Глава 18
Полозья саней скрипели в такт громкому всхрапыванию запряженных жеребцов. Кучер правил ловко, сноровисто, и с каждой минутой они все ближе и ближе продвигались к Царскому Селу.
Джулия сидела молча, плотно закутавшись в шубу и выдыхая губами морозный пар. Полулежащий рядом с ней Григорий молчал, было похоже, что он молится, изредка поднимая глаза к синеющему над головой небу.
«Не совершаю ли я ошибку? — в сотый раз за сегодняшнее утро подумала Джулия. — Возможно, правильнее было бы вернуться не в девятьсот четвертый, а в девятьсот шестнадцатый, и именно там исправить содеянное? Но ведь девятьсот шестнадцатый стал совсем другим, и, кто знает, возможно, я бы растерялась там и не смогла бы ничего сделать».
Ее преследовала гримаса, нарисованная на Танином лице в момент последнего прощания. Она была сумрачной и грустной, словно Таня что-то знала, что-то понимала, но никак не могла сказать.
— Грядет, грядет война ужасная, грядет, подбирается, — забормотал вдруг Григорий. — Десять лет осталось добираться, медленно идет, но дорогу знает.
— Послушай, — сказала Джулия, покосившись на него. — Может, хватит, а? Ты можешь разговаривать по-человечески, без этих вот своих старорежимных словечек?
— Что есть человеческий разговор, милая? — забормотал он еще быстрее. — Это беседа человека с человеком, а если на месте человека — дух бесплотный, то и беседы никакой не выйдет.
Джулия засмеялась, выдыхая еще больше морозного пара.
— И кто из нас дух бесплотный, интересно?
Григорий мелко затряс бороденкой, посмотрел наверх, закрыл зачем-то глаза.
— Ты из нас дух бесплотный, девонька, ты. Не из этого времени ты пришла, и не в это время уйдешь. И будут от тебя беды большие России, и несчастья.
Ну да, конечно. Мало было одной пророчицы, еще один явился.
— Если ты действительно что-то такое знаешь о будущем, какого же черта взялся менять судьбу России? — спросила Джулия со злостью. — Ты же не спасешь ее, а уничтожишь.
— Ты одно знаешь, я другое, милая. И никому неведомо, кто из нас правее окажется, пока не случится чудо великое.
— Чудо?
Он не ответил, и Джулия больше не захотела разговаривать. Спрятала замерзший нос в воротник шубы и погрузилась в тяжелые мысли.
Что за несчастная страна — Россия. Вечно здесь то провидцы, то пророчицы, то, вон, балерины пытаются все изменить под свою гребенку. Не лучше ли было бы оставить все как есть и не вмешиваться?
Если бы она знала, что все так закончится, никогда бы не стала развязывать тот чертов узел.
«Да? Серьезно?»
Мысль ушла, но испуг остался. Дьявол, неужели она правда подумала о том, что развязывание узла судьбы не было такой уж хорошей идеей? Но откуда ей было знать, что все вот так закончится?
«Могла бы догадаться, — зазвучал в голове голос, чем-то похожий на грустные интонации Адама. — Ты изменила судьбу человека, который жил во многих эпохах и имел возможность влиять на эти эпохи».
«Да, но я не могла знать точно!»
«Ты могла хотя бы подумать об этом. Но ты предпочла действовать, как и всегда, когда перед тобой вставал выбор».
«Неправда! Я хотела помочь им. Помочь Тане, Машке и Саше. Хотела, чтобы их жизни не превратились в такое же дерьмо, в какое превратилась моя».
Интонации изменились, и теперь голос в голове походил на голос Мэрилин:
«Получилось? Получилось, Юль? Все счастливы, правда?»
А потом на Танин:
«Почему ты не спросила меня? Возможно, я предпочла бы прожить с тобой человеческую жизнь, даже зная, что потом, в следующей, стану Темным герцогом. Ты выбрала меня, не дав мне возможности выбрать тебя».
— Мадемуазель Друцкая?
