Забытые

Мы шли долго. Лес с перевёрнутыми деревьями остался позади, но вместо облегчения пришёл холод. Земля стала серой, будто выжженной. Здесь ничего не росло. Ни одного куста, ни травинки. Только пепел и волны.

Да, именно волны. Почва ходила, как дыхание. Она поднималась и опускалась, будто под ней скрывался гигантский организм. Иногда вздрагивала, сотрясая воздух низким гулом.

— Пустошь Волн, — сказал Сыч. — Самое мерзкое место. Здесь лучше стоять, чем идти. Но стоять тоже не спасает.

Я почувствовал, как дрожь земли пробирается в ноги. Казалось, что пульс уходит вглубь почвы, и сердце бьётся уже не во мне, а под ногами.

Мы сделали несколько шагов. И земля ответила. Под нами пошёл рябью пепел, трещины разошлись. Из них поднялись столбы серого дыма. Дым был густой и вязкий. В нём мелькали образы — лица, тела, крики. Я видел самого себя, искажённого, с лишними руками. Я видел Камня, безмолвного, с чёрной дырой вместо рта.

Сыч тянул меня за руку.
— Не смотри! Это приманка. Если застрянешь глазами — они потянут тебя вглубь.

Я зажмурился, но образы оставались. Они были в голове, под веками.

Через несколько часов мы дошли до впадины. Она была огромной, как стадион, и вся ходила волнами. В её центре торчали белые колонны, похожие на рёбра. Я понял: это не камень. Это кости.

— Здесь они собирают, — сказал Сыч. — Всё, что попало в пустошь. Людей. Зверей. Даже самих Немых. Земля их перемалывает, а потом строит из них новых тварей.

Я чувствовал, как ноги дрожат. Не от страха, а потому что земля втягивала меня. Под подошвами почва будто тянулась вверх, цеплялась.

И тогда мы увидели их.

Сначала — силуэты. Потом — целые тела. Люди, сросшиеся с землёй. Их лица выходили прямо из почвы, глаза моргали пеплом. Руки тянулись к небу, но вместо пальцев — осколки костей. Они шептали, но рты их были засыпаны пеплом.

— Это Собранные, — прошептал Сыч. — Они ещё помнят, кем были. Но не могут умереть.

Один из них поднялся целиком. Он был выше любого человека. Его ноги оканчивались вросшими в землю корнями, а туловище переламывалось, будто состояло из чужих костей. На лице у него было сразу три рта, и каждый стонал по-своему.

Он пошёл к нам.

Сыч выстрелил, но пули только развеяли пепел. Собранный двинул рукой — и земля под нами вздыбилась, как океан. Меня сбило с ног. Я катился вниз, прямо к рёбрам в центре впадины.

Я закричал. Земля тут же всосала мой голос. Он вышел облаком дыма и растворился.

Сыч прыгнул за мной. Мы едва не утонули в пепле. Он обжигал кожу, как кислота. Я чувствовал, как пальцы немеют. Казалось, что они становятся чужими.

— Не двигайся! — заорал Сыч. — Чем больше бьёшься, тем быстрее она тебя примет!

Я замер. Пепел поднимался до груди. Из него тянулись руки. Лицо Камня, искажённое, появилось рядом со мной. Оно открыло рот — и из него вырвалась чёрная жижа. Она хлестнула мне в лицо. Я захлебнулся.

Сыч вытянул меня. Мы рухнули на склон. Собранный стоял наверху, наклонившись, как хищник. Его три рта ревели вразнобой: крик, плач и смех.

Мы побежали. Впадина ходила, как дыхание зверя. Каждый шаг мог стать последним. Но мы не могли остановиться. Собранные шли за нами, вытягивая руки. Земля под ними трескалась, но они держались.

На краю пустоши мы нашли проход — узкий каньон. В него и кинулись.

В каньоне воздух был густым. Камни светились бледно-зелёным светом. Сыч шёл впереди, держась за стены. Я плёлся следом, еле дыша.

— Здесь их источник, — сказал он. — Пустошь питается телами. Но она не убивает. Она оставляет. Чтобы строить новых.

— И что будет с нами? — спросил я.

Он не ответил.

Впереди зияла пещера. Она дышала. Стены её сжимались и разжимались, как лёгкие. Изнутри доносился гул.

Мы вошли.

Там было сердце. Огромный сгусток плоти, бьющийся и сочащийся чёрной кровью. От него отходили жилы, уходящие в землю. Они пульсировали, гнали кровь в почву.

— Вот она, — сказал Сыч. — Матерь Пустоши.

Я не мог отвести взгляда. Сердце било в такт моему собственному. Я чувствовал, как оно забирает мою кровь, моё дыхание.

И тогда я понял: если подойти ближе, оно примет меня. Сожрёт и соберёт заново.

Сыч поднял оружие.

— Надо разрушить. Иначе мы тоже станем Собранными.

Он выстрелил.

Сердце взорвалось криком. Не звуком — криком, который прожёг сознание. У меня из носа пошла кровь, глаза залило красным. Земля задрожала, волны стали бешеными.

Из стен пещеры полезли Собранные. Их было десятки. Они рвались к сердцу, закрывая его собой, как дети, защищающие мать.

— Стреляй! — заорал Сыч.

Я поднял оружие и стрелял. Но каждый раз, когда пуля попадала, Собранный рассыпался в пепел, и из этого пепла рождался новый. Бесконечный цикл.

— Это бесполезно! — закричал я.

Сыч обернулся. Его лицо было белым, как мел.
— Тогда надо самим стать частью. Чтобы понять, как её убить.

Он шагнул к сердцу.

Я хотел удержать его, но ноги приросли к земле. Сердце звало меня. Оно било во мне. Я видел, как Сыч положил руку на его поверхность. В тот же миг жилы вошли в его тело. Он вскрикнул — и звук тут же оборвался.

Его кожа лопнула, кости проросли наружу. Лицо вытянулось, стало чужим. Он превращался в Собранного.

Но глаза ещё оставались его. Он смотрел на меня. И в этом взгляде было и отчаяние, и просьба.

— Беги… — прошептал он беззвучно.

И сердце дёрнулось, втянув его внутрь.

Я не помню, как вырвался. Пустошь ревела, Собранные рвались из стен. Я бежал, спотыкаясь, пока не рухнул на чёрный песок у выхода.

За спиной гремели крики, но сердце я больше не слышал. Оно замолчало.

Я остался один.

Но когда я вдохнул воздух, он был уже не моим. Он бился в груди чужим ритмом.

И я понял: сердце не погибло. Оно живёт во мне.