7. Мы
Pov Алиса Ляхова
Шесть месяцев спустя
2026
Сентябрь
Кухня пахла корицей, тушёной говядиной и чем-то ещё — неуловимо родным, как запах детства, только теперь это был наш с Гришей дом, и эти запахи исходили от меня. Гриша когда-то назвал это «запахом Алиски» — смесь уюта, заботы и любви, которая почему-то прочно ассоциировалась у него с тёплым светом, пледом и домашними котлетами.
Я стояла у плиты, помешивая густой сливочный соус в чугунной сковороде. Лёшка сидел у меня на бедре, уцепившись одной рукой за воротник кофты, а другой — терзая прорезыватель. Он был весь мокрый, но счастливый: щёки румяные, на подбородке пузырился слюнявчик, а глазёнки светились восторгом, как будто этот резиновый монстрик был кульминацией всех его шести месяцев жизни.
— Ну что, командир, — я склонилась к нему и поцеловала в пахнущую молоком макушку. — Папа сегодня вернётся. Наконец-то.
Он в ответ издал вдохновенное нечто — смесь «агу», визга и победного клича — и затряс кулачками в воздухе, как будто собирался взлететь. На секунду я даже забыла, что держу на бедре почти семикилограммовый гирьку — так щемяще приятно было видеть эту искреннюю радость от простых слов.
Шесть месяцев. Полгода. Иногда казалось, что всё это — какая-то странная иллюзия. Что я всё ещё та же, кто с головой ушла в работу, кто вечно носилась по делам, а теперь — стою у плиты, с младенцем на бедре и соусом на плите, и не представляю, как жила без этого маленького человечка, без этих утренних «агу», без крошечных пяточек в ладони, без его запаха — молока, ванильного шампуня и немного чего-то инопланетного.
Соус на плите внезапно зашипел, и я дернулась, быстро убавляя огонь. Лёшка тут же возмутился: мол, как это — я отвлеклась? И, пользуясь моментом, уцепился зубами за край моей кофты, точнее кофты Гриши, которую я дома одевала, как платье.
— Нет-нет, малыш. Это не еда, — я аккуратно освободила ткань из его цепких пальцев. — Вот, держи свою игрушку. Она гораздо вкуснее.
Он недовольно сморщился, но, как всегда, быстро переключился. Его внимание привлекла лопата для пюре, и он потянулся к ней с таким усердием, будто хотел изобрести что-то новое.
Я улыбнулась. Это было так похоже на Гришу. То упрямство, с которым он вцеплялся в идею, даже если весь мир говорил «не выйдет»... Вот оно, в миниатюре, с прорезывателем в зубах.
На часах было уже почти девять. Гриша должен был быть дома в восемь, но, как обычно, что-то пошло не так. Сначала — рейс, потом, наверняка, кто-то из фанатов, которые просили фото, потом звонок от коллег. Я привыкла. Но сегодня... Сегодня хотелось, чтобы он просто был. Здесь. Рядом. Чтобы подошёл сзади, обнял, положил подбородок мне на плечо, как он любит. Чтобы поцеловал меня в шею и сказал: «Чем пахнет? Алиской?»
— Ма-ма-ма-ма! — вдруг закричал Лёшка, выгибаясь на моём бедре и показывая пальцем куда-то вниз.
— Устал сидеть, мой хороший? Ну, пойдём, поползаем, — Я аккуратно опустила его на мягкий плед, заранее расстеленный на полу. Он тут же перекатился на живот и начал энергично грести руками, как будто собирался преодолеть кухню в стиле баттерфляй. Его попытки были неуклюжи, иногда он застревал на боку, но не сдавался. Маленький покоритель пространства, не знающий, что можно сдаться.
— Куда это ты собрался? — Я подошла и, увидев, что он уже практически добрался до ножки табурета, аккуратно подхватила его. — Нет-нет, солнышко, туда не надо. Там тебе пока не рады.
Он закричал — обиженно, возмущённо, как будто я лишила его права на свободу передвижения. Но стоило мне протянуть ему ярко-зелёную ложку, как гнев исчез: его глаза зажглись, и он тут же схватил её, начиная с энтузиазмом колотить по полу.
Я села рядом, прислонившись спиной к шкафу, и на секунду просто смотрела на него. Ложка громко стучала по плитке, щёки налились жаром, а волосы топорщились в разные стороны.
