Забытые

Я сидел в вагоне «дрезины», подпрыгивающей на ржавых рельсах, и никак не мог вспомнить, что именно заставило меня согласиться на этот рейд. Перед глазами мелькали обугленные деревья, серые насыпи земли, поля, где трава стояла неподвижно, будто застыла в момент урагана. Зона встречала молчанием, и только скрип колёс выдавал, что мы ещё живы.

— Ты там не уснул? — Сыч, наш проводник, обернулся. Его лицо скрывал капюшон, но я заметил глаза — жёлтые, как у зверя. — Тут такое место, братец, что если задремлешь, можешь проснуться не в своём теле.

Я усмехнулся, хотя смех вышел натянутым. Наш отряд был странным: четверо наёмников, собранных из разных концов, и один проводник. Цель простая — пробраться глубже, найти «осколки памяти». Так здесь называют артефакты, которые продаются на чёрном рынке за безумные деньги. Говорят, они показывают прошлое. Но за каждый найденный платишь своим.

— Ты когда-нибудь держал артефакт? — спросил я у Сыча.

Он не ответил сразу. Только когда дрезина скрипнула и замерла посреди полуразрушенной станции, он тихо сказал:

— Держал. И забыл, кого держал за руку до этого. Женщина это была или ребёнок — не помню. Зато помню запах её кожи. Вот только не знаю, кому он принадлежал.

Меня передёрнуло. Остальные промолчали.

Мы вышли на перрон. Рельсы вели дальше в темноту тоннеля, а сверху стекала вода, капая на плитку. Вокруг станции стояли силуэты домов, но они были словно нарисованы углём — без деталей, только грубые линии.

— Добро пожаловать в Серый коридор, — сказал Сыч. — Тут память уходит первой.

Мы двинулись вперёд. Я шёл последним и уже через десять минут понял, что не могу вспомнить имя одного из наших. Вижу его спину — широкий, с тяжёлым рюкзаком, карабин за плечами. Но имя ускользало. Я хотел спросить, но язык не слушался.

— Не напрягайся, — заметил Сыч, словно читал мои мысли. — Вспоминать тут нельзя. Иначе затянет глубже.

— Как это — нельзя? — спросил другой сталкер, худой паренёк по кличке Шепот. — А как мы тогда поймём, кто мы?

Сыч усмехнулся.
— А тебе оно нужно?

Мы замолчали.

Дальше дорога вела в город-призрак. Я ожидал увидеть руины, но вместо этого улицы были целыми. Слишком целыми. Асфальт ровный, дома новые, окна блестят. И людей полно. Только лица их были странными: неразличимыми, как будто на всех натянули одну и ту же маску из тумана. Они шли мимо нас, не замечая, и каждый что-то шептал. Слова были чужими, но до боли знакомыми.

— Не останавливайтесь, — прошипел Сыч. — Это Забытые. Они показывают то, что мы потеряли.

Я замедлил шаг, глядя на одну из фигур. Она держала ребёнка за руку. И ребёнок... он был как мой брат, умерший ещё в детстве. Те же глаза, та же походка. Я шагнул к нему, но Сыч резко схватил меня за плечо.

— Не смей. Это не твой брат. Это даже не ребёнок.

Я посмотрел снова — и правда, лицо у него было пустое, гладкое, словно слепленное из воска. Но всё равно сердце рвалось из груди.

Мы вышли к площади. Там, на постаменте, стояла статуя. Только она была живая: человек в военной форме, в руке автомат, лицо мужественное. И всё бы ничего, если бы это лицо не было моим.

— Видишь? — спросил Сыч. — Зона любит показывать.

— Почему именно я?.. — прошептал я.

— Потому что она роется у тебя в голове.

Я не успел ответить. Из-за домов послышался хруст — как будто по асфальту тащили железо. Потом шаги. Длинные, размеренные. Из переулка вышло нечто.

Ростом выше любого человека, худое, но вытянутое. Руки до земли, пальцы тонкие, слишком много суставов. Лицо — не лицо, а мозаика из кусков: глаза чужие, губы разные, нос не на месте. И всё это двигалось, менялось, словно оно постоянно собирало себя из обрывков.

— Смотритель, — сказал Сыч. — Не шуметь.

Мы затаились. Существо шло медленно, поворачивая голову во все стороны, словно принюхиваясь. Потом остановилось, и я услышал шёпот. Но это был не его голос. Это был голос моей матери. Она звала меня по имени.

Я сжал зубы, но ноги сами сделали шаг вперёд. Существо резко дёрнулось, сложив лицо в подобие улыбки.

— Не смотри! — заорал Сыч и толкнул меня на землю.

Смотритель взвыл, и пространство вокруг него задрожало, как вода. Мы открыли огонь. Пули впивались в его тело, но оно не умирало — просто менялось, растягивалось, разбрызгивалось на куски, а потом собиралось обратно. Шепот заорал, когда к нему потянулась длинная рука. Она коснулась его лба — и он замолчал. Просто упал, без крика. На его лице застыла улыбка, но глаза были пустыми.

Мы отступали. Смотритель не спешил, словно знал, что нам некуда деваться. Я слышал всё новые и новые голоса: отца, друзей, женщин, которых любил. Все они звали меня.

И только один голос пробил сквозь гул. Грубый, хриплый, чужой:

— Ты уже забыл, кто ты. Так зачем сопротивляться?

Мы ворвались в полуразрушенное здание и захлопнули двери. Сыч тяжело дышал, остальные молчали. Я смотрел на тело Шепота и понимал, что даже имени его уже не помню.

— Это был первый, — сказал Сыч. — Зона всегда берёт первого, чтобы остальные поняли цену.

— А что с ним теперь? — спросил я.

— Он — Забытый. Часть этого места. И скоро нас ждёт то же самое.

Я хотел ответить, но в голове вдруг стало пусто. Я пытался вспомнить своё имя — и не смог.

На стене напротив нас кто-то углём нарисовал фразу:

«Помни, пока можешь».

И я понял: мы уже в ловушке.