Глазами не увидеть

Сегодня огласят приговор!

С такой новостью проснулась Коноха на следующий день. На площади перед резиденцией сколотили помост с перекладиной. Такое случалось впервые на памяти даже старожилов. Народ, кроме занятых на срочных миссиях джонинов, сползался туда с недоумением. Носились тревожные слухи. Было совершенно непонятно, для чего нужен этот помост.

Ирука, по счастью, момент сколачивания помоста благополучно проспал, вскочил как встрёпанный только после того, как ему постучали в дверь. За дверью обнаружился Генма — глаза квадратные, бледнючий, пытающийся беспечно улыбаться. Томимый ночными кошмарами чунин открыл дверь, увидел похожего на вампира Генму и заорал:

— Что?

— Ничего. За тобой Цунадэ прислала, на осмотр.

— Позавчера же смотрела? — прищурился недоверчиво чунин.

— Надо ещё, говорит, там что-то ей замерить.

— Ками-сама, да что там можно замерять каждые два дня?

— Ну откуда мне знать, Ирука! Собирайся и пошли.

Ирука не поверил Генме, но собрался. На улицах Конохи было многолюдно, но толпа была отнюдь не праздничной: в воздухе была разлита тревога, люди переглядывались, перешёптывались, и все шли в одном направлении. К резиденции. Генма поздно понял свою ошибку и попытался увести Ируку за руку, но чунин исхитрился вывернуться.

— Куда ты тащишь меня, Генма, и почему вся Коноха идёт к резиденции? — грудь чунина тяжело поднималась, он прижимал ладони к пылающим словно в лихорадке щекам.

Генма вздохнул безнадёжно и раздосадованно.

— Пошли, Ирука. Пересидишь в госпитале, так Цунадэ велела.

— Ками-сама! Пересижу? Значит, что-то решилось по Какаши? И ты хотел скрыть?

— Ирука, ситуация в деревне нестабильная, люди раздражены и напуганы. Мы не знаем, какой приговор будет вынесен Хатаке, а ты…

Ирука не дослушал, просто развернулся и полетел как на крыльях туда, куда спешили все, на площадь перед резиденцией. Генма рванул за ним. Сердце у Ируки разрывалось от ужаса и, когда он выскочил на площадь, полную народа, и увидел страшный помост, приготовленный явно для Хатаке, Ирука закричал, как раненое животное. Генма настиг его уже когда чунин, как околдованный, пробирался в толпе всё ближе к помосту. Догнал, обхватил длинными руками:

— Ирука-сама, лучше в госпитале вам пересидеть, ей Ками! А ну как что с ребёнком? — решился Генма на последний аргумент.

Но на Ируку уже, что называется, накатило. Он знал, что сейчас должен быть здесь, потому что другого шанса вырвать Какаши из кривых когтей правосудия не будет. Он рвался и бился в железных лапах Генмы, пока не сполз на эти руки бесчувственным телом. Генма потащил было его вон, но быстро понял, что толпа уже не даст им обоим возможности выбраться. Тогда Генма принял единственное решение идти вперёд и, высмотрев впереди широкую спину Райдо, сумел докричаться до мечника и попросить его помощи. Райдо, тяжёлый, как все грехи организации Акацки, проложил им в толпе путь к самому помосту и оттеснил людей, чтоб сомлевшего чунина можно было положить на землю в теньке.

События между тем продолжали развиваться своим чередом. Сначала на свежесколоченный помост вышел тот самый трибунал, что беседовал с Хатаке в камере, потом на него поднялся пыточник — подручный Морино Ибики. Толпа загомонила разом: будут публичные пытки? Такого в Конохе никогда не было и в помине, да, разбирались с обидчиками при помощи железа, но тихо, келейно, резали друг друга, но прилично, как полагается — на улице, тёмной ночью, а пытали и вовсе с высшей степенью культурности — в застенках, в катакомбах Ибики, и никогда не выносили сор из избы, все приговоры всегда исполнялись опять же таки тайно, практически по-семейному.