— Папа тебя удивится, когда увидит, как ты ползаешь, три дня дома не был, ты уже концерты даешь, — прошептала я. — И как бьёшь ложкой. Он будет в восторге. Потому что ты у нас — чемпион.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно, будто капля воды на горячей сковороде — короткий, резкий, не к месту. Я замерла. Сердце отозвалось встревоженным толчком.
Гриша... он практически всегда открывал сам. У него были ключи, и он всегда открывал тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить Лёшку. Или громко — со смехом и криком: «Семья! Я вернулся!» Но не так. Не этим сухим, чужим дзинь.
Я обернулась в сторону коридора и пошла к двери.
— Алиска! Открой, это я! — раздался знакомый голос, чуть глухой сквозь дверь, но такой родной, что у меня сразу защемило в груди.
— Где твои ключи? — спросила я, уже кладя руку на замок.
— Не могу достать, открой, а то я тут с подарком на руках, и он тяжёлый, как моя карма! — кричит он.
Я вздохнула, скрутив в себе вспышку смеха, и щёлкнула замком. Дверь распахнулась, и я не поверила своим глазам. На пороге стоял Гриша. В помятом тёмно-синем худи с отпечатком рюкзака на плече, с торчащими во все стороны волосами и усталыми глазами. За спиной болталась его старая гитара в чехле с выцветшим шевроном. А в руках — невообразимое нечто: огромный плюшевый медведь, почти в его рост, с растерянной мордой, белой шерстью и бантом, будто с детской открытки.
— Привет, — ухмыльнулся он, поднимая брови.
Я захохотала.
— Ты... Что это вообще? — едва выговорила я, прикрывая рот ладонью.
— Это Лёшке. Ну и тебе — за терпение, — Гриша нагнулся чуть ниже и вытянул руку, как рыцарь, вручавший мне трофей. — Я увидел его в аэропорту, и он посмотрел на меня как ты, когда просишь «вот эту булочку с маком». Я не устоял.
— Ты сумасшедший, — покачала я головой, но не могла перестать улыбаться. — Заходи уже, герой.
Он шагнул в квартиру, плюшевый монстр плюхнулся на пол прихожей с глухим флоп, а Гриша одним движением отбросил капюшон и сразу — как всегда — обнял меня. Без слов, без расспросов, как будто мы не расставались вовсе.
Его руки обвили мою талию, тёплые, пахнущие холодным воздухом, кофе из пластмассового стаканчика и чем-то ещё — неизменным, родным, Гришиным. Его губы нашли мои — осторожно, медленно.
— Скучал, — прошептал он, уткнувшись лбом в мой лоб. Его дыхание было тяжёлым, горячим.
— Я тоже, — тихо ответила я. И почувствовала, как мурашки медленно поднимаются вдоль позвоночника, будто он вернул с собой всё тепло, которого здесь так не хватало.
— МА-МА-МА! — вдруг прокричал Лёшка из кухни.
Мы отпрянули друг от друга почти одновременно. Я с улыбкой, он — с паникой на лице.
— Он сказал мама?! — глаза Гриши распахнулись до размера блюдец.
— Ну... не совсем. Но близко. Он тренируется, — пожала я плечами, стараясь не рассмеяться.
Гриша идет на кухню и присел на корточки, вытянув вперёд руки, будто ловя момент: — Ну-ка, сынок! Неужели забыл папу? Я ведь — твой герой, я притащил тебе медведя размером с ванну!
Лёшка сидел на полу, рядом с тем самым медведем, и с непониманием смотрел на это странное существо перед собой. Потом наклонился вперёд, потянул руку... и схватил Гришу за нос.
— Ай! — Гриша расхохотался. — Ну вот, а я думал, хоть ты-то будешь меня уважать.
— Добро пожаловать в клуб, — заметила я, опершись плечом о дверной косяк.
Он подхватил сына на руки, привычно. Подбросил вверх — не высоко, с нежной осторожностью, а Лёшка зашёлся восторженным визгом, как будто это был фейерверк чувств.
— Как вы тут без меня? — спросил Гриша, целуя его в пушистую макушку.
— Скучно было, — я подошла ближе, проводя пальцем по рукаву его худи. — Ни одной разбросанной носки. Ни одной пустой чашки на тумбочке.
— Звучит как катастрофа, — он поднял бровь.
— Адская тоска, — подтвердила я.
