Пролог
Все началось с того, что они решили изменить прошлое.
Впрочем, нет. Пожалуй, все началось немного раньше — в летний солнечный день в парке Горького (если в каком-нибудь маленьком городе есть парк — будьте уверены, он будет называться именно так), когда прыщавый юнец, примостившийся задницей на спинке лавочки и поставивший резиновую подошву своих «конверсов» на сиденье, бросил прямо на плавящийся от жары асфальт сплющенную банку из-под пепси.
Да, все началось именно тогда.
Если бы юнец знал, какие события последуют за этим, казалось бы, совсем невинным броском, он бы, наверное, с превеликой радостью затолкал эту банку в свое собственное горло. А потом, для верности, утрамбовал рукой. Но он не знал, и поэтому просто остался сидеть на спинке лавочки, подставив прыщавое лицо жаркому летнему солнцу и не подозревая, что жить ему оставалось всего несколько недель.
Трудно воспитывать ребенка одному, когда тебе всего двадцать шесть, мама твоя живет в нескольких тысячах километров, часть из которых приходится на холодный океан, а отец возникает в памяти только в виде старой потрепанной фотографии, найденной однажды в семейном комоде.
Хорошо еще, что ребенок, словно жалея отца, получился на славу.
— Пап, давай прокатимся на машинках?
— Ладно. Только при условии, что ты сам сбегаешь за билетами.
Конечно же, он был только рад: выхватил из пальцев протянутый кошелек и убежал к деревянному домику, которому по-хорошему давно пора было отправиться на свалку, но который тем не менее каждую весну упорно покрывали голубой краской и обновляли стершуюся за зиму надпись «Касса».
Влад родился, когда Саше было девятнадцать. На самом деле он, конечно, вовсе не должен был появиться на свет, но в начале двухтысячных противозачаточная паранойя еще не достигла своего пика и девятнадцатилетние парни не всегда заглядывали в аптеку или ларек перед тем, как отправиться в гости к подружке, обожающей выкурить косячок перед «этим самым».
«Это самое» произошло один-единственный раз, на старом продавленном диване, спинка которого представляла собой три прямоугольные подушки, продавленные от частого использования и выцветшие от старости. У Саши дома был точно такой же диван, и такой же, покрытый облупившимся лаком стол, и такая же «стенка» с тем же самым, гореть бы ему в аду, лаком.
Одного раза оказалось вполне достаточно. Следующие девять месяцев Сашиной жизни превратились в сущий ад: с одной стороны, он вынужден был почти круглосуточно караулить подружку, чтобы она не продолжила баловаться косячками, а то и чем посерьезнее. С другой — еще не старая мать, а вместе с ней и все остальные родственники, и соседи, и даже друзья ежедневно напоминали Саше, какой он олух, советовали убедиться, его ли это ребенок, и рекомендовали забыть об «этой проститутке» раз и навсегда. С третьей — приходилось все же уделять время учебе в местном политехническом, иначе ему бы светило не столько отцовство, сколько двухлетнее «равняйсь-смирно» в натирающих ноги сапогах.
Как это часто бывает, все проблемы решились практически в один день. Подружка родила сына — без малого четыре килограмма, пятьдесят пять сантиметров, — дождалась, пока счастливый Саша заберет ее из роддома, и через несколько дней, когда радостный отец вместе с ребенком отправился получать свидетельство о рождении, выпила разом весь свой старый запас таблеток, до которого ее не допускали на протяжении девяти месяцев.
Он не успел совсем немного. Врач сказал, что, если бы он вернулся часом раньше, все могло сложиться иначе, но в ЗАГСе, как водится, пришлось постоять в очереди, а потом нужно было сменить Владу подгузник, и в результате Саша обнаружил в квартире только окончательно охладевшую к чему бы то ни было подружку.
Через неделю после похорон уехала мать. Заявила, что она еще слишком молода, чтобы становиться бабушкой, и показала трудовой договор, по которому «Воскресенская Алевтина Андреевна принимается на должность бухгалтера в ООО „СтройСбыт“ города Магадана».
Так в девятнадцать лет Саша остался один на один с вечно плачущим, постоянно болеющим и, главное, «черт-возьми-как-же-с-ним-обращаться?» ребенком.
Но в конце концов они так или иначе справились, верно? Они двое — Саша и его сын.
— Пап, пошли! Что ты стоишь? Я тебе машу-машу, как дурак, а ты не видишь!
Влад выглядел расстроенным — даже мордашка покраснела и уши оттопырились сильнее, чем обычно. Еще бы: он махал-махал, а папа стоял, погруженный в свои мысли, и никак не реагировал. Кстати, как именно он махал?