Значит, дело имело такой резонанс, что решения по нему и меру расплаты за преступление нельзя было утаить. Последней на помост вступила очень бледная Цунадэ, сопровождаемая не менее бледной Шизуне. Видимо, химэ привлекли в качестве эксперта-медика, но лицо у саннина было такое, что при взгляде на него невольно хотелось убежать и спрятаться: химэ очень не одобряла то, в чём её заставляли участвовать. С высоты помоста она поискала в толпе знакомые лица, но Генма благоразумно не стал подавать химе знак рукой. Если б она увидела лежащего на земле Ируку, от самого Генмы остались бы одни только рожки, ножки и, в лучшем случае, сенбон.

Толпа волновалась: над площадью стоял неясный, слитый гул голосов, настроение пока было не агрессивным, а скорее тревожно-недоумённым. И вдруг гул взметнулся ввысь и резко оборвался, словно сдавили горло клекочущей птице. Под полное и ничем не нарушаемое молчание людей под яркое полуденное солнце к помосту вывели джонина АНБУ Какаши Хатаке со связанными за спиной руками.

Он шёл медленно, как человек, который долгое время провёл без движения, очень бледный, отощавший, но по-прежнему с гордо поднятой головой, щурился на солнце и, казалось, искал в толпе кого-то и не находил. Поняв, что надеялся напрасно, Какаши опустил голову и понуро прошагал на помост, где ему распутали руки по одной и привязали к кольцам на высокой перекладине над головой.

Джонин отнёсся к происходящему спокойно, даже головы не поднял, маска его была потрепана и порвана, но по-прежнему надёжно закрывала лицо. Зато толпа вновь выдохнула в едином порыве и загудела.

Наконец джонин предстал перед толпой с поднятыми над головой руками и, по ожесточённым перешёптываниям толпы трибунал, уловил, что люди на стороне Хатаке. Зачитывать приговор было как-то ссыкотно и, чтобы потянуть время, к Какаши направили Цунадэ — освидетельствовать вменяемое и пригодное для зачитывания и приведения приговора в исполнение состояние обвиняемого.

Цунадэ подошла к Какаши, тот выжидательно уставился на саннина. Та, ощупывала его грудь, считала пульс, смотрела зрачок и не знала уж, что ещё у джонина проверить.

— Цунадэ-сама, вы знаете что-нибудь об Ируке?

— Да, ты только не ори.

— Что, что с ним? Он здесь?

— Нет, я велела укрыть его в госпитале. Ты понимаешь, Какаши, он…

— Цунадэ-сама, вести разговоры немедицинского характера с заключённым запрещено!

Цунадэ сверкнула глазом на своего сэнсея и впервые в жизни не подчинилась его приказу. Снизив голос до шёпота, Цунадэ приникла к груди джонина, делая вид, что слушает сердцебиение, прошептала:

— Ирука ждёт ребёнка, Какаши. Уже полтора месяца!

— Цунэ!

— Да, это правда.

— Цунэ, пожалуйста, передай ему, что… — голос джонина сорвался, он с трудом сглотнул зажмурившись, — Цунэ скажи ему, что я его не забывал ни на секунду, что любил при жизни больше всего на свете и буду любить и после смерти тоже, чтобы…

— Не волнуйся, Какаши.

— Чтобы он обязательно нашёл себе альфу, не жил один, а сыну моему пусть скажет, что отец его не был преступником, просто слишком сильно любил…

— Какаши, не волнуйся, всё передам.

— Его берегите, Цуне, пусть то, что случилось со мной, на нём не отразится.

— Я обещаю тебе, Какаши…

С этими словами Цунадэ отошла от него, склонив голову, и подтвердила трибуналу, что удостоверяет вменяемое состояние осуждённого. Повинуясь знаку Хокагэ, на площади прогремел гонг, призывая к вниманию и тишине.

Вперёд выступил секретарь Хокагэ, зачитал для людей на площади то, что в общем-то в Конохе знала каждая собака:

— Сегодня, двадцать второго числа месяца хатигацу Трибунал селения Конохагакуре произнесёт приговор по делу гражданина селения Конохагакуре Хатаке Какаши в возрасте двадцати семи лет, находящегося в ранге джонина, обвиняемого в предательстве военных интересов селения Конохагакуре…

Эти слова потонули в возмущённом гуле голосов. Вновь прогремел гонг и секретарь получил возможность договорить.

— Приговор будет приведён в исполнение немедленно.