Он улыбнулся, держа нас обоих — сына на руках, меня под плечом: — Тогда всё. Я больше никуда не уезжаю.
— Ты врёшь, — улыбаюсь я.
— Ну... ладно. Но не надолго. Обещаю, — говорит он. — Скоро и ты вернешься из декрета, будем вместе выступать, да сына?
Я снова покачала головой. И снова — прижалась к нему: — Ладно. Идите оба мыть руки. Ужин уже стынет.
— Слушаюсь, шеф, — Гриша чмокнул меня в лоб, потом Лёшку в щёку и направился в ванную, напевая вполголоса. Из ванной уже донёсся его голос: — Так, капитан, мужская солидарность начинается с чистых ладоней! Где у нас мыло? Ага, вот оно!
Я стояла у порога кухни, прижав руки к груди, и не могла перестать улыбаться. Дом наконец-то снова был полным.
Кухня наполнилась смехом, звоном ложек и негромким бульканьем соуса, который я наконец-то долила в тарелки. Гриша сидел за столом, устроив Лёшку у себя на коленях, и с преувеличенной серьезностью демонстрировал ему ложку, как будто это был какой-то древний артефакт. Лёшка хлопал ладошками по столу, оставляя мокрые следы, и с восторгом наблюдал, как Гриша размахивает столовым прибором, изображая фехтование.
— Ты его совсем распаляешь, — заметила я, ставя перед Гришей тарелку с тушеной говядиной и картофельным пюре. — Он потом не уснёт.
— Ну и что? — Гриша подкинул Лёшку вверх, и тот залился смехом. — Мы же мужчины. У нас свои правила. Правда, сын?
Лёшка, конечно, ничего не ответил, но с энтузиазмом потянулся к Гришиной тарелке, явно решив, что папина еда выглядит гораздо интереснее его собственного пюре из баночки.
— О-о-о, нет, — Гриша аккуратно отвел его руку. — Это папино. А вот это — твоё. — Он взял детскую ложечку, зачерпнул немного пюре и осторожно поднес к Лёшкиному рту. Тот, недолго думая, схватил ложку обеими руками и попытался засунуть её себе в рот целиком. — Э-э-э, полегче, — засмеялся Гриша, вытаскивая ложку из его цепких пальцев. — Ты что, дракон?
Я села напротив, отодвинув тарелку, и просто смотрела на них. Гриша — с его вечными шутками, но такой нежной осторожностью в движениях. Лёшка — с его восторгом от каждого нового открытия. Они были так похожи, эти двое. Даже выражение лиц — одинаково озорное, будто они уже сейчас замышляли какую-то шалость.
— Ну как, вкусно? — спросила я, когда Лёшка наконец проглотил очередную порцию пюре.
Он в ответ широко улыбнулся, размазав еду по щекам, и протянул руки ко мне, явно решив, что мама — следующий этап эксперимента под названием «ужин».
— Нет уж, — покачала головой я. — Ты сегодня с папой.
— Точно, — Гриша подхватил его под мышки и посадил себе на плечо. — Мы же команда.
Лёшка схватил Гришу за волосы, но тот даже не поморщился, только засмеялся: — Да, да, я знаю, у меня отличная причёска. Но давай без экстрима, ладно?
Я не могла оторвать от них глаз.
— Алис, — Гриша вдруг перестал дурачиться и посмотрел на меня тем своим взглядом, от которого всегда щемило под рёбрами. — Ты даже не представляешь, как я скучал по этому.
Он сделал широкий жест, охватывающий и кухню, и Лёшку на своём плече, и меня напротив. В его глазах читалось что-то такое тёплое и беззащитное, что я невольно улыбнулась.
— По чему именно? По моему фирменному пюре? — пошутила я, чтобы скрыть нахлынувшие эмоции.
— По всему. По этому хаосу. По твоим вздохам, когда я веду себя как ребёнок. По его... — он потрепал Лёшку по пухлой ножке, — по его восторженным крикам, когда я делаю что-то дурацкое. По ощущению, что я дома.
Я протянула руку и накрыла его ладонь своей. Его пальцы тут же сомкнулись вокруг моих — тёплые, немного шершавые, такие родные.
— Мы тоже скучали, — тихо призналась я. — Особенно этот маленький бандит. Вчера дополз до твоего фото на полке и облизывал его минут пять. — Гриша рассмеялся, и Лёшка, будто почувствовав вибрацию, залился смехом вместе с ним, продолжая мять папины волосы в своих крошечных кулачках. — Ой, только не начинайте свой мужской хор, — закатила я глаза, но не смогла сдержать улыбку. — Иначе соседи подумают, что у нас тут цирк шапито.