Джулия открыла глаза. Сани стояли у парадного входа во Дворец, и лакей протягивал ей руку. Григорий уже стоял на ногах, нетерпеливо потрясая бороденкой.
Она сошла с саней и вместе с лакеем проследовала к парадной лестнице.
«Что сделано, то сделано, верно? Вопрос теперь в том, каким образом я могу это исправить».
На этот раз Николай принял их в овальной зале, и явился не один, а с целой свитой. Аликс смотрела на Джулию настороженно, держащаяся рядом с ней Анна Вырубова — с интересом. А дети, вошедшие следом, мигом обступили Григория и принялись дергать его за полы длинной рубахи.
— Всемилостивейший государь, — сказала Джулия после положенного по этикету реверанса. — Позвольте представить вам божьего старца, инока, путешествующего по свету и молящего о вашем благословении, Григория Распутина.
Николай кивнул, и Григорий отвесил низкий поклон, неловко нагибаясь и делаясь при этом похожим на огородное пугало, по недомыслию допущенное в царский дворец.
А потом шагнул к стоящему в стороне дядьке, держащему в огромных руках завернутого в одеяльце ребенка.
— Наследник Цесаревич и Князь Великий, Алексей Николаевич! Великую радость и великое горе принес в этот мир младенец невинный. Но Господь милостив, он исцелит младенца и принесет ему великое счастье.
С этими словами Григорий перекрестил вначале мальчика, а потом и остальных членов царской семьи.
Джулия смотрела во все глаза. По лицу Николая расплывалось недоверие, остро перемешанное с надеждой. А Аликс, кажется, была готова пасть на колени перед Григорием и целовать его ноги.
Одна только Вырубова смотрела прищурившись и едва удерживала усмешку.
— Оставьте нас, — приказал Николай секунду спустя, и Джулия поняла, что это относится и к ней тоже. Выходя из залы, она снова глянула на Вырубову и, заметив подмигивание, пошла за ней.
В маленькой душной комнате, наполненной запахом нафталина и старого тряпья, Анна остановилась и, приложив палец к губам, зашептала:
— Зачем вы привели этого человека, ваша светлость? Разве вы не понимаете, сколько горя он может принести Государю?
«Что за черт? Еще одна провидица? Или…»
— Ты? — быстро спросила Джулия, хватая Анну за плечи и глядя на нее сквозь опущенные ресницы. — Быстро отвечай! Ты?
— Я.
Ну, хоть с этим разобрались.
Джулия вспомнила комнату, пахнущую табаком и благовониями. Очередной салон, и вечера, занятые игрой в карты и сеансами спиритизма. Себя, сидящую на диване, и тихий шепот поблизости: «Будешь и мужчиной и женщиной сразу, и будет тебе мужское имя, и войдет она в твою жизнь яркой звездой, а уйдет — замерзшей».
— Если я верно помню историю России, ты будешь одной из страстных поклонниц «этого человека», — со злостью сказала Джулия, глядя на Анну, в чертах лица которой уже проступала знакомая усмешечка. — Какого дьявола ты здесь делаешь?
— Пришла посмотреть. Ты же знаешь: я люблю появляться во временах великих потрясений, и разве это — не одно из них?
Ладони сами собой скользнули к женскому горлу и сжались, перекрывая кислород. Джулия придвинулась ближе, заглядывая в насмешливые глаза.
— Что произойдет в четырнадцатом, если я не смогу здесь все исправить? Отвечай мне, тварь.
«Господи, я пытаюсь задушить архангела Гавриила. Мир, должно быть, окончательно сошел с ума».
— Убери руки, — попросила Анна, которой кислород словно и не нужен оказался. — В этой истории я на твоей стороне.
Непонятно почему, но Джулия ей поверила. Опустила руки, тяжело задышала.
— Ну?
— Ты прочла хотя бы одну газету, когда была в четырнадцатом? Похоже, что нет. Благодаря идиотской политике Николая Алексеевича, нынешнего президента Союза, Россия вот уже добрый десяток лет втянута в холодную войну с Европейским Содружеством. Американский Альянс держит нейтралитет, но после некоторых неумных действий Николая Третьего мирный договор будет разорван, и начнется война, в которой против Союза выступят и Содружество, и Альянс. Война продлится всего две недели, а после Николай отдаст приказ сбросить первую атомную бомбу. Пройдет еще несколько дней, и мир перестанет существовать.
