Теневой каганат

Кромешная ночь чёрной повязкой застилала глаза так, что без света огня разглядеть что-то дальше собственного носа было непросто. В межгорной равнине, именуемой Тырнак, временами погода особенно сурова: ветер безжалостно теребил стены юрты, норовя снести её вместе со всяким, кто в ней находился. Хлипкое лишь с виду сооружение надёжно прибито к земле, а потому обитателям совершенно не страшны проказы.

Стихия лишь передавала настроение кагана. Крупный и тучный седовласый мужчина мерил шагами юрту, сурово глядя перед собой. В каждом его движении, каждом изгибе тела, каждой морщине на лице читалась усталость, а чёрные зрачки искрились нечеловеческой силой. Поджимая губы, он нервно раздувал ноздри и глядел с такой яростью, что вселял страх в любого, кто осмелился бы к нему подойти.

Любому, кроме юноши, так похожего на него самого. А в таких же, как у отца, раскосых тёплых карих глазах, казалось, неожиданно виднелся холодный блеск металла, когда угольно-чёрные длинные волосы, собранные в затейливые косы, выбиваясь из причёски, свидетельствовали о бессонной ночи обладателя и добавляли виду толику безумия.

— Я не стану сидеть, поджав хвост! — сплюнул старик. — Походу быть, и я его возглавлю!

Кайту видел, как происходящее раздражало отца, но он не мог поступить иначе. Алаул стар и даже по меркам рода Изгелек слаб здоровьем. Предстоящую бойню мог и вовсе не пережить.

— Отец, — голос Кайту был твёрд.

Он был очень напряжен, но всеми силами старался держать себя в руках. В нём клокотало давящее чувство, что он пытался повлиять на ситуацию, в которой от него мало что зависит. Однако Кайту не унимался, в глубине души верил, что путь даже из самой глубокой безнадёги можно проложить правильными словами.

— Разговор окончен, — огрызнулся старик.

— Прошу, послушай, — не унимался Досточтимый хан Кайту, но отец не позволил ему вставить ни слова.

Сверкнув красноречивым взглядом, говорящем, что каждое дальнейшее слово может стоить жизни, Алау́л направился к выходу.

Кайту понимал, что, если сейчас отец покинет юрту, обратного пути не будет, поэтому решился на последний отчаянный шаг:

— Твоя смерть не вернет её к жизни! Она мертва!

Внезапно стало тихо. Так тихо, что казалось, сам ветер замер в ожидании грядущего. Алаул медленно повернулся, в его глазах бушевала тьма чувств, но на злость не было ни намёка. Он посмотрел на сына так, будто впервые увидел его, и они не стояли рядом всё это время. Каган пересёк помещение и оказался прямо напротив сына. Несколько мгновений вглядываясь в его лицо, коротко кивнул, позволив говорить. Кайту незаметно втянул побольше воздуха и продолжил:

— Это большая утрата, но мы воины, а не разбойники, отец. Это неверный путь. — Он внимательно следил за выражением лица отца, который крепко что-то обдумывал.

В голове Алаула проносилась туча мыслей, ощущалось, что он совсем не здесь, а где-то посреди безудержной реки собственного сознания. Наконец, он тихо спросил:

— Что именно ты предлагаешь? — голос его был низким и хриплым, а говорил медленно, как бы прожевывая каждое слово.

— Я знаю, ты надеешься найти её, но её больше нет. Ты знаешь это. Настоящая сила в союзах. Мы заключим надёжные союзы, и нас станут поддерживать, а не убивать, — Кайту старался сделать речь холодной, отстранённой, в то же время уверенной, насколько это возможно. — Мы покажем им свою силу не в бою, но как друзьям.

— Сын мой, — голос Алаула дрогнул. — Знай ты всё, то никогда бы не стал произносить этих слов.

— Я знаю, что она моя сестра, отец. И знаю, что следует заботиться о живых. Этого мне достаточно, — взгляд Кайту стал суровее, а голос едва заметно надломился.

Кайту горестно сглотнул, когда ишéк* со скрипом открылась. Образовавшийся сквозняк потревожил пламя, ютившееся на брёвнах в самом центре юрты. Внутрь резво вошёл мужчина на вид того же возраста, что и Кайту. Его внешний вид и походные одежды, расшитые традиционными узорами, призванными защищать носителя, говорили о том, что он ещё не заслужил высокого чина, но уже имел честь служить лично Великому хану.

*Ишéк — дверь.

— Великий хан! — обратился он громко и бесцыетно, и, отвесив поклон на полчетверти, тут же выпрямился, и вперил взгляд перед собой, избегая смотреть на Алаула и Кайту.