— Но ведь так и есть, — Гриша подмигнул мне и вдруг склонился к Лёшке, понизив голос до шёпота: — Ты только не говори маме, но мы с тобой настоящие артисты. Самые лучшие.
Лёшка в ответ издал восторженный визг и шлёпнул ладошкой по Гришиному носу. Я не выдержала и рассмеялась, наблюдая, как мой взрослый, серьёзный муж корчит рожицы нашему сыну, совершенно забыв про ужин.
— Ладно, циркачи, — встала я из-за стола, — если вы закончили своё выступление, может, всё-таки поедим? А то мясо уже совсем остыло.
— Слушаюсь, шеф! — Гриша подбросил Лёшку в воздух, ловя под смех малыша, и усадил его обратно на колени. — Так, капитан, приказ мамы — закон. Давай-ка доедим твоё пюре, а потом устроим диверсию — нападём на мамины щёки поцелуями! А после того, как ты уснешь, я полностью завоюю мамочку, да?
Лёшка, конечно, не понял ни слова, но залился звонким смехом, будто уловил общий восторженный тон папиных слов. Его карие глазки блестели, а пухлые щёчки покраснели от смеха. Он снова потянулся к Гришиной тарелке, на этот раз целенаправленно тыча пальчиком в кусочек мяса.
— Ага, вот ты какой гурман! — Гриша подхватил малыша под мышки и поднял повыше. — Ну что, сынок, хочешь попробовать настоящую мужскую еду? — Он окунул кончик вилки в соус и осторожно поднёс к Лёшкиному рту. Тот тут же обхватил губами металл и с торжествующим видом принялся сосать.
— Гриша! — я сделала испуганное движение. — Он же ещё слишком маленький для взрослой еды!
— Ой, да ладно тебе, — он отмахнулся, но тут же убрал вилку, когда Лёшка начал кашлять. — Видишь? Сам отказался. Умный мальчик, знает, что пока только мамино молоко и пюре. — Он похлопал сына по спинке, а тот, быстро оправившись, снова потянулся к столу.
Я покачала головой, но не могла не улыбаться. Гриша с Лёшкой были как два сообщающихся сосуда — одинаково шумные, одинаково непоседливые. И так трогательно нежные друг с другом. Когда муж наклонился, чтобы вытереть малышу подбородок салфеткой, его движения были удивительно аккуратными, будто он боялся сделать больно этому крошечному созданию.
— Ладно, хватит развлечений, — я встала и взяла Лёшку на руки. — Кому-то пора спать. А тебе, — я ткнула пальцем в Гришину грудь, — доедать ужин. Иначе всё остынет.
— Да-да, мамочка, — он поднял руки в шутливом жесте капитуляции, но глаза его смеялись. — Только дай мне его уложить, а? Я так редко это делаю...
В его голосе прозвучала та самая нота, против которой я никогда не могла устоять — лёгкая вина, щемящая нежность и обещание исправиться. Я вздохнула и кивнула: — Хорошо. Но только если будешь следовать инструкции: тёплая пижама, колыбельная, и ни в коем случае не подкидывать его перед сном!
— Клянусь! — Гриша торжественно прижал руку к груди, а потом осторожно принял из моих рук Лёшку, который уже начал тереть глазки. — Ну что, командир, идём покорять страну снов?
Они удалились в детскую, а я осталась на кухне, прибирая со стола. Из-за двери доносился Гришин голос — он пел какую-то нелепую песенку собственного сочинения, перемежая её комментариями: «Вот так ручку в рукав... Ой, нет, это ножка... Ладно, будем считать, что пижама теперь авангардного кроя...»
Я улыбалась, моя тарелка с едой уже остыла, но мне было не до неё. Вместо этого я достала из холодильника кусочек чизкейка и поставила чайник. Пусть хоть немного порадуется после гастролей.
Через двадцать минут Гриша вернулся на цыпочках, демонстративно вытирая пот со лба.
— Фух! Миссия выполнена. Спящий красавец в кроватке. Хотя, — он понизил голос, — мне кажется, он просто притворяется, чтобы послушать, как я пою. Ну не может человек с таким музыкальным слухом заснуть под мои вопли!