Что ж, чего-то подобного она и ожидала. Победивший социализм вряд ли смог бы мирно уживаться с капитализмом, и конец был неизбежен. Странно еще, что они продержались так долго…
— Так какого дьявола ты ничего не делаешь? — сквозь зубы спросила Джулия. — Ты же ближайшая подруга Аликс, и можешь через нее влиять на Николая!
Анна усмехнулась в полумраке комнаты.
— Я и влияю. Как думаешь, чьи рекомендации передает государыня своему мужу? Кто вкладывает их ей в голову?
Джулия удивилась.
— Но тогда почему?..
— Да потому, что слишком серьезные силы сошлись в этой проклятой точке времени, — в сердцах сказала Анна, и Джулия снова ей поверила. — Думаешь, только твой герцог ведет свою игру? Ох, милая, это далеко не так. И ты совершила большую ошибку, притащив сюда Распутина.
— Ошибку? Почему? Таня все равно привела бы его!
Анна наморщила нос и покачала головой.
— Верно, но это сделала бы она, а не ты. А теперь, дорогая, тебе нужно как можно скорее уносить отсюда ноги.
Не успела она договорить, как снаружи громыхнуло, раздался топот сапог, и через мгновение дверь слетела с петель, и Джулия вместе с Анной оказались лежащими на полу и засыпанными пахнущими нафталином кафтанами и старыми платьями.
— Помогите! — пискнула Анна из-под груды одежды. — Прошу, помогите!
Тишайший шепот проник в уши Джулии:
— Не сопротивляйся, сделаешь только хуже. Подчиняйся им, а я придумаю, как тебя вытащить.
Не успела Джулия изумиться, как сильные мужские руки вынули ее из груды тряпья, поставили на ноги и за шиворот вытолкали в коридор.
— Мадемуазель Друцкая, по высочайшему повелению вы арестованы. Прошу следовать за мной.
Джулия оглянулась. Вытащенная из комнаты Анна старательно изображала обморок, один из жандармов топтался рядом с ней, не зная, что делать.
«Черт. Трижды черт. Сто сорок восемь раз черт».
Под конвоем ее препроводили к экипажу. Сели так: в центре Джулия, по бокам — два жандарма. Еще один сел на облучок.
— За что меня арестовывают? — спросила Джулия.
— За государственную измену, мадемуазель. Соблаговолите хранить молчание вплоть до первого допроса.
Джулия подчинилась и прикрыла глаза. Похоже, этот раунд закончился не в ее пользу.
***
Мэрилин смотрела и не верила своим глазам: только что Джулия была здесь, стояла рядом с ними, усмехаясь, и вдруг ее тело начало таять, становиться меньше: на миллиметры, совсем немного, но меньше.
— Что происходит? — похоже было, что Саша по-настоящему испугался. — Что за фокусы еще?
Адам зачарованно коснулся Джулии и отдернул руку. Он выглядел изумленным, и это пугало больше всего.
— Черт… — пробормотал он, отступая. — Вот черт…
Мэрилин шагнула к нему и схватила за плечи, заставляя посмотреть в глаза.
— Адам, в чем дело? Что с ней?
Господи, она же просто таяла на глазах! Лицо уже стало совсем острым, вокруг глаз появились жуткие ямы, и руки были похожи на что-то очень тонкое, анорексичное.
— Похоже, что в девятьсот четвертом что-то случилось, — быстро сказал Адам, опомнившись. — Похоже, Юля вляпалась в неприятности.
— Какие неприятности? — закричала Мэрилин. — Адам, говори быстрее, разве ты не видишь, что происходит?
— Да не знаю я! — ошарашенно ответил Адам. — Может, ее там убили? Возможно, в этом дело?
Убили? Мэрилин ахнула. Ноги ее подкосились, и она едва не свалилась на пол, но Саша вовремя поддержал ее за талию. Как убили?