— Владислав… — начал Саша, за руку ведя сына к крытому павильону, из-под которого доносился визг то ли шин, то ли детей, и искрили изогнутые буквой «с» провода, поднимающиеся от машинок вверх.
— Пап, я знаю, — перебил его Влад, торопливо перебирая ногами, чтобы папа двигался быстрее. — Все знаю, честно. Сказал плохое слово — вечером мою посуду. Пап, ну пойдем же скорее!
Саша рассмеялся, подхватил сына под худосочный живот и закинул себе на плечо, улыбаясь от счастья и с удовольствием думая о том, что, кажется, не ошибся с выбором без малого восемь лет назад. Нет, совсем не ошибся.
До павильона оставалось каких-нибудь несколько метров, когда прямо под Сашины ноги упала какая-то сплющенная жестянка. Он остановился и, не спуская визжащего от восторга Влада с плеча, присел, чтобы поднять. А в следующее мгновение что-то мягкое ударилось о его голову, и от толчка он вместе с сыном оказался лежащим прямо на горячем асфальте. Сверху на него упала женщина.
***
— Боже мой, умоляю, сотри это дебильное выражение со своего лица! Ты выглядишь так, словно написала в штанишки и теперь не знаешь, как побыстрее добраться до сортира!
Сортир. Дебильное. Боже мой.
Маша поняла, что с нее достаточно. Полгода, которые она потратила на то, чтобы быть рядом с этим идиотом, — это слишком много для молодой, красивой и перспективной девушки, верно? Даже если этот идиот — единственный, кто за последние несколько лет осмелился обратить на нее внимание и начать ухаживать.
Впрочем, «ухаживать» — слишком громко сказано, конечно. Если брать в общепринятом смысле этого слова, то ухаживание длилось всего пару дней, после которых он решил (вполне обоснованно), что она принадлежит ему со всеми потрохами, и занялся ее воспитанием.
С парнями у Маши не складывалось с самой юности. Это было удивительно, потому что она была самой красивой в классе, а может, и во всей школе. Неплохо одевалась, умела шутить, могла поддержать разговор о спорте и машинах. Вот только она всегда была не такой, как все, — и, возможно, именно в этом было все дело.
Первый мальчик, который пригласил ее на танец во время школьной дискотеки, на второй минуте медляка «Металлики» решил, что с него достаточно ритмичных покачиваний и пора переходить к более серьезным действиям. Ладони мальчика опустились на Машины ягодицы, а вот ее колено, напротив, рывком поднялось вверх, сминая все, что было у него между ног, в неаккуратную массу.
С тех пор за ней навсегда закрепилось произносимое шепотом и сквозь зубы: «странная».
Это слово преследовало ее в школе, в дворовой компании, в спортивной секции, куда Маша ходила оттачивать гибкость. Она надеялась, что все будет иначе в техникуме, куда ее взяли учиться на «дизайнера-модельера», но — увы — вместе с ней на тот же поток поступила одна из бывших одноклассниц, которая немедленно распространила слухи о Машиной репутации среди немногочисленных парней и напрочь убила ее надежды на то, что когда-нибудь все может сложиться иначе.
Исходя из этого, неудивительно, что появление Тимура в своей жизни Маша восприняла как подарок небес. Конечно, он был не слишком симпатичным, и не слишком умным, и вообще «не слишком», но все же он брал ее за руку, приглашал в кино и однажды подарил букет ромашек. Этого оказалось вполне достаточно.
— За каким хреном мы вообще поперлись в этот парк? Я же говорил, что пацаны едут на речку и зовут нас с собой. Почему ты никогда не слушаешь, что я говорю?
Это было неправдой: Маша слушала. Слушала, когда Тимур заявил, что уже пора, и овладел ею на заплеванной лестничной площадке подъезда под аккомпанемент собачьего лая, доносящегося из какой-то квартиры наверху. Слушала, когда он решил, что ей нужно носить мини, и приволок купленную на местном рынке ярко-красную юбку, едва прикрывающую бедра. Она слушала, когда он орал на нее, когда обвинял в том, что она слишком сильно хлопает дверцей его любимой «девяточки», когда на ее глазах выливал свежесваренный борщ в унитаз, мотивируя это тем, что она «опять недосолила, убогая курица».
Но именно сегодня, летним ясным днем, идя рядом с ним по аллее парка Горького, Маша наконец поняла, что больше не хочет его слушать.
— Я ухожу от тебя, — выпалила она, на полуслове прервав его очередную уничижающую тираду. Тимур споткнулся и удивленно вытаращил на нее глаза.
— Нам нужно расстаться, — повторила Маша, опасаясь, что с первого раза он ее просто не услышал. — Раз я такая плохая — думаю, для тебя самое время поискать себе получше.