Я рассмеялась и пододвинула к нему тарелку с десертом: — Вот, заслужил. Хотя, по-моему, Лёшка уснул не от твоей колыбельной, а от полного истощения после всех этих подкидываний.
— Эй! — он сделал оскорблённое лицо, но тут же размяк, когда увидел чизкейк. — О, ты помнила! — Гриша тут же отломил кусочек пальцами и отправил в рот. — Ммм... Райское наслаждение. После трех дней отельного питания...
Я села рядом, обхватив руками чашку с чаем. В квартире наконец-то воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов на кухне. Гриша ел с аппетитом, а я просто смотрела на него, отмечая про себя новые морщинки у глаз, лёгкую щетину на щеках. Он выглядел уставшим, но счастливым.
— Ну что, — он отодвинул пустую тарелку и потянулся, — теперь, когда главный ценитель моих вокальных данных уснул... Как насчёт того, чтобы я исполнил для тебя что-нибудь особенное? — Его глаза блеснули озорным огоньком, когда он обхватил мои запястья и потянул к себе.
Я закатила глаза, но позволила ему притянуть себя: — Только если это не будет твой хит «Я вернулся, давай быстрее», который в чарте за последний месяц, как начался тур.
Я оказалась сидячей на его ногах, а он между моих ног на стуле. Гриша притянул меня ближе, его руки скользнули по моим бёдрам, тёплые ладони задержались под краем моего — вернее, его — свитера. Его пальцы провели по моей коже, вызывая мурашки, и я почувствовала, как дыхание стало глубже.
— Ты знаешь, что я больше всего любил в турах? — прошептал он, прижимая губы к моей шее. Его голос был низким, чуть хрипловатым от усталости.
Я закинула голову назад, давая ему больше доступа, и провела пальцами по его волосам, слегка потянув: — Что?
— Возвращаться. — Его губы скользнули к ключице, а руки поднялись выше, под свитер, к моей груди. — Представлять, как ты ждёшь. Как будешь выглядеть, когда я наконец смогу прикоснуться к тебе.
Я застонала, когда его пальцы нашли мои соски, уже твёрдые от его прикосновений.
— И? — прошептала я, приподнимаясь, чтобы он мог стянуть свитер. — Я оправдала ожидания?
Гриша замер на секунду, его глаза пробежались по моему телу, и в них вспыхнуло что-то тёмное, голодное.
— Ты превзошла, — он приподнялся со стула, заставляя меня встать, и прижал к себе так плотно, что я почувствовала его возбуждение через тонкую ткань его джинсов. — Я три дня мечтал только об одном.
Его руки опустились к моей пояснице, затем ниже, к краю моих штанов. Он наклонился, чтобы снова поцеловать меня, но на этот раз его поцелуй был не нежным, а жадным, требовательным. Я ответила тем же, вцепившись в его волосы, чувствуя, как его язык скользит по моим губам, как его пальцы впиваются в мою кожу.
— Гриша, — я оторвалась, чтобы перевести дыхание. — Мы... на кухне.
— И? — он ухмыльнулся, целуя мою шею снова, медленно опускаясь ниже. — Ты же знаешь, я люблю эксперименты.
Его губы коснулись моего декольте, а руки тем временем расстёгивали мои джинсы. Я закинула голову назад, чувствуя, как они соскальзывают с моих бёдер, оставляя меня в одних трусиках.
— Боже, — прошептал он, опускаясь на колени передо мной. Его пальцы скользнули под резинку, снимая и их, и я почувствовала его дыхание между ног. — Ты такая красивая.
Я вцепилась в край стола, когда его язык коснулся меня, медленно, как будто он хотел запомнить каждый сантиметр. Он знал моё тело лучше, чем кто-либо, знал, как заставить меня дрожать, как довести до края и не отпускать.
— Гриш... — я задыхалась, мои пальцы спутались в его волосах.
Он ответил не словами, а действием — его язык ускорился, а пальцы вошли в меня, заставляя меня выгнуться. Я застонала, чувствуя, как волны удовольствия накатывают всё ближе.
— Я... я не хочу кончать без тебя, — прошептала я, пытаясь оттянуть его вверх.
Гриша поднялся, его губы блестели, а глаза горели. Он быстро расстегнул джинсы, освобождаясь, и приподнял меня, поставив на край стола.