— Не сейчас, Изгиль, — рявкнул каган. — Всё потом.

— Прости, Великий хан, в моих руках срочное донесение от аши́нов. — Он протянул тонкую золотую трубу, в которых доставляли короткие послания от разведчиков.

Алаул бросил неодобрительный взгляд, но ничего не ответил. Вместо него к служивцу подошёл Кайту и аккуратно взял письмо.

— Спасибо, Изгиль. Ты можешь идти, — велел он, не глядя на него.

— Досточтимый. — Изгиль поклонился и поспешил удалиться.

Пламя в костре вновь недовольно дёрнулось, словно кошка, потревоженная назойливой мухой. Всё внимание Кайту было приковано к тонкой золотой трубке в его руках. Его одолело необъяснимое чувство, будто в этом письме что-то настолько важное, что изменит его жизнь, а возможно, и всколыхнет весь мир.

— Отец, ты позволишь? — Алаул лишь раздражённо махнул рукой, давая согласие. — «Старый пёс болен, скоро отдаст душу Улéукам. Выводок не пережил зимовки», — прочитал Кайту вслух. — Что это значит? — спросил он, подняв взгляд на отца. Тот лишь задумчиво изучал точку на тирма́*.

— Я даю тебе добро, — оставил без внимания вопрос Алаул. Повернувшись к сыну, он вновь сократил расстояние между ними. — Но учти, — старик поднял палец, готовясь особенно подчеркнуть то, что собирался сказать, — за каждого виновного я сожгу по пять домов и убью столько людей, сколько смогу найти, — продолжил он, переходя на угрожающий шёпот.

Алаул помедлил, вглядываясь в глаза сына, а в его собственных, казалось, пылал огонь, способный испепелить любого. Он ткнул Кайту в грудь и, по-старчески вздохнув, продолжил:

— А ты навсегда останешься здесь узником, и тамга тебе не видать, как своих ушей. — Несколько мгновений он изучал сына взглядом, ожидая, что на лице отобразятся его чувства, но Кайту лишь коротко кивнул. — Бери всё, что нужно и отправляйся, как будешь готов, но не позднее следующей новой луны.

На этих словах он наконец покинул юрту. Оставшись в одиночестве, Досточтимый наконец сумел выдохнуть и расслабиться. Тело его обмякло, он откинул голову назад, размял шею, устало опустился на ближайший сундук и уставился на пламя.

Проведя рукой по лицу, хан потёр глаза, отгоняя образ, навсегда отпечатавшийся в памяти. Тот день из раза в раз возвращался, ему казалось, что он что-то упускает, но, когда приближался к разгадке, правда утекала, подобно воде, сквозь пальцы.

Досточтимый хан был утомлён теми воспоминаниями и снами, но так и мог ничего с этим сделать. С годами скорбь его сменилась пустотой, но первую любовь из души не выжечь, она навсегда останется с ханом. Как и боль утраты. Сестра и жена. Их не стало так легко, словно никогда и не существовало.

Высокие горы находятся восточнее Персти, их разделяют Бескрайний лес и предгорная равнина. Путь может показаться трудным и для каждого незнающего таковым и окажется. Зимнее стойбище расположилось в высокогорной долине, где скалы защищают от непогоды, а горные реки постоянно снабжают питьевой водой. Земля здесь непростая, но если задобрить Шушеб, то он смилостивится, даст еду скоту и позволит брать все блага его царства. Эти места так и названы в его честь — Урман бабайның тырнагы, что переводится как когти лесного деда. Коротко эту долину зовут Тырнак — когти.

— Сбежать пытаешься?

Весть о предстоящем походе Досточтимого хана разлетелась за утро. Запрягавший коня Кайту не стал даже оборачиваться на голос, а лишь отправил животное в сторону загона, и, обнажив меч, резко развернулся, и приставил острый конец оружия к сердцу нарушившего его покой мужчины.

— А ты, Юну́с, как всегда, суёшь нос в чужие дела. — Досточтимый хан смерил противника суровым взглядом, что вкупе со шрамом, рассекающим бровь, выглядело особенно устрашающе.

Юнус лишь одарил его самодовольной улыбкой, сверкнув изумрудными глазами.

— Почему же чужие? Мы ведь какие-никакие родственники. — Ветер потревожил его собранные в низкий хвост волосы, маленькие пряди упали на лицо, добавляя виду каплю безумства.

Юнус достал меч из ножен и, прокрутив его, сделал ложный выпад. Однако опытный воин сразу прочтёт намерения противника. Потому, не придав значения этому жесту, Кайту стоял неподвижно, ожидая настоящей атаки.