— Нужно что-то делать, — услышала она Сашин голос позади. — Отправь нас в то время, и мы разберемся.
Времени удивляться еще и этому не было. Джулия продолжала таять.
— Адам, ты можешь отправить нас туда? — спросила Мэрилин.
Он покачал головой.
— Только тебя. Сашку… Нет.
— Почему? — они хором задали этот вопрос, но Мэрилин, в отличие от Саши, тут же поняла ответ.
Потому что она в этом мире — Дух Хаоса, а Саша — всего лишь человек, только и всего.
— Давай, — скомандовала Мэрилин. И крикнула, увидев, что Адам колеблется: — Быстрее!
Мир вокруг расцвел, окрасился в яркие, нереальные цвета. Сумасшедший шум заставил схватиться за уши: этот вой, этот вопль почти невыносимо было слушать. Но через секунду все ушло, и Мэрилин оказалась в девятьсот четвертом.
Надо же: Адам здесь выглядел почти так же, как там. Только одет был иначе да борода была длиннее, а в остальном он практически не изменился. Зато изменилась сама Мэрилин.
— Добро пожаловать, ваше Сиятельство, — поклонился Адам. — Как прошло путешествие?
— Смешно, — пробормотала Мэрилин, не узнавая собственный голос. Он был не просто мужским, он был… юношеским?
Адам взял ее за руку и подвел к висящему на стене зеркалу. С отражающей поверхности на нее смотрел миловидный юноша лет семнадцати: темноволосый, темноглазый и чем-то напоминающий лики византийских икон.
Надо же, она успела забыть, что именно так выглядела в этой жизни…
— Так, — сказала Мэрилин, заставив себя отвернуться от зеркала. — Надо найти Юлю. Ты знаешь, что с ней произошло?
Он покачал головой, и Мэрилин кивнула.
— В какой день ты меня перенес?
— Сегодня она должна была ехать в Царское Село, чтобы представить Распутина Николаю Второму.
Мэрилин лихорадочно соображала. Вопрос первый: доехала ли Юля туда вообще? Вопрос второй: если доехала, то смогла ли уехать обратно? Получалось, что начинать нужно с места, откуда она должна была выехать.
— Ты знаешь, где она живет?
— Извозчик знает. Идем, я провожу.
Адам довел ее до выхода из бара (впрочем, в этом времени это было скорее кафе) и остановился. Мэрилин посмотрела на него исподлобья.
— Не хочешь помочь? Поехали со мной.
Он покачал головой, а она подумала, что на ее памяти он ни разу не покидал свой бар. Интересно, почему?
Впрочем, задумываться было некогда. Мэрилин села в экипаж и, прильнув к окну, принялась считать про себя минуты и рассматривать заснеженный Петербург.
Никогда не любила этот город. Даже когда жила здесь в той (или теперь этой?) жизни. Он всегда был слишком сырым, слишком серым и слишком суровым. Три «С», которыми можно было описать всю ее жизнь в конце девятнадцатого — начале двадцатого века.
Она вдруг подумала о Саше. Ее исчезновение было таким стремительным, что он явно не успел ничего сообразить. Зато, наверное, теперь поверит окончательно: невозможно не поверить, видя, как истончается на глазах тело Джулии, становится бесплотным и каким-то прозрачным.
Что он станет делать, если действительно поверит? Начнет задавать миллион вопросов, или впадет в панику, или предложит помощь? Все же он значительно отличался от того Саши, которого Мэрилин помнила, поэтому предугадать его действия будет сложно. Но ей нравилось то, как он ее защищал. Как оберегал. Как заботился. Пожалуй, в этом было что-то, чего не было в настоящем четырнадцатом году. Спокойная и уверенная мужская сила, наверное?
Она засмеялась. Забавно размышлять о мужской силе, находясь в мужском теле. Сидеть было не слишком удобно: она все же не привыкла, что между ног находится нечто, давящее изнутри на тесные брюки. Нечто, которое при мыслях о Саше как будто принялось набирать силу?
Тьфу, пропасть.