После этих слов даже три удара гонга не смогли привести ажитированную толпу в чувство. С мест всё смелее раздавались возмущённые голоса, атмосфера накалялась всё сильнее. Тогда вперёд, к толпе шагнул сам Хокагэ. Один против всех.

Хатаке в своих цепях стоял совершенно безразличный, закрыв глаза, словно ничего из того, что касалось его собственной судьбы, его больше не интересовало, и он спешил насладиться мыслями и мечтами о том, кого он больше никогда не увидит, но никогда не забудет. Ребёнок… Конечно же, это будет сын. Какаши улыбнулся под маской, отцу не стыдно будет на том свете в глаза взглянуть, род Хатаке продолжится, хоть и лишённый имени, к сожалению. Какаши не знал, насколько будет глубока немилость Хокагэ к потомству джонина, и достаточно ли будет Ируке предъявить метку, чтоб добиться признания ребёнка наследником клана Хатаке. Но самое главное, чтоб с омегой и сыном было все благополучно. Ай спасибо, Иру, за такой подарок! Жаль, конечно, было, что он не сможет остаться на земле и увидеть своё дитя, воспитать его, следить за его успехами, но такова уж, видно, была судьба всех отцов клана Хатаке, что их сыновья оставались на земле одни и разбирались со своей жизнью самостоятельно. Это тоже неплохо, да и Ирука, его неукротимый омега, будет рядом, не оставит сына Какаши, даже если он станет чьим-то ещё и родит ещё детей… Сын Хатаке будет жить!

— Какаши Хатаке!

Наверное, следовало обратить внимание на такое грозное обращение, но, с другой стороны, чем ещё ему может пригрозить Коноха. В качестве уступки джонин приоткрыл один глаз и сфокусировал взгляд на Иноичи Яманака:

— Тебе понятен приговор?

Упс, уже зачитали? И когда только успели?

Ну, да Какаши было невпервой волочить нелёгкий груз ответственности за рассеянность и органическую неспособность сосредоточиться на чём-то лично для него скучном. Однако, если джонин сейчас ответит чистую правду, что он всё прослушал, то убьёт этим всю торжественность момента, а ведь люди старались, вон какой помост сколотили. На памяти Хатаке такую любезность оказывали ему первому со дня основания Конохи. Интересно, дадут ему что-нибудь сказать напоследок? Он бы искренне поблагодарил всех собравшихся за проявленный к событию интерес и вообще поблагодарил жителей Конохи за такую душевность, что все принеслись не пивши, не евши, с утра пораньше посмотреть, как будут расправляться с её, деревни, лучшим шиноби.

— Да, благодарю, Яманака-сан, приговор мне понятен.

Хриплый, замученный голос Какаши произвёл на людей впечатление неизгладимое, но на площади находился человек, на которого голос джонина произвёл особенное впечатление. Ирука открыл глаза, едва заслышав Хатаке. Над ним простиралось высокое синее небо, озабоченно смотрел на него Генма, рядом колыхались полы разнообразных юката и переступали чьи-то ноги, сам чунин лежал на чём-то мягком, по ощущениям — на разгрузке спецджонина. Ирука, хоть Генма его и удерживал, сел и сразу увидел своего альфу — худого, истощённого, с обнажённой спиной, но несломленного, твёрдо стоящего на земле привязанным за кисти рук в растяжку под широченной перекладиной на роковом помосте. Сердце Умино облилось кровью, отвратительная слабость после обморока одна только и мешала ему сейчас же вскочить и кинуться на защиту своего возлюбленного, отца своего ребёнка, единственного человека, с которым ему было по пути.

Произносили заключение по приговору. Не веря себе, Ирука слушал и словно не слышал:

— … наказание плетьми до наступления смерти, что будет диагностировано и удостоверено медицинской комиссией…

— Ирука-сан, посмотрите на меня, — пытался привлечь внимание чунина к себе Генма, но омега с ужасом оглядывал всех на помосте и не мог поверить, что всё это в самом деле правда. Хмурая Цунадэ стояла поодаль, обняв себя руками за плечи, пытаясь унять дрожь. Устанавливать факт наступления смерти ей приходилось не единожды, но то, что ей предлагалось сделать сегодня, возмущало её до глубины души и впервые она всем существом восставала против воли своего сэнсея Хирузена-сама, начиная думать, что разбежавшиеся по свету Орочимару и Джирайя были не так уж неправы в своём стремлении оборвать все связи с Конохой и её главой.