— Интересно, с каких пор ты сделался посланником? — Юнус обхватил меч двумя руками и замахнулся, готовясь ударить. С тем он издал боевой клич и ринулся атаку. Ловко увернувшись от неё, хан пнул нападавшего в живот, отчего тот сдавленно выпустил воздух, но тут же взял себя в руки и сделал ещё несколько выпадов. Юнус оглядел Кайту с головы до пят, словно только сейчас решил оценить свои шансы, но переведя дыхание, снова кинулся в бой. На сей раз их мечи встретились в объятиях, сопровождаемых звонким лязгом, а разнимались недовольным скрежетом.

Сражение походило на танец. Оба двигались нечеловечески грациозно и отточено. Через несколько мгновений на лице Юнуса проступила испарина, дыхание сбилось и стало тяжёлым. Он всё чаще неловко уклонялся, нежели атаковал сам. Однако вид Кайту лишь свидетельствовал о глубокой сосредоточенности, но никак не об усталости или испуге. Он по-прежнему держался чересчур уверенно, вырисовывая незатейливые узоры мечом в воздухе. Противник предпринял ещё одну попытку напасть, но ему самому в очередной раз пришлось уклоняться. Потеряв равновесие, он всего на короткое мгновенье повернулся спиной к Досточтимому, который, в свою очередь, не стал терять возможности и с локтя ударил Юнуса в основание шеи. Тот издал хрип и повалился на заснеженную землю, пытаясь отдышаться. Через пару мгновений тело его начало сотрясаться, а чуть позднее послышался утробный смех, становящийся всё громче и заливистей.

— Когда ты перестанешь выводить меня и начнёшь тренироваться? — хан был полон праведного гнева.

— А когда ты признаешь, что твоя сила не более чем кровь теней, что течёт в твоих жилах? — усмехнулся Юнус в ответ, растягиваясь в самодовольной улыбке.

— Когда-нибудь твоя дерзость обернётся тебе боком. — Кайту смерил недавнего противника испепеляющим взглядом и, помедлив, молча протянул ему руку.

— Если бы не чужая сила, я бы одолел тебя, — он по-прежнему ухмылялся.

— Как жаль, что мы этого никогда не узнаем, верно? — подхватил его настроение Кайту. — Как жаль, что ты так и не познал цену тренировок. Думаешь, раз ты сын улус-хана, то уже достиг вершины? Ошибаешься. Закаляй рух в битвах, а не на словах.

— Может, пока ты со своей великой целью ходишь по чужим землям, я нашу приберу к рукам?

Кайту охватил тёплый смех. Неожиданно он очень по-доброму и совершенно искренне расхохотался, и уже через мгновение Юнус присоединился к нему. Досточтимый по-дружески похлопал по плечу Юнуса и слегка сжал его.

— Когда вы отправляетесь? — резко умолкнув, спросил Юнус, переменившись в голосе.

— Послезавтра, — взгляд Кайту приобрёл привычную сталь.

— Не натвори там ничего. Твое дело простое — народы примирить.

Кайту вновь слабо рассмеялся, взглянув вдаль. Низкие тучи скрыли вершины скал, угрожающе нависая над стойбищем.

— Багир идёт с вами?

— Нет, — отрезал хан, возвращаясь в Тырнак из мира своих мыслей. — Мал еще.

— Ты в его возрасте уже вовсю мечом размахивал бок о бок с опытными батырами.

— Тогда и время другое было. Пусть познает вкус детства. — Кайту сделал глубокий вздох и вперил взгляд прямо в глаза Юнуса. — А твоя задача держать Лейлу подальше от лишних переживаний. Ей это сейчас ни к чему.

— Её брат уходит посреди зимы непонятно куда. С чего бы ей переживать? — фыркнул Юнус.

— На то нужен муж. Я хочу, чтобы мои племянники выросли здоровыми, — в его глазах блеснула угроза.

Наконец лицо Юнуса приобрело серьёзность. Теперь можно было разглядеть его истинный возраст, который читался в уставших глазах и морщинах. В двадцать пять лет он уже походил на мудрого старца, что умело прятал испещрённое опытом лицо за образом вечного разгильдяя и шутника. Несмотря на язвительную натуру, он пользовался большой известностью во всём Великом каганате, среди всех пяти объединённых племен кукфатиха. Сам любил хвастаться, что к нему часто сватали девиц из Непокорных и Блуждающих, во что не верил никто, но позволяли очаровательному подхалиму выставлять себя в глазах, окружающих важнейшим человеком. Однако Лейла его всегда любила совершенно искренне, часто говорила, что с ней он становится серьёзным, чутким и очень внимательным.