В полной уверенности, что разговор на этом окончен, Маша развернулась и пошла обратно, радуясь окружающему ее визгу детей, катающихся на облупленных лошадках аттракционов, и вслушиваясь в звуки играющего где-то вдали оркестра. Она не ожидала того, что произошло дальше. Ощутила сильный рывок назад, смешавшийся с острой болью на затылке, и вскрикнула, падая на асфальт и собирая ссадины ладонями.
— Ты что, охренела, сучка? — ласково спросил Тимур, с угрожающим видом возвышаясь над ней, пытающейся подняться. — Ты уйдешь, когда я тебе скажу, поняла? Не раньше и не позже.
Маша — откуда только силы взялись? — оттолкнулась саднящими ладонями от земли и вскочила на ноги, изо всех сил отталкивая Тимура в сторону. Она не стала ждать, пока он придет в себя, и побежала по аллее, мысленно отправляя по матушке короткую юбку, высокие каблуки и дурацкие колготки, которые от удара начали сползать с бедер и мешали движению.
Она пробежала мимо старенького колеса обозрения, миновала белоснежную статую пионера-горниста, и, когда спасительный выход из парка уже оказался в поле зрения, споткнулась о неровность асфальта, полетела вперед головой, ударившись о какого-то присевшего некстати парня и вместе с ним повалившись на землю.
***
В этом городе все было слишком странно. Странные люди гуляли по летнему парку, щеголяя странной одеждой. Странные дети катались на странных аттракционах — никаких тебе «Американских горок» и «Биг бэнов», одни сплошные «Вихри», «Орбиты» и тому подобное старье. Даже гамбургеры в вагончиках с фаст-фудом были не гамбургерами, а «булками с котлетой», а на стеклянных бутылках красовались этикетки не «Pepsi», но «Пепси».
Впрочем, чему удивляться? Странным был не только этот город, странным стал теперь весь мир. Жаль только, что странным он стал только для нее одной.
— Тетенька, — какая-то девочка подергала ее за подол юбки и улыбнулась, демонстрируя дырку между передними зубами. — Вы мешаете нам играть.
Джулия посмотрела под ноги и увидела расчерченные на асфальте «классики». Рядом с ними стояла группа детей — черт возьми, они просто стояли и ждали, когда она уйдет!
— Извините, — пробормотала она сквозь зубы и отошла в сторону.
Большие круглые часы на столбе показывали без трех минут двенадцать. Нужно было спешить.
Она быстрым шагом проследовала вглубь парка, миновала оркестр, играющий блюз на открытой деревянной сцене, протолкалась через танцующие парочки, свернула на ухоженную аллею и поняла, что успела вовремя.
Молодой мужчина, в котором почти невозможно было узнать Сашу, дрался с мужчиной постарше, а женщина, отдаленно напоминающая Мэрилин, с криками бегала вокруг них и пыталась разнять. Какой-то подросток, сидящий на спинке лавочки, равнодушно смотрел на драку, посасывая — о дьявол! — леденец на палочке, сделанный в форме петушка.
— Давай, Ванг, — вздохнула Джулия, внутренне собирая весь резерв оставшихся сил. — Твой выход.
Разнимать дерущихся мужиков оказалось тем еще удовольствием. Несмотря на то, что Джулия вложила в это не столько силу рук, сколько тщательно замаскированную ментальную энергию, несколько раз ей едва не заехали локтем по скуле, а под ногтями осталось немного мужской кожи.
Наконец, под аплодисменты подростка и притихшие вопли женщины-напоминающей-Мэрилин, Джулии удалось прогнать одного из дерущихся и помочь Саше подняться с земли.
— Спасибо, — его разбитые губы шевелились с трудом, но на ногах он стоял крепко. — Я бы и сам справился, но все равно — спасибо.
Джулия простонала про себя что-то похожее на «Это будет сложнее, чем я думала» и кивнула.
— Меня зовут Юля. Давайте уйдем отсюда и выпьем чаю? Раз уж я оказалась миротворцем, хотелось бы узнать, из-за чего весь сыр-бор.
В процессе чаепития фраза «Это будет сложнее, чем я думала» приобрела новый смысл. Сначала выяснилось, что у Саши — черт бы его побрал — есть сын. Маленький, похожий на него как две капли воды сын, который сидел теперь на скамейке летнего кафе и размазывал по щекам остатки слез. Потом обнаружилось, что женщина, напоминающая Мэрилин, напоминает ее далеко не так сильно, как хотелось бы: она по-прежнему была красивой, по-прежнему была рыжей, но на этом сходство, пожалуй, заканчивалось. В ней не было ничего от открытой милой девочки, готовой любить весь мир. Она оказалась замкнутой, подозрительной и молчаливой.