Экипаж остановился, и Мэрилин выпрыгнула наружу, стукнув набойками сапог об очищенную от снега мостовую. Кинула монету извозчику и, пройдя узкие ворота, поднялась наверх, где у простенькой, без всяких изысков, двери висела табличка: «Апартаменты мадемуазель Друцкой».
В ответ на стук в парадную выглянула горничная. Она поклонилась и испуганно уставилась на Мэрилин.
— Я ищу мадемуазель Друцкую, — она слегка споткнулась на первых словах, снова удивившись непривычному голосу, но продолжила уже уверенней. — Знаю, что этим утром она должна была отправиться в Царское Село, но не знаю, отправилась ли.
Горничная молча закивала, а Мэрилин чертыхнулась про себя.
— И обратно не возвращалась?
Все было ясно. Если она уехала утром и до сих пор не вернулась, значит, что-то случилось именно там. Непонятно только, как узнать, что именно.
Топоча сапогами, Мэрилин сбежала вниз по лестнице, выскочила на улицу и остановилась, в задумчивости потирая затылок.
«Попробуем рассуждать логически, — сказала она себе, пытаясь успокоиться. — Что могло случиться в этом чертовом Царском Селе? Ее могли убить или арестовать, так? Или она решила остаться там по доброй воле. В первом случае спешить мне уже некуда, в последнем — тоже, остается только один вариант, требующий немедленного вмешательства».
Она вздохнула и, выйдя на проспект, махнула извозчику.
«Придется ехать к отцу».
***
Камера, в которую ее поместили, была длинной и узкой. Семь шагов в длину, три — в ширину. По диагонали получалось почти восемь, но это мало спасало, поскольку один из углов занимала деревянная, дурно пахнущая бочка с крышкой, и обойти ее было невозможно, да и некуда.
Джулия чувствовала себя так, словно попала в дурной сон. Пока ее везли по Петербургу, она все думала, что все это — какая-то шутка, и экипаж сейчас остановится у Аничкова или еще где, и перед ней извинятся, и начнут целовать ручки, и…
Ее привезли в тюрьму Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. И иллюзии кончились.
Жандармы, заставившие ее раздеться, молча рассматривали побелевшее от холода тело, и то, что они не смеялись, не шутили, а просто и четко выполняли свою работу, привносило в душу немыслимый холод и страх. Как будто каменные стены крепости с первых секунд принялись высасывать тепло и радость, предлагая взамен лишь отчаяние и безысходность.
Джулии выдали тюремную одежду и проводили в камеру. Железная кровать, железный стол, встроенный одной стороной в стену, подтекающий умывальник, мерзко пахнущая бочка, да высокое окно на стене, из которого, если подпрыгнуть, можно было разглядеть кусок крепостной стены, — вот и все немудреное убранство, которое досталось Джулии. В руки ей выдали матрас, одеяло, две простыни и подушку. Дверь захлопнулась с лязгнувшим звуком и отсекла ее от всего живого.
Черт побери, что же произошло? Как вышло, что план дал сбой? Кто оказался слабым звеном?
А ведь старая сука попыталась предупредить. Правда, было уже поздно, но все же, все же…
Джулия вздохнула и, бросив матрас на кровать, присела сверху. Тюремная роба отвратительным мешком сидела на теле и раздражала кожу. Интересно, сколько времени ей придется здесь провести?
Нужно поймать момент и заставить хотя бы одного из охранников посмотреть ей в глаза. Тогда он откроет дверь и поможет ей выбраться… Впрочем, это вряд ли сработает: она сможет удерживать под контролем только одного, а ведь в коридорах, как она помнила, всегда дежурили по двое, да и остальную охрану нельзя сбрасывать со счетов.
Она вдруг поняла, что смертельно устала. Устала и физически (Когда последний раз удавалось поспать хотя бы восемь часов кряду?), и морально. Устала заниматься спасением этого дурацкого, не слишком ей нужного мира. Устала видеть рядом нечто отчаянно похожее на Таню и не сметь к ней даже прикоснуться. Устала искать ответы, но находить при этом лишь новые вопросы.