— Думаешь, она жива? — Исчезновение младшей ханака* потрясло каждого, особенно Кайту. Он был очень привязан к девочке, её появление на свет сумело обуздать воинственную натуру Досточтимого и сделать из него самого любящего брата.

— Не знаю. Чувствую, что да, — задумчиво пробормотал Кайту. Вопрос Юнуса совершенно его не удивил, он прекрасно знал: все считают, что он так и не примирился с утратой, хоть и старательно убеждал отца в обратном.

— Идём. — Юнус хлопнул друга по спине. — Наверняка уже Гьокче успела наговорить Лейле всяких гадостей про меня. Хоть бы в Ар-кураганары постыдилась. За этими женщинами глаз да глаз нужен.

— Ты слишком предвзят к ней, — усмехнулся Кайту.

— Ты уж прости, но эта девушка — настоящий злой дух.

— Не будь так суров к ней.

— Уж не собрался ли ты на ней жениться?

— Не могу. Ойлиха́ ещё не простила меня.

На протяжении всего разговора голос Досточтимого становился всё тише и тоскливее, словно сердце его сжималось от неописуемой боли.

— Ты говоришь про Айгуль? — Вместо ответа хан лишь коротко кивнул и вновь устремил взор в сторону, где из-под толщи тёмных облаков на границе со скалами с трудом пробивалось ленивое зимнее солнце, посылая последние толики тепла, прежде чем совсем скрыться за горизонтом и передать бразды правления ночи.

Утро наступило для всех намного раньше обычного. С самого раннего часа, когда ещё солнце не поднялось над горизонтом, люди приступили к подготовке. Сабантуй* должен состояться вечером, грядёт большой праздник, который к тому же ознаменует проводы. Сегодня предстоит зарезать много скота, который рискует не протянуть зимовку. К большому сожалению, не каждое животное способно пережить тебеневку, а потому и стоит их умертвить сейчас, прежде чем мясо не утратит съедобности, а шкуры — красоты и умения сохранять тепло.

— Гьокче! — звал мелодичный женский голос, сопровождаемый нервным топотом ног, блуждающих по юрте. — Гьокче! Ты где? — На больших, поддёрнутых кверху с внешних уголков, тёмных глазах проступили слезы. Пышные ресницы девушки трепетали с каждым вздохом. Она то и дело поджимала пухлые губы, а от переживаний кожа её стала бледнее снега.

— Ханака Лейла, я здесь, что случилось? — В дверях показалась прекрасная девушка с такими же большими и вздёрнутыми у внешних уголков глазами. Губы её были чётко очерченные и немного тоньше, чем у Лейлы. — Ой, Ойлиха, ну что же ты так разволновалась? — Гьокче приложила руки к нежным округлым щекам подруги. — Ты погляди, совсем побледнела. Что случилось? — Она усадила Лейлу на сундук, на котором ещё было расстелено спальное место.

— Мне сон был, — ханака сделала глубокий вдох. — Снилось, что наша маленькая вернулась. Совсем девушкой стала, красавицей. Мы её обнимаем, целуем, она нас даже узнала.

— Это же прекрасно! Чего же ты плачешь?

— Ты дослушай, — возмутилась Лейла. — Она-то вернулась. А вот Кайту нет, — она громко всхлипнула, прикрывая рот рукой.

— Ты беременна, очень впечатлительная. Не каждый сон вещий. Позволит Ижа́т, все вернутся целыми и невредимыми. Не печалься. Лучше смотри, что я тебе принесла. — Гьокче подбежала к свёртку, который оставила на сундуке у входа. Примостив его рядом с подругой, принялась разворачивать и выудила оттуда великолепный красный елян, расшитый золотом и украшенный напоминающими солнечные блики монетками, что игриво позвякивали при каждом движении. К нему прилагался чудесный калфа́к*, выполненный в том же цвете.

— Красотища, — пролепетала Лейла, проводя загрубевшей рукой по изящной вышивке. — Ты думаешь, туда влезут мои волосы? У меня коса-то плотная, — шмыгнула она, перебрасывая длинные прямые чёрные волосы через плечо вперёд.

— Уместим, не переживай, — Гьокче бросила на подругу игривый взгляд. — Ты взгляни, тут ещё тёплый платок. Наверное, стоило попросить пошить ука бурек?

— Нет-нет! И так прекрасно! — воскликнула Лейла.

— Тогда давай собираться, нам уже пора.

Сабантуй каждый год был таким же, как и в предыдущий. В округе уже установили брусья для состязаний батыров, чуть поодаль от стойбища развели большой костёр, а рядом пылали и несколько более скромных. Подле них пожилые женщины и пара молодых девушек готовили ужин. Кто-то сидел в своей юрте и тихо делал заготовки, чтобы послать в путь с Кайту.