Подошедший официант принялся расставлять перед ними чашки, опуская каждую на блюдце с монограммой. Джулия поискала глазами пепельницу и уже было решила попросить принести, но вовремя вспомнила, что за такую просьбу недолго и на пять суток загреметь, и благоразумно промолчала.
— Так что произошло? — спросила она, когда официант ушел, пожелав им приятного дня. — С чего вдруг сцепились?
Саша разлил чай, придвинул сыну одну из чашек и только после этого ответил:
— Самое смешное, что мы даже не знакомы, — улыбнулся он разбитыми губами. — Но я терпеть не могу, когда бьют женщин.
Женщина-похожая-на-Мэрилин наконец решила представиться:
— Меня зовут Маша, — сказала она, кивнув своему спасителю. — Спасибо, что вмешались.
Джулия смотрела на них, молча помешивая в чашке то, что в этом мире, должно быть, называлось заваркой. Она ждала искры, вспышки, какого-то сигнала о том, что что-то возникло, но — увы — ничего не было. Маша выглядела так, словно ей не терпится поскорее уйти, а Сашу заботил теперь только его сын и ничего больше.
— Маша и Саша, — усмехнулась Джулия, с ужасом поняла, что произнесла это вслух, и, поймав удивленный Сашин взгляд, добавила: — Угадала? Ты же Саша, верно?
— Да, — он наморщил лоб, разглядывая ее лицо, — похоже, пытался понять, не встречались ли они раньше. — Но откуда ты знаешь?
Джулия изобразила пальцами знак, надеясь, что он вызовет в Саше хоть какую-то реакцию:
— Я экстрасенс, — объяснила она, когда реакции не последовало. — Многое знаю.
Саша и Маша переглянулись. На их лицах ясно читалось: «Сумасшедшая». А вот мальчик, напротив, заинтересовался.
— Что такое экстрасенс? — спросил он, рассматривая Джулию. — Это вроде фокусника? А можешь показать?
— Влад, я не думаю, что… — начал Саша, но Джулия не дала ему закончить.
— Могу, — сказала она быстро, понимая, что это, наверное, ее единственный шанс. — Скажи — как ты думаешь, что я могу знать о твоем папе?
Мальчик задумался ненадолго и ответил:
— Ничего. Вы же только что познакомились.
Джулия улыбнулась.
— Верно. А теперь смотри.
Она вытянула руки ладонями вниз, кончиками пальцев потянулась к Саше и коснулась на секунду его рук. Энергии было маловато, но картинки все же пошли — расплывчатые, смазанные, но она была рада и этому.
— Я вижу школьную столовую. Ты сидишь за столом рядом с девочкой и ждешь, когда она отвернется, чтобы насыпать побольше соли в ее обед. Она тебе нравится, но ты не знаешь, как еще ей об этом намекнуть.
Маша засмеялась.
— Что за дешевые фокусы? — спросила она насмешливо. — Это же бред!
Джулия повернулась к ней и немного прикрыла глаза.
— Парень, с которым дрался Саша. Его зовут на «Т», он глупый и пытался самоутвердиться за твой счет. Унижал тебя, оскорблял, иногда прилюдно. Почему ты позволяла ему все это делать с собой?
Она поняла, что не совладала с голосом и он стал звучать властно и ярко. Маша притихла, напуганная, Саша тоже, и только Влад смотрел со все возрастающим интересом.
— Ты не веришь в то, что достойна большего. Вбила себе в голову, что в твоей жизни возможен только один сценарий. Тебе нужно его сломать, иначе ты так никогда и не будешь счастлива.
— Послушайте, — пробормотал Саша, обнимая сына за плечи и прижимая его к себе. — Я не знаю, как вы это делаете, но…
Джулия посмотрела на него, и он замолчал, споткнувшись на полуслове.
«Пора? Или рано? Впрочем, „пора“ не будет никогда, так что…»
— Что, если я скажу вам, что ваша жизнь — ненастоящая? — спросила Джулия, переводя взгляд с Саши на Машу и обратно. — Что, если все, что вы видите вокруг, — это нереально? Что, если у вас есть возможность вернуть обратно свою жизнь? Не ту, которая у вас есть, а ту, какой она была с самого начала?
Ее вопросы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Маша таращила глаза, ее губы дрожали, и грудь под блузкой ходила ходуном. Саша выглядел не лучше: еще сильней прижал к себе сына и раскрыл рот, забыв о том, что нужно закрыть его обратно.
— Кто ты такая, дьявол тебя побери? — хрипло спросил он, шевеля уже покрывающимися коркой крови губами. — Кто ты такая?
Джулия торжествующе улыбнулась.
— Я Дух в теле человека. И я пришла, чтобы забрать вас домой.