— Тогда не кончай, — прошептал он, входя в меня одним резким движением. Я вскрикнула, обвивая его ногами, притягивая ближе. Он начал двигаться медленно, но глубоко, заставляя меня чувствовать каждый сантиметр. — Ты так тугая, — он застонал, прижимаясь лбом к моему плечу. — Боже, как я скучал по этому.
Я обхватила его руками, цепляясь за спину, чувствуя, как его мышцы напрягаются под пальцами. Его ритм ускорялся, и я знала, что он близок, но он держал себя в руках, стараясь продлить это.
— Кончай со мной, — прошептал он, и его рука скользнула между нами, находя тот самый чувствительный бугорок.
Этого было достаточно. Я закричала, вцепившись в него, чувствуя, как волна накрывает меня целиком. Гриша последовал за мной почти сразу, его тело напряглось, и он вонзился в меня в последний раз, прежде чем обмякнуть, тяжело дыша.
Мы оставались так ещё несколько мгновений, пока наши сердца не начали успокаиваться. Гриша наконец отстранился, но не отпустил меня, а притянул к себе в объятия.
Гриша прижал меня к себе, его горячее дыхание обжигало кожу на моем плече. Я чувствовала, как его сердце бешено стучит — ровно в такт моему. Его пальцы медленно скользили по моей спине, рисуя невидимые узоры, от которых по телу бежали мурашки.
— Ты дрожишь, — прошептал он, целуя мою шею. Его губы были мягкими, слегка влажными после всего, что только что происходило.
Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. В горле стоял комок, а тело все еще пульсировало от пережитого наслаждения. Гриша аккуратно поднял меня на руки — я обвила его шею, пряча лицо в его плече. Он пах дорогой, кофе и нами — этой смесью пота, страсти и чего-то неуловимо родного.
Он пронес меня через кухню в спальню, осторожно опустил на кровать. Лунный свет пробивался сквозь шторы, очерчивая его силуэт — широкие плечи, бедра, все те линии, которые я знала наизусть, но которые каждый раз заставляли сердце биться чаще. Гриша лег рядом, обняв за талию. Его рука медленно скользила по моему животу, останавливаясь на мгновение, будто вспоминая, что здесь когда-то жил наш сын.
— Я так соскучился по этому, — его голос был хриплым, глухим. — По тебе. По твоему телу. По этим звукам, которые ты издаешь.
Его пальцы снова начали свое путешествие вниз, но на этот раз медленно, нежно, будто заново открывая каждый сантиметр. Я зажмурилась, когда его прикосновения достигли цели — он знал мое тело лучше, чем свое собственное, знал каждую точку, каждую реакцию.
— Смотри на меня, — попросил он, и я открыла глаза, встретившись с его взглядом. В темноте его глаза казались почти черными, но в них горел тот самый огонь, который сводил меня с ума с первого дня знакомства. Он вошел в меня снова — медленно, давая привыкнуть. Наши тела слились в едином ритме, будто за годы мы научились читать мысли друг друга. Его движения были плавными, но наполненными такой страстью, что казалось, вот-вот сожжет нас обоих.
Я вцепилась пальцами в его плечи, чувствуя, как нарастает новое напряжение. Гриша наклонился, его губы нашли мои в поцелуе — горячем, влажном, безудержном. В тот момент, когда волна наслаждения накрыла меня снова, он прошептал мое имя — так, как делал это всегда, будто это было священное заклинание.
Мы лежали, переплетясь, еще долго после. Его пальцы расчесывали мои волосы, время от времени он оставлял легкие поцелуи на моем плече, шепча что-то между ними.
— Малыш? — тихо начинаем Гриша.
— М-м? — мчу я, продолжая водить пальцем по его татуировкам.
— Я дочку хочу, — говорит он.
— Сам родишь? — спрашиваю я.
Гриша рассмеялся, и его смех — тёплый, щекочущий, искренний — разлился по моей коже, будто солнце, пробившееся сквозь щели жалюзи. Он перевернулся на бок, подперев голову рукой, и посмотрел на меня с той самой фирменной, полу заговорщической ухмылкой, от которой у меня каждый раз срывалось дыхание. Она всегда означала одно: сейчас будет что-то — рискованное, глупое, чудесное.
— Ну ты же знаешь, я всегда готов к экспериментам, — его голос понизился, стал почти ленивым, но от этого — ещё более соблазнительным. Он провел подушечкой пальца по моей талии, описывая медленные круги, будто играя на струнах под кожей. — Но думаю, биология всё же на твоей стороне в этом вопросе.