— Луна моя. — Лейла и Гьокче через несколько часов наконец вышли из юрты и уже было направились к костру, как позади послышался тёплый голос.

— Юнус! — воскликнула ханака и бросилась в объятия мужа.

— Здравствуй, любимая. — Он отпечатал на её щеке поцелуй, отчего стоявшая рядом Гьокче закатила глаза. — И тебе привет, Гьокче. Ты, как всегда, очаровательна, — Юнус вновь самодовольно усмехнулся.

— Виделись.

— Свет моих тёмных ночей, ты не знаешь, откуда в твоей подруге столько яда? На миг расслабишься, тут же укусит.

— Да таких, как ты, кусать — зубов лишишься. — Она смерила его злобным взглядом и уже собралась было уходить, как он добавил:

— Тебя Кайту просил к себе, — бросил он невзначай.

— Кайту? — Юнус ответил коротким кивком, отчего Гьокче зашлась благоговейным трепетом. — Ах, ты тля, чего раньше не сказал? — вернув себе надменность, упрекнула она и тут же быстрым шагом направилась к одной из самых больших юрт в центре стойбища.

Чем дальше Гьокче уходила от сабантуя, тем громче казался гомон. Какова несправедливость, стоило ей удалиться, как все стянулись туда! Однако Гьокче предстояла более важная задача. Досточтимый никогда не зовёт к себе без надобности, да и в свою юрту пускает нечасто. Сделав глубокий вдох, она открыла ишек и нерешительно ступила внутрь.

— Кайту?

— Да, Гьокче, заходи, — ответил хан, восседавший на подушках почти в самом центре юрты подле огня и разглядывавший старую трухлявую карту. Бегло взглянув на вошедшую, он добавил: — Присаживайся.

— Устало выглядишь, Досточтимый. Как же ты отправишься в путь?

— Об этом я и хотел поговорить.

— Слушаю. — Гьокче напряглась и нахмурила брови, внимательно изучая лицо Кайту, отчего безупречная кожа на её лбу тут же сморщилась.

— Гьокче, ты поедешь с нами? — Он поднял на неё сосредоточенный и изучающий взгляд. — Я понимаю, что прошу о многом, — заметив недоумевающий вид гостьи, Кайту поспешил объясниться: — Я ставлю тебя в неудобное положение, ты не успеешь надлежаще подготовиться. Потому пойму, если ты откажешься...

— Я согласна, — неожиданно для самой Гьокче её голос излучал уверенность, хотя сама она не могла похвастаться тем же, но и отказать Кайту тоже не могла.

— Спасибо, — Кайту благодарственно кивнул. — Ты можешь идти, я не смею тебя задерживать.

Но ей хотелось задержаться. Хотелось побыть здесь ещё хотя бы пару мгновений, но вместо этого она лишь молча встала и прошествовала к выходу. Если когда-нибудь хан Кайту станет ей понятен, то либо он перестанет быть собой, либо она потеряет себя. Каждая их встреча дарила Гьокче надежду, чтобы тут же отнять. Любить недосягаемого много лет непросто, но она безропотно несла этот тяжкий груз.

— Изгиль! Изгиль! Изгиль! — кричали хором, столпившись возле деревянного столба.

На нём, почти у вершины, виднелся крепкий мужчина, торс которого был оголён, а ноги прикрывали лишь тонкие штаны, на руках болтались тяжелые грузы. Задача была добраться до стрелы. Вдруг рука его соскользнула, показалось, что он вот-вот понесётся вниз, однако Изгиль сумел совладать собой и уцепился в столб еще крепче.

Один. Два. Три. Он карабкался вверх, невзирая на холод и усталость. И вот она — долгожданная вершина. Сняв стрелу, он зажал её между зубов, а сам уселся подобно венцу и упорно старался отдышаться.

— Идиот, — подметила Гьокче, возвращаясь к Лейле.

— Гьокче! Чего хотел мой брат? — зашла она сразу с вопроса.

— Я еду с ним.

— Как он посмел тебя принудить?

— Я сама согласилась.

— Совсем голову потеряла, девочка? — спросила Лейла с грустью в голосе и положила руку на живот, словно ища поддержку в своём нерождённом ребёнке. — Юнус, скажи ей.

— А что я? Она сильная девушка, любой мужчина позавидует. — Он взглянул на Гьокче на мгновенье, а затем снова повернулся к Изгилю. — Изгиль не даст её в обиду, любимая. Да и Кайту тоже. Едва ли ей вообще что-то грозит рядом с мужчиной, который способен прорастить траву из-под снега, создать еду из воздуха и укрыть от ветра.

— Юнус! Не продолжай!