Нити реальности, которые Джулия просмотрела, едва дверь в камеру захлопнулась с оглушительным лязгом, ничего толком не показали. Получалось, что причины того, что она оказалась здесь, просто не было. И это было невозможно, это было нереально, но при этом — вот чудеса! — было именно так.
Старая сука сказала: «Не сопротивляйся, а я придумаю, как тебя вытащить».
Что ж, возможно, в этом правда есть смысл? Просто закрыть глаза, улечься на скрипучую, отдающую холодом кровать, укрыться ни капли не согревающим одеялом и заснуть тяжелым сном смертельно усталого человека…
Человека?
Нет, невозможно. Джулия вскочила на ноги и принялась ходить из угла в угол: восемь шагов туда, восемь — обратно.
Ее арестовали в Царском Селе. Кто знал о том, что она будет там? Гришка-гореть-ему-в-аду-Распутин, сам Николай, Таня, и… Агата?
Джулия засмеялась. Смех эхом откатился от стен и разнесся по камере причудливым гулом.
Нет, если подозревать даже Агату, то ей точно одна дорога — в больницу на улице Ганушкина, лежать в смирительной рубашке и пускать слюни от больших доз аминазина.
Значит, Распутин, Таня и Николай. Кто из них? Распутину этот арест не нужен и даже не выгоден: как бы там ни было, он считает ее союзником. Николай? Только если окончательно испугался и решился на безумный поступок, прекрасно понимая его последствия. Значит…
Джулия остановилась, согревая руки в длинных рукавах робы. По ее позвоночнику каплями растекся холод.
Значит, Таня. Просто потому, что больше некому. А еще из-за странного взгляда, которым она проводила ее в последнюю встречу. Но зачем?
Со стороны двери раздался лязгающий звук, и металлическое окошко приоткрылось. Толстая рука, покрытая отвратительно-рыжими волосками, просунула внутрь миску и ложку.
— Ужин.
Джулия презрительно скривилась.
— Сам ешь свой ужин, — сказала она холодно. — Я хочу знать: почему я здесь?
Окошко снова захлопнулось: видимо, унтер-офицеру было не привыкать к тому, что в первый вечер заключения узники отказываются от еды. От стен с каждой минутой все больше и больше тянуло сыростью.
Щелкнуть бы сейчас пальцами и оказаться в Петербурге. В нормальном Петербурге, осеннем, и сидеть на диване с чашкой кофе в руках, и слушать треск поленьев в печи, и чувствовать Танино дыхание на своей шее.
— Если это ты, то я не понимаю — зачем ты это делаешь? — спросила Джулия вслух, упираясь ладонями в холодную стену камеры. — Ради чего? Неужели для тебя так важно спасти несчастную горстку людей, собирающихся подать эту чертову петицию? Но ведь ты же ясно сказала, что количество пролитой крови тебя не интересует. Тогда зачем?
Шел час за часом, время тянулось, будто резина, а Джулия все ходила туда-сюда по камере, то и дело останавливаясь и опираясь ладонями о стену, и пыталась понять.
— Какой тебе смысл сажать меня сюда? Даже если ты догадалась, что я собираюсь помешать осуществлению твоих планов, ты должна понимать, что, посадив меня в тюрьму, ты ровным счетом ничего не изменишь. Я все равно выйду отсюда — не сегодня, так завтра, и…
Она осеклась. Может, в этом и есть причина? Единственное, для чего стоило бы отправить ее в тюрьму, — это выиграть время. Время на то, чтобы вдвоем с Распутиным уговорить Николая принять петицию.
Да, но есть же еще князь Святополк-Мирский, который знает теперь о готовящемся заговоре, и который (Дай бог, чтобы было так!) сделает все для того, чтобы удержать Николая в Царском Селе. Что ж, будем считать, что это единственный козырь, оставшийся в ее рукаве. Последний.
Дверь камеры скрипнула, отворяясь, и Джулия с изумлением поняла: нет. Не последний. Оказывается, есть еще один.
— Князь.
