубийцы. И уже по этой схеме у нас проводят эксперименты. Добровольцы проходят схожий путь через изменения в мозговой деятельности.

- Вы добровольно подвергаете себя риску покончить с собой ради каких-то экспериментов? – удивился я, осознав, что сжимаю в потной ладони липкую ложку с такой силой, что её черпало погнулось. – И что нового вы узнаёте через эти эксперименты? Как это помогает бороться с проблемой?

- Наши методы помогают нам залезть в мозг человека, который покончит с собой, мы вырабатываем модули поведения его психического состояния, и благодаря этому мы уже с самых первых симптомов способны разглядеть проблему. Вовремя вылечить, соответственно! – её глаза блестели, она верила, что её организация занимается правильными делами, только что-то я слабо верил, что подобные эксперименты не имеют двойного дна.

- У нас в стране тысячи людей, которые страдают депрессиями или имеют биполярный синдром, - возразил я, - которые скрывают свою болезнь от окружающих, и многие из них даже способны обмануть самых близких. Как это помогает бороться с всё нарастающей депрессией, поглощающей нашу страну?

- Ну, скоро будет реально достаточно одного МРТ, как ты и сказал, чтобы распознать склонного к самоубийству человека, - объяснила она, нажав ещё агрессивнее на отбой звонка ещё одного ухажёра (который был записан как бывший жених). – То есть уже во время младенческих проверок. И с самых зелёных лет с помощью лекарств стабилизировать его состояние.

- Ты говоришь о том, что в ближайшее время невозможно, - кажется, Алла была наивной не только в жизни, но и в работе. – Мир борется за демократию и свободу мышления во всём, а ты говоришь о принудительных медицинских проверках, боюсь, что ваши эксперименты не пригодятся даже через сто лет. Я сомневаюсь, что вашу деятельность когда-либо признают легальной.

- Вообще-то наша деятельность легальна, и мы занимаемся практически альтруистическим трудом, так как наши исследования финансируются из наших собственных карманов! Да и кто-то же должен делать первые шаги в этом направлении, мы в этом деле передовые! - парировала она, нервно поглядывая на свой замолкший телефон, как будто сожалея, что проигнорировала очередной звонок одного из своих суженых. – Мы хотим помочь людям любить эту жизнь, справляться с любыми трудностями, вдохновлять их на реальные эмоции, ведь жизнь – это дар, котик!

Искусственно не заставишь любить жизнь, подумал я, но решил промолчать, её взгляды на телефон явно намекали, что она бы предпочла компанию поинтереснее. Так что я решил прекратить спорить и поддержать её, чтобы наша встреча не оказалась последней. – Цели у вас благородные, согласен, просто я не уверен, что наше общество готово к таким методам. – Она что-то начала на это отвечать, но я её не слушал, усиленно формулируя последний вопрос, который не давал мне покоя. – Почему категорично объявив, что я исцелён и никогда не предприму повторную попытку самоубийства, вы меня лечите от типичной депрессии, которой у меня даже не было обнаружено? Не простые транквилизаторы, а антидепрессанты нового поколения, которые дают пациентам с тяжёлой и затяжной депрессией! Нейролептики тоже, проверенные, которые не вызывают депрессию. Препараты на основе лития, естественно. По идее, тут так просто передозировку устроить, мне не кажется это нормальным!

- Ой, а что за лекарства тебе прописали? - невинно хлопала глазами Алла, она действительно не знала, от чего меня лечили сейчас. Я просто видел, что она не умеет врать.

Когда я показал ей свои рецепты в телефоне, она прикусила губу, о чём-то надолго задумалась, а потом нацепила на себя свою очаровательную улыбку и пыталась отшутиться. – Радуйся, что тебе не прописали ЭСТ! Мы ж это, не успокоимся, пока не залечим!

На этом наш разговор на медицинские темы был завершён, я понял, что она сама задумалась о нестыковках диагнозов и методов лечения, но вряд ли эти тревожные мысли застрянут в её ветреной головке дольше пяти минут, так что я осознал, что большего я от неё сегодня не добьюсь.

Когда я уже её провожал до маршрутки (каюсь, денег на такси я не наскребал, я почти не работал в последнее время, и все мои скудные денежные запасы медленно угасали), она сказала серьёзным тоном, настолько нетипичным для неё. – Тебе надо походить на наши групповые терапии, пообщаться с такими же, как ты. Думаю, тебе это необходимо, сможешь понять лучше свои мотивы. Исцелишься до конца, и поймёшь, как прекрасна жизнь.

Может быть, для таких, как Алла жизнь и была прекрасной, только не каждый был способен мыслить подобным образом. В этом-то и была проблема, не бывает одинаковых людей, и обобщённое лечение, которое по её словам способно будет предотвратить добровольные смерти, не способно исцелить каждого.

Но я задумался о групповых терапиях. Мне предлагали присоединиться к ним уже с первых дней, как я смог встать с постели, только тогда я меньше всего думал о том, чтобы общаться с такими же самыми неудачниками, как я сам. А потом мне казалось, что эти терапии – посмешище на лечение, как принудительные визиты в общество анонимных алкоголиков или наркоманов. Да и в какую группу меня направят? К психам с биполяркой? К унылым депрессивщикам? К отшибленным просветлённым, которые во время предсмертного опыта общались с ангелами и поняли, что они теперь – избранные? Ладно, вряд ли один визит на групповую терапию навредит моей психике, решил я.