Происхождение рода Изгелек всегда было загадкой для непосвящённых. Местные лишь знали, что каждый представитель владеет особой силой, но и у той есть свои правила. Страшась гнева Ижата, никто не смел ею злоупотреблять.

Тем временем увеселения продолжались. Слева стояло бревно, приподнятое на балках. Там сидели двое полуобнаженных мужчин и ударяли друг друга мешками с зерном, стараясь лишить соперника равновесия и сбить, чтобы тот повалился на землю. Справа находилось спиленное дерево в полную длину, установленное под острым углом. На нём девушки показывали свои умения держать равновесие и сохранять спокойствие. Дойти до самого конца и вернуться могла не каждая, многие прыгали в снег на середине, боясь упасть в более высоком и шатком месте.

Тем временем, закончив свои дела, Кайту направился к отцу. Тот мирно дремал в юрте. Судя по всему, у него не хватило сил собраться и выйти на сабантуй.

— Отец, — мягко позвал Кайту.

Вздрогнув, Великий хан пробудился и растерянно огляделся по сторонам.

— Отец, — вновь позвал Досточтимый, подходя к нему ближе.

Пламя в центре юрты по-прежнему горело ярко, освещая пространство. На лице Алаула плясали старческие тени, отчего он казался скорее добродушным дедушкой, нежели воинствующим каганом. Вероятно, огонь здесь был ни при чём. Всё дело в его уставших глазах.

— Кайту, — прохрипел он. — Присядь, — он похлопал рядом с собой.

Досточтимый послушно опустился рядом.

— Завтра? — На вопрос отца Кайту коротко кивнул. — Я верю в тебя, сын мой. Верни её домой.

— Отец...

— Я знаю, знаю, — он улыбнулся самому себе. — Ты скажешь, что её больше нет. Но я знаю, что ты не веришь в её смерть. Она жива, все Изгелек это чувствуют.

— Те, кто сделал это, поплатятся. — Желваки заиграли.

Алаул положил руку ему на плечо и сжал.

— Ты прав, сын.

— Но убивать невинных мы больше не станем. На моих руках достаточно крови. — Кайту взглянул на свои кисти, ожидая увидеть подтверждение словам. Но обнаружив их чистыми, просто переплёл пальцы и снова уставился на отца.

Алаул хотел было что-то добавить, но не успел. Его прервал непрошенный гость, ворвавшийся в юрту без разрешения.

— Почему Гьокче едет, а я нет? — сходу возмутился мальчик лет пяти, подбегая к Кайту и Алаулу.

— Гьокче едет? — переспросил Алаул, неоднозначно покосившись на Кайту.

— Она согласилась. Гьокче сильнее многих мужчин. Нам нужна такая. К тому же она не единственная женщина, откуда столько шума?

— Она дочь Улус-хана племени Акбар, — разочарованно вздохнул Алаул. — Их племя слишком много лет доставляло нам головной боли. Лучше бы женился на ней.

— Она самостоятельная и сильная женщина. Ей не нужен брак. Не сейчас.

— Я тоже хочу поехать! — не унимался мальчишка.

Оживившись, Алаул протянул руки к сыну, приглашая присесть рядом.

— А кто же будет нас защищать, Багир? Я уже стар. Вся надежда только на тебя, — он пристроил его на коленях и звучал очень снисходительно. — Иди, сынок. Пусть Ойлиха не оставит вас, — кивнул он Кайту.

Досточтимый покинул жилище отца и впервые за долгое время вдохнул полной грудью. С противоположной стороны доносился тихий гортанный распев изге, сопровождаемый ударами бубна, что отдавал дань уважения матери земле и отцу небу. От напева рух Кайту цвёл свободой. Этой ночью даже воздух был совершенно другой. Дело было даже не в запахах чудесных яств, казалось, сам мир переменился в одночасье и лёг к ногам Кайту.

Багир уже сидел в юрте и, сгорая от нетерпения, ждал любимого брата. Кайту совершенно не удивило присутствие ещё одного маленького гостя.

— Бишак, моя любимая племянница, — улыбнулся он. — Тоже пришла послушать?

— Прости, хан, никак не могла её остановить. Багир умеет заставлять девичье сердце пылать, — показалась Лейла из личной части юрты Досточтимого, куда входить дозволялось лишь ей одной.

— Я рад вам. Ну? Что вам рассказать?

— Про батыра Улуса!

— Нет! Про Ижата и Ойлиху!

— Мы же сто раз уже слышали! Лучше про батыра!

— Опять он будет только мечом драться. Это ты один послушаешь!

— А я и хотел один! Ты за мной пошла.