На помост, вызвав дружный вопль толпы, поднялся правая рука Ибики пыточник Эр. Один вид этого человека, обычно действующего в мрачной глубине пыточных подвалов, наводил ужас и священный трепет на собравшихся на площади, а Ируку и вовсе замутило, но глаз отвести он по-прежнему не мог, словно видел всё происходящее в кошмаре, когда всё видишь и осознаешь, но никак не можешь повлиять на происходящее. В руках Эра была толстая витая плеть, при одном взгляде на которую становилось ясно — такой плетью не наказывают, такой — убивают.

Эр медленно, сосредоточено проверил целостность плети, любовно, как в общем-то и любой профессионал перед исполнением своих служебных обязанностей. Наконец он кивнул Хирузену, тот сделал знак, ударил гонг и звук его был на этот раз таким, что у собравшихся пошли мурашки по телу, а Ирука взвыл, как раненный зверь. Хатаке дёрнулся, попытался оглянуться, но в этот момент плеть, пока ещё примериваясь, обрушилась на плечи Хатаке, выбив тёплые брызги крови. В толпе завизжали, закричали женщины, пошло движение, кого-то поволокли. Ирука хрипло и надрывно, на одной ноте взвыл снова и на этот раз так, что услышал не только Какаши, еле поднявшийся после этого первого удара, но и Цунадэ. Она с расширяющимися от ужаса глазами пошла к краю помоста и разинула рот: на земле, в пыли сидел Ирука с безумными глазами дикой кошки и кричал, бессмысленно и тупо, как умирающий зверь, Генма сидел рядом и явно не знал, что делать, как унять несчастного омегу, на глазах у которого крушили рёбра и вырывали куски кожи и мяса из спины его альфы.

Люди застыли онемевшие, в воздухе стоял только свист плети в руках невозмутимого Эра и хриплый вой Ируки, точно истязали смертным боем его, а не Какаши.

Этот вой никак не давал покоя Какаши, жестокие удары плети он выносил молча, но уже чувствовал звон в голове, значит, невдолге глубокий обморок, потом одно за другим треснут под плетью рёбра и повезёт, если осколком проткнёт лёгкое, тогда смерть настигнет очень скоро, но беда, если пытка затянется надолго — смерть наступит только тогда, когда беспощадная плеть сомнёт жизненно важные органы, когда поломанные рёбра перестанут служить им защитой. Значит, у него очень мало времени. Он сделал глубокий вдох между двумя ударами плети и заорал:

— Ирука, не смотри!

Цунадэ схватилась за голову, Яманака оглянулся туда, за помост, на Ирукин вой и пошатнулся, Хирузен побледнел и, сколько мог, вытаращил белые от злобы и ужаса глаза. А на Ируку крик Какаши подействовал, как глоток вина. Неожиданно силы и злость вернулись к простёртому на земле чунину и он с необыкновенной силой и ловкостью вывернулся из хватки Генмы и, не задерживаемый больше никем, ринулся туда, на помост — маленькую ловкую фигурку не смогли остановить даже АНБУ на подступах к помосту и Цунадэ знала почему. Они были альфы и не смели на уровне инстинкта тронуть беременного омегу.

Ирука кинулся прямо под плеть и Эр не успел уже остановить размах. Ирука принял весь сокрушительный удар на себя и без звука полетел на дощатый настил прямо под ноги Хатаке. Теперь взвыл от бессильной злобы уже Какаши, извиваясь всем истерзанным, разорванным телом в хватке верёвок на запястьях.

Этого уже толпа спокойно не перенесла, человеческая волна колыхнулась и с рассерженным гулом подалось вперёд, смыкая живое и агрессивное кольцо вокруг помоста. Хирузен, не дрогнув, тем не менее махнул рукой Эру, останавливая казнь. Цунадэ и Шизуне метнулись к Ируке, кто-то дал воды, на Ируку плеснули, чунин зашевелился, сел на колени, опираясь руками. Толпа замерла.

— Умино Ирука! Какое право ты имел вмешиваться в процесс казни? — гневно зарычал Сарутоби.