Я закатила глаза, но не смогла удержать улыбку — он это знал и наслаждался этим. Его палец теперь вырисовывал невидимые узоры чуть ниже, будто он уже видел, как там, в глубине, вновь зарождается жизнь. И не просто жизнь — наша жизнь.
— Ты серьёзно? — спросила я наконец, положив свою ладонь поверх его. Сердце стучало быстрее. — Ты правда хочешь ещё одного?
Он перестал улыбаться. В его глазах появилось нечто совсем другое — то редкое выражение, которое я видела только в самые честные, настоящие моменты. Как тогда, когда он впервые держал Лёшку. Или когда вышел на сцену после смерти отца. Или когда просто смотрел на меня, ничего не говоря.
— Абсолютно, — тихо произнёс он. — Я видел, как ты с Алиской. Как с Лёшкой. Как ты смеешься, как поёшь ему, как прижимаешь к себе, будто мир можно склеить одним объятием. — Он вздохнул и провел пальцами по моей щеке. — Я хочу увидеть, как ты будешь с нашей дочкой. Как она будет похожа на тебя. Как у неё будут твои веснушки и твоя упрямая морщинка на лбу, когда она не согласна.
Я стиснула губы, потому что внутри что-то болезненно и сладко сжалось. Картина возникла перед глазами почти сразу: тонкие пальчики, крохотные ноготки, пухлые щёки и глаза, в которых отражается весь наш мир. Она зовёт меня, тянется, лепечет что-то, и в этом лепете — вся музыка мира.
— Ты же понимаешь, что это значит? — хрипло сказала я. — Опять бессонные ночи. Опять пеленки. Гормоны, страх, истерики, полное отсутствие личного пространства...
— Опять это чудо, — перебил он, мягко поцеловав мой живот. Его губы были тёплыми, осторожными, словно он уже разговаривал с кем-то внутри. — И если ты только скажешь «да», я клянусь, Алис... всё будет по-другому. Я буду рядом. Всегда.
Я коснулась его волос, провела пальцами по прядям, чуть завивающимся на висках. Он поднял на меня глаза — такие тёмные, глубокие, уверенные. И в этих глазах я увидела: он не просто мечтает о дочке. Он готов.
— Ладно, — выдохнула я, не в силах сдержать улыбку, дрожащую, трепетную, как крыло бабочки. — Но только если ты обещаешь, что на этот раз не будешь вечно в гастролях. Что не пропустишь её первые слова. Первые шаги. Первую истерику. Первый раз, когда она скажет, что ты — её герой.
Он не ответил сразу. Поднялся, склонился ко мне и поцеловал — не спеша, уверенно, в этот поцелуй он вложил всё: благодарность, нежность, клятву. Его руки обняли мои бёдра, притянули ближе, и он прошептал мне на ухо:
— Обещаю. Следующий тур — короче. А потом... — его губы скользнули ниже, по ключице, к шее. — Потом мы займёмся еще одним самым важным проектом в нашей жизни.
Я рассмеялась, откинув голову назад, когда он нашёл особенно чувствительное место под ухом, и мурашки пробежали по позвоночнику. Он знал, как действовать на меня. Знал каждую точку, каждую ноту моего тела.
— Подожди, — пробормотала я сквозь смех. — А что насчёт Лёшки? Он же ещё такой маленький...
— Тем лучше, — Гриша поднял голову, глаза его сияли. — Будем растить их вместе. Он будет крутым старшим братом. Будет защищать, учить драться подушками, строить шалаши... Мы вырастим настоящую банду.
Я снова закрыла глаза и представила это: Лёшка, с его вечно торчащими кудрями, держит на руках маленькую сестричку. Гриша — с ней на одной руке, с сыном на другой. Дом, наполненный смехом, игрушками, запахом печенья и бесконечной, нескончаемой любви.
— Ну что, мамочка, — прошептал он, прижимаясь ко мне всем телом, — готова к продолжению?
Я потянула его к себе, отвечая без слов, только поцелуем — горячим, уверенным, обещающим. В соседней комнате, мирно посапывая в своей кроватке, спал наш сын. За окном продолжал накрапывать сентябрьский дождь. А здесь, в нашей спальне, в тепле его рук и под шорох простыней, начиналась новая глава нашей общей жизни.
И я знала: всё будет хорошо. Потому что мы были вместе.