— Ну всё. Хватит ругаться. Расскажу эпос и предание, а потом вы идёте спать. Ясно? — тон Кайту был мягок, но и тот звучал так, что отчётливо давал понять — хан возражений не потерпит.

Дети уверено закивали, Лейла улыбнулась и присела на подушки возле огня, приглашая к себе Багира и Бишак. Когда двоица устроилась по две стороны от старшей ханаки, а та крепко прижала их к себе, едва держа равновесие, Кайту окинул их почти горестным взглядом. Хану подумалось, что ему так и не посчастливилось рассказать ни единого эпоса, ведь одно его дитя от любимой жены Айгуль так и не увидело свет, пять иных так и не смогли зачать. Таково было проклятие Ойлихи и ее наказание — думалось Кайту. Откинув печальные мысли, он устроился на другой подушке, и внимательно оглядел каждого, убеждаясь, что привлёк их внимание, и начал рассказ:

— «Некогда не было ничего. Ни времени, ни дней, ни лет, ни зим. Правили тогда Тьма и Холод. Было Небо свободным и вольным, и бороздило оно пустоты, одну сменяло другой. И думалось ему, что одно оно во всем мире. И жизни иной знать не знало. Была Земля свободной и вольной, и скиталась она по просторам в поисках тепла и света, и таилось в ней желание безудержное создать чудо.

Повстречались однажды Небо и Земля, и полюбило Небо Землю без памяти.

— Кто ты? — спросило Небо.

— Ойлиха моё имя, — ответила Земля, смутившись. — А как же тебя звать?

— Ижат, — гордо и громогласно отвечало Небо. — Прекраснейшая Ойлиха, будь моей. Нет в этом мире никого, кроме нас. Никто, кроме нас, не сотворит великого. Клянусь, буду я тебе лучшим мужем.

Согласилась Ойлиха, и захотело Небо обнять любимую, но не успело и коснуться её, как Земля закричала от боли. А всё потому, что холоден был Ижат и не было в нём тепла. Ушло тогда Небо, не желая причинять зло своей любимой. Умирало оно от любви своей тысячи раз и столько же снова оживало.

Страдала Земля от разлуки с любимым и от боли, что он причинил ей. Горько плакала Земля, и слезы её превратились в звёзды. Стали тогда звёзды озарять путь всем заблудшим, чтобы нашли они путь к тем, кого жаждут их сердца.

Решило Небо найти способ согреть свои морозные руки, чтобы тепло это и Земле передать. Долго думало Небо, пока, наконец, не создало солнце. И осветило солнце тьму вокруг, и согрело оно своим теплом всякого, кто к нему приблизился.

Отправилось тогда Небо на поиски своей возлюбленной и нашло. Подарил Ижат невесте своей Ойлихе солнце, и слились они воедино, теплом и светом согретые. Создали они жизнь. Так и стала Земля матерью сущего, а Небо — великим отцом. А звёзды и по сей день ночами тёмными дорогу освещают, а солнце до сих пор дарит тепло.

И создало Небо с Землей жизнь, родилось у них много детей. Счастливы были супруги, да только радость скоро сменилась болью. Жили их дети долго, и у детей этих стали появляться свои дети, пока не сделалось их столько, что Земле пришлось совсем невмоготу их на себе носить. Старалось Небо помочь, но не получалось у него стенания любимой облегчить. Не могло оно забрать детей к себе, ведь тела их слишком к матери оказались привязаны.

Горевал Ижат, и горечь его сотворила Яйцо, что ныне Луной зовут, и родился тогда Елъянаш, что Временем прозвали. Сотворил он крылатых Улеуков и стал отмерять каждому живому свой срок. В назначенный час ангелы смерти Улеуки провожают рух от Ижата на Землю, а по прошествии отведённого времени возвращают отцу — своему создателю.

Успокоилась тогда Ойлиха, страданиям её тоже конец пришел. Ведь отныне бессмертный рух покидает её, вместе с ним уходят и беды его, а возвращается он чистый и невинный. Жисем же, что зовут телом, навеки остаётся с матерью, и вдыхает она в него другую жизнь.»

— Никогда бы не подумала, что мой брат — искусный сказитель, — тихо хихикнула Лейла, чтобы не потревожить Бишак, мирно сопевшую с момента об Елъянаше.

— Никому не говори, — нарочито сурово ответил Кайту.

Так тепло и легко ему только в присутствии сестры, брата и племянницы. Утративший покой после исчезновения Айгуль, Досточтимый хан искал тепло в родных.

— Хан, расскажи про Улус батыра!

— Расскажу, Багир, расскажу. Только давай отнесем Бишак в постель, пусть спит мирно.