Чунин поднял на него спокойный взгляд, он был весь мокрый от крови и воды, но не сломлен. Замершая площадь со страхом и недоумением услышала:

— Я вмешался, потому что пришёл заявить свои права на этого заключённого.

Трибунал переглянулся, Сарутоби, не веря своим ушам, подошёл поближе.

— Какие же у тебя есть права?

— Право на жизнь этого казнимого. Указ, подписанный Вторым, за номером тридцать восемь к своду законоуложений Конохагакуре. Согласно ему, у меня есть право на жизнь этого человека, Какаши Хатаке.

Сарутоби подозвал секретаря, не сводя глаз с Ируки, сидящего перед повисшим в своих путах джонином, из уголка рта которого текла тоненькая струйка крови. Вид у Ируки был решительный и отчаянный. «Я не уйду, хоть убивайте вместе с ним», — словно говорил омега и Сарутоби в бессильной ярости сжимал кулаки. Секретарь сложил печати и испарился, очевидно переместился в архив. Потянулись тягостные минуты, в течение которых Цунадэ, не спрашивая разрешения у Трибунала, подключила свою чакру к каналам Хатаке и накладывала медицинские дзюцу. Ирука сидел с прямой спиной и поднятым подбородком, хотя по лицу его стекали струйки крови, заливая рот и глаза — чунину попало по лицу и шее кончиком плети. Солнце в самом зените жгло немилосердно, гудели мухи, привлечённые острым густым запахом крови и скорой смерти. Только бы выдержать всё это и не упасть ещё раз в обморок. Ирука поднял глаза к небесам и взмолился самой горячей мольбой: «Ками-сама всеблагий! Если ты можешь сделать что-нибудь для нас, сделай это прямо сейчас!». Толпа замерла, ожидая дальнейших событий, но и в самом её молчании теперь была робкая надежда.

Секретарь Хокагэ появился на площади снова и в его руках белела гербовая бумага. Лицо его было отчаянно заинтриговано и, получив разрешение Хокагэ, он, откашлявшись, медленно и вразумительно зачитал:

— Настоящим утверждается право требовать помилования и отказа от судебного преследования лица, подвергнутого справедливому суду по любому из обвинительных пунктов, перечисленных в специальном разделе законоуложения селения Конохагакуре, гражданину, заявившему о своей беременности от такового лица и могущему этот факт доказать, и притом давшему согласие на заключение брака с вышеупомянутым лицом. С виновного лица снимаются обвинения, ему возвращается гражданство и право владеть имуществом и занимать официальные должности.

Глубину воцарившегося молчания после того, как секретарь закончил чтение, было трудно оценить. Хирузен, поражённый, стоял и разглядывал Ируку, по-видимому, уже догадываясь, что чунин действительно имеет право требовать себе жизнь Хатаке. Но для проформы всё-таки поинтересовался:

— Ну и что в связи с этим указом Тобирамы Сэнджу вы хотите нам заявить, чунин Умино? — Ирука, пошатываясь, поднялся, развернулся к Трибуналу и ясным, слышным до последнего обертона голосом в наступившей тишине произнёс:

— Я заявляю право на жизнь джонина Какаши Хатаке на том основании, что жду от него ребёнка.

— Как это может быть? — спросил Шикаку Нара.

— Я плодный омега, — Ирука спокойно встретил вопрошающий взгляд главы совета джонинов.

Трибунал переглянулся. Происходящее на помосте до вмешательства чунина не нравилось никому, но никто не знал, как остановить это безумие, теперь появилось вполне легальное основание прекратить и само издевательство, и негативные настроения внутренне готовой к бунту толпы. И решение этот следовало принять быстро, пока люди, взбешённые долгим ожиданием решения, не начали второе наступление на помост. Снова вперёд вытолкнули Иноичи Яманака и сенсор поднял руку, призывая к вниманию. Всё вокруг стихло.

— Чем вы можете доказать своё положение?

— Цунадэ-сама ведёт мою беременность.

— Цунадэ? — вскинулся Хокагэ.

Химэ подступила поближе к Сарутоби, но обращалась всё равно к членам Трибунала:

— Я свидетельствую, что омега Ирука Умино находится на втором месяце беременности и беременность протекает нормально, без отклонений.

Повода тянуть дальше не было.