Пока он входил внутрь, наклонив голову, пока делал знак унтер-офицеру: «Оставьте нас одних», пока останавливался в двух шагах, склонив голову со следами юношеских прыщей на лице, Джулия пыталась призвать тени. Но теней не было.
— Не трать силы, — звенящим голосом сказал князь, подходя к ней еще ближе. — С тобой что-то произошло в этом времени, от чего в нормальном твое тело начало исчезать. Я пришла… пришел, чтобы забрать тебя обратно.
Джулия почувствовала, как открывается ее рот: против воли, сам собой, да так широко, что, казалось, еще немного — и подбородок ударится о шею.
— Машка?!
Юноша нетерпеливо кивнул, со всех сторон осматривая тело Джулии. Как будто искал повреждения или раны, но ничего не нашел.
— Странно, — сказал он своим звонким, но начавшим уже ломаться голосом. — Мы были уверены, что тебя здесь как минимум бьют, а в перспективе собираются убить вовсе.
Джулия пожала плечами. Странно было смотреть на этого мальчика и пытаться разглядеть в нем Мэрилин. Впрочем, в этом — новом — мире слишком многое было странным.
— Как тебя сюда пустили? Почему не в комнату для свиданий? Ты можешь меня отсюда вытащить?
Юноша шмыгнул носом, и на секунду действительно стал похож на Мэрилин: слишком похоже сверкнули глаза, слишком похоже скривились губы.
— Пришлось попросить отца. Он был не слишком рад помочь, но я сказал, что это ради женщины, и тогда он, конечно, согласился…
Ну конечно! Вот почему это лицо было таким знакомым. Она помнила его, конечно помнила, просто в нормальном девятьсот четвертом они еще не были знакомы! Они познакомились позже, и юноша уже был мужчиной, и платье на нем было отнюдь не мужское, как сейчас.
— Садись, — Джулия кивнула в сторону кровати и первой присела на краешек. — Теперь я должна звать тебя Феликсом?
— Зови как хочешь, — хмуро сказала Мэрилин, присаживаясь рядом. — Надо решить, как тебя отсюда вытащить.
— А твой отец?..
Это был глупый вопрос, и Джулия поняла это, даже не договорив до конца. Отец Феликса, командир Кавалергардского полка, вполне мог устроить свидание в тюрьме Трубецкого бастиона и даже свидание в камере, но ни за что не стал бы хлопотать за узника. Тем более ради сына.
— Расскажи, что произошло, — попросила Мэрилин, и Джулия кратко пересказала ей события этого странного дня. Поездку в Царское Село в компании с Распутиным (лицо Мэрилин дернулось от упоминания этого имени), и встречу с Николаем, и разговор с Анной Вырубовой, и этот непонятный внезапный арест.
— Странно, — сказала Мэрилин, выслушав ее до конца. — Думаешь, это Таня все организовала?
Что ж, Мэрилин никогда не была глупой. И если она пришла к тому же выводу, значит, скорее всего, этот вывод был верным.
— Отец сказал, что тебя обвиняют в попытке свергнуть Николая, — услышала Джулия. — Мне кажется, герцог или нет, но в этой жизни твоя любовь точно темная. И упекла тебя сюда она. По той простой причине, что больше некому.
— Есть еще один вариант, — покачала головой Джулия. — Но он настолько невероятный, что я даже произносить его не буду.
— Нет уж, говори, раз начала, — потребовала Мэрилин. Ее юношеский голос стал еще звонче от старательно скрываемого волнения.
Джулия повернулась к ней и посмотрела в глаза.
— Что, если ей снова заморочили голову? Что, если она играет не на своей стороне, а на чьей-то другой? Что, если ее заставили видеть во мне врага?
Мэрилин недоверчиво усмехнулась.
— И кому, по-твоему, это может быть нужно?
Секунду Джулия думала: сказать или нет. И решилась:
— Лилит. Она единственная пока не участвует во всем этом кошмаре. А зная ее, вряд ли она осталась бы в стороне.
Еще мгновение они молча смотрели друг на друга, а потом замок снова лязгнул, и дверь приоткрылась.