Багир явно был не рад, но перечить не стал. Кайту мягко поднял племянницу и понёс в юрту Юнуса и Лейлы. Оставив на расстеленном сундуке, Кайту позволил себе ещё немного полюбоваться ею. Та была невозможно похожа на свою мать: прекрасное смуглое личико, алые губы, румяные щёки, а под плотно сжатыми веками скрываются чудесные карие глаза.

Когда он вернулся к себе, Багир уже сонно тёр глаза и явно боролся с желанием лечь.

— Если желаешь спать, ложись сейчас, — без всякий предисловий заявил Кайту.

— Нет! Расскажи про Улус-батыра!

— Ну хорошо. — Кайту вернулся на свою подушку, расположился поудобнее и начал рассказ: — «Некогда давным-давно, когда ещё не было семи племён и тем более не было Каганата, жили старые бабушка и дедушка. Они были больны и бедны, но им не повезло жить среди злых людей. Их единственный сын пал, защищая свой народ, и остались они одни. Одной холодной ночью дедушка сильно заболел. Настолько сильно, что рух его уже был на полпути к Ижату. В отчаянии бабушка молилась до самого утра: то стояла на коленях, целовала землю, то вскидывала руки к небу. Не смогли Ижат и Ойлиха оставить таких людей в беде и нарекли старухе взять горсть земли у дома, засыпать в глиняный горшочек, полить молоком и закопать там, где никто не видит. Расстроилась она, да делать было нечего. Старик мог не пережить следующую ночь. Бабушка всё выполнила и вернулась к себе.

На следующее утро к ним явился крепкий мальчик и заявил, что приходится им сыном. Обрадовалась бабушка, велела ему с хозяйством помочь. Мальчик бросился в лес, принёс дров, дичь, сотворил огонь да ужин. А когда дед окреп и встал на ноги, назвал мальчика Улусом.

Шли годы, срок бабушки и дедушки подошёл к концу. Крылатые Улеуки пожаловали за их душами. Улус долго плакал, да делать было нечего, воли Ижата не воспротивишься. Тогда и решил он, что больше не вынесет сидеть в старом доме и тратить свою силу на обыденность.

Собрав скромные пожитки, отправился странствовать по миру. Заходил в разные деревни, предлагал людям помощь. Со всем справлялся, все поручения выполнял безропотно и скоро прознал, что силой обладает нечеловеческой. А когда и люди в том убедились, то стали поручать ему самые трудные и опасные задания. И когда вновь удалось Улусу сотворить чудо, его призвал король одного из королевств.

То Улусу сразу не понравилось, но всё же отказывать королю не стал. Король встретил его очень радушно, весь вечер кормил, поил, задабривал подарками, а после горько расплакался да сообщил, что Луну его злодей похитил, теперь всё королевство лишено способности отмерять время. Умолял он Улуса вернуть Луну ему и его народу.

Улус растерялся, но просьбу принял. Три дня и три ночи думал он, как бы поступить, как бы Луну достать. Рукой тянулся, но не дотягивался, канатом тянул, да не тянулась. Тридцать дней и ночей бился Улус, да было все напрасно. И когда на тридцатый день силы покинули его, прилёг он отдохнуть, но так и не сумел подняться. И стала его спина Высокими горами, а пальцы курганами, волосы превратились в леса, а ноги – в реки.

Когда король получил весть, разгневался, собрал огромную армию и двинулся на соседа. А всё потому, что тот обещал выдать ему свою дочь, если король принесёт саму Луну.»

— Зачем же он пытался достать Луну? Если она была на небе, разве её крал кто-то? — глубоко зевая, спросил Багир.

— О том и эпос. Сила — это далеко не всё. Нужен ум.

— Но ведь король его обманул! — негодовал Багир.

— Улусу следовало самому понять. Но ты прав, король поступил подло. А потому нельзя верить всем подряд, даже если они короли.

— Поэтому земли племен называются Улусами?

— Именно поэтому. Улус — это и земля, и ноша, которую несёт человек. А теперь иди спать.

Скорчив недовольное лицо и снова зевнув, Багир поплёлся к себе.

— Я провожу его. — Лейла встала, за ней и Кайту. — Доброй ночи.

Она нежно поправила волос на лице брата.

— Будь осторожен.

— И ты.

Улéукам (Улéук, Улéуки) — ангелы смерти, прислужники повелителя смерти.

Тамга́ — родовой знак, печать, символ власти.

Тебеневка – способ зимовки скота, при котором животные самостоятельно добывают себе пропитание из-под снега.

Ука бурек – женский вариант шапки бурек. Оригинальная шапка изготавливалась из замши, войлока или шерсти, обрамлялась мехом куницы. Ука бурек в дополнение имеет ленты и различные украшения из драгоценных камней и металлов.