— Властью Трибунала объявляю подсудимого джонина Какаши Хатаке помилованным на основе свидетельства Ируки Умино о беременности от указанного джонина с возвращением имущества и гражданства по указу Второго Хокагэ Тобирамы Сэнджу.

Ирука, дослушав до конца, без звука осел на дощатый помост, от чудовищного нервного перенапряжения свет в его глазах сошёлся в узкую точку, уплывающую вдаль, и померк, но упасть чунин не успел, подхваченный всё тем же Генмой, пробравшимся на помост как только почуял, что ветер в паруса подул попутный. Одновременно с этим, повинуясь приказу Шикаку, запястья Какаши были освобождены из верёвочных хватов Эром, который, ничуть не потеряв бесстрастности, достал из широких кожаных штанов нож и срезал путы. Какаши принял на плечо случившийся тут же Райдо и оба джонина, не сговариваясь и не теряя времени, кинулись по направлению к госпиталю, прокладывая себе дорогу среди водоворота очумевших от всего произошедшего людей.

* * *

За окном госпитального окна колыхались ветви старой сливы, уже по осеннему заголившиеся. А в окно явственно стучали. Ирука, лежавший на койке навытяжку, с трудом и осторожно встал, стараясь не напрягать мышцы живота: увидит Цунадэ, убьёт и скажет, что так и было. Умино отворил окно:

— Умино-сэнсей, мы вам мандаринов принесли!

— Залезайте сюда, быстрей, пока не засекли!

Наруто и Саске спрыгнули на пол и у Умино в руках очутилась маленькая корзиночка с мандаринами, но не сочные плоды интересовали сейчас Ируку. Он запустил руки на дно, пошарил, вытащил записку. Кинулся назад на койку и жадно вчитался:

«Любимый, жду встречи! Когда тебя уже начнут отпускать хоть погулять в саду? Соскучился, сил моих нету. Я сегодня уже первый раз на прогулке. Как малыш? Люблю тебя. Хатаке К.».

— Сейчас напишу ответ, это пугало в саду?

— А что?

— Пусть под окно подойдёт.

— Щас, — Саске прыгнул потихонечку назад в окно.

Ирука царапал на подоконнике записочку и с нетерпением выглядывал в окно, хотя Цунадэ строго-настрого запрещала стоять на сквозняке. Но желание увидеть Какаши хоть издали было сильней.

Вот он! Ирука почувствовал, что из глаз непроизвольно брызнули слёзы. Джонин медленно брёл под окно, делая вид, что гуляет просто так. Подошёл, задрал вихрастую голову, Ирука высунулся по пояс:

— Иру! — от звука его голоса омега разревелся уже по-настоящему. — Иру, не плачь, не нервничай. Как ты?

— Всё нормально, ты уже встаёшь?

— Месяц валялся, сколько можно. Когда тебе можно будет выходить?

— Держи, я всё написал, — к Какаши вниз полетела записочка.

Джонин подхватил лёгкий листочек, сунул в карман штанов.

— А ну пошёл отсюда! — раздался рёв разъярённой Цунадэ в больничном саду. — Толком на ноги ещё не встал, а туда же!

Джонин, прихрамывая, резво смылся, Ирука захлопнул окно, плюхнулся в койку и укутался, сейчас примчится Цунадэ и устроит головомойку. Наруто, давно умчавшийся вслед за Саске, забыл мандарины и Ирука жадно принялся за оранжевые плоды.

Какаши, уже сидя на своей койке, вынул драгоценную бумажку и прочёл: «Какаши! Как хочешь, а проберись ко мне сегодня, ещё ночь без тебя, и я с ума сойду. Пересменка медсестёр в 22.00, моя последняя процедура в 22.30. Жду тебя. Помни, теперь ты мой официально. Умино И.».

Лёг на койку по привычке на живот, хотя рубцы уже полностью стянулись и мышцы нарастили, и смежил веки, счастливо жмурясь. Скорей бы вечер!

— Я тоже с ума сойду, если не увижу тебя сегодня, Иру!

Тёплые отзвуки лета, растворяющиеся в первом дыхании осени, красили небо в розовое, надвигалась осень, их первая осень вместе. А потом придёт зима и весна, которая принесёт им их долгожданного мальчишку. Ками-сама всеблагий, спасибо тебе за всё!

   Конец.