МААХДИ. ИМЯ ВТОРОЕ.
«По воле Бога, человек в Духе управляет материальным миром с помощью Закона (Аша). Даром Вохумана наделяется тот, кто посвящает свою жизнь Богу. Тот, кто помогает нуждающемуся в помощи, - проявляет волю Бога»
(молитва Творения - проявляет Волю Бога, дает защиту от темных сил, энергосущностей, охраняет все энерготела человека, в т.ч. физическое тело)
Продираясь сквозь ветки за Абу, упрямо тащившим его вперед, он смирился. Взывать к совести или принципам было бесполезно. Всем в имении Саатвади было хорошо известно: пока тот не исполнит задуманное, никогда не свернет с пути, ведущего прямо к сердцу намеченной цели.
За шесть лет, после принятого навджота, Маахди успел неплохо узнать младшего господина. Тот был вспыльчивым, имел горячее сердце, но вместе с тем заслужил любовь окружавших его людей милосердием и легким веселым нравом. Он мог месяцами выхаживать подобранную на дороге собаку, отдать туго набитый кошель нищему на базаре, но, в то же время, в учебе не был старательным учеником. По негласному одобрению отца, эфенди готовил его к жречеству, но при каждой удобной возможности Абу сбегал, придумывая веский повод для окружающих, и только Маахди знал, чем на самом деле бредил младший господин.
Однажды, устав от пешего похода по гирканским лесам, они отдыхали в тени деревьев. Маахди лежал на спине, заложив руки под голову, и рассматривал густую листву с проблесками голубого неба. Разговор, и без того вялый, вскоре совсем затих.
Внезапно Абу приподнялся на локте и развернулся в его сторону:
– Хочешь расскажу самый большой свой секрет? – напряжение в голосе с головой выдавало его желание поделиться.
– Расскажи, – он улыбнулся, не открывая глаз.
– Хочу посмотреть на море! – встретив его удивленный взгляд, Абу вдруг смутился, подобрал веточку и начал крутить ее между пальцами. Слова посыпались из него как горох, словно он торопился выложить все до конца. – Ну почему я должен идти по стопам отца? Я, может быть, хочу мир покорить! Ну какой из меня жрец? Из нас двоих пастырь скорее ты, чем я! А я... – внезапно он отвернулся и его голос зазвучал глуше. - Каждый раз, когда смотрю в твои глаза, ловлю себя на мысли что хочу увидеть море, дотронуться до него... окунуться в воду...
Когда тот повернулся, Маахди заметил, как потяжелел его взгляд, устремленный прямо на него.
– Не глупи, Абу, – нервничая от непонятных чувств, охвативших сердце, Маахди оборвал его и только потом заметил, как безвольно упала рука Абу, потянувшаяся было к нему. – Это твое предназначение. Это даже не выбор, а судьба. Да о чем ты думаешь, Абу!? Какое море, когда ты избран быть пастырем для своего народа?! Что может важнее этого предназначения?!
– Море... – взгляд Абу сделался печальным, и вскоре тот отвел глаза. – Море всегда было важнее всего... Ты просто не понимаешь, – он резко поднялся на ноги. – Идем, нам пора возвращаться.
На обратном пути разговор не клеился. Как ни старался Маахди, Абу либо отвечал невпопад, либо просто отмалчивался, погруженный в свои мысли. После нескольких попыток, Маахди перестал пытаться и обдумывал услышанные слова.
Абу, сам того не понимая, обнажил и его самое тайное желание. Тогда шесть лет назад, после того как Маахди обрел семью, первым, что он увидел за стенами имения Саатвади, стал фируз. С первого взгляда он влюбился в здания, украшенные ярко-синей мозаикой, огромные библиотеки, полные свитков и книг, в размеренные слова мантр, звучавших под чистые мелодии ситара.
Ему действительно нравилось учиться, и не потому, что эфенди его хвалил, и по большому счету стал больше, чем наставником, настоящим духовным отцом, а потому, что, обучившись грамоте и письменности, Маахди словно обрел новый мир. Прошло столько лет, но до сих пор Абу со смехом вытаскивал «лучшего ученика» из библиотек и убирал книги из рук, когда Маахди засыпал. Его мир множился и расширял свои границы – он уже не ограничивался базарными палатками и пыльными дорогами, разум Маахди наполнила мудрость древних, истории и сказания. Даже когда засыпал, перед глазами разворачивались события прошлого, и он словно проживал тысячи жизней, участвуя в каждом из них. И только недавно Маахди осознал, что хочет поделиться знаниями с другими людьми, но робкий вопрос об этом вызвал у эфенди печальную улыбку.
– Когда-нибудь ты найдешь свой путь, – только и ответил он, удалившись в комнату для молитвы.
«Когда-нибудь... В следующей жизни...»
***
–Так что ты хотел показать мне, Абу? – Маахди очнулся от воспоминаний и с удивлением понял, что они ушли довольно далеко в лес.
Тот раздвинул перед ним ветви и кивнул:
– Смотри...
Тропинка привела их на возвышенность, и теперь перед ними раскинулось бархатное полотно гирканских лесов. Оно забиралось на стоящие вдали горы и, казалось, расстилалось до самой линии горизонта. Только в одном месте идеальность картины портила черная клякса. Она словно язва чернела посреди зелени и словно царапала небо своими рваными краями. В воздухе над ней кружили черные точки, и присмотревшись, Маахди понял, что это не просто точки, а серые птицы. Они делали круг над башней, ныряли в ее сердцевину, а потом снова устремлялись ввысь.
– Абу... Ты сошел с ума... – Маахди попятился, непроизвольно рисуя в воздухе обережный знак. – Твой отец убьет нас, если узнает, где мы были... – он поспешил по тропе в обратную сторону.
– Подожди...
Абу бросился за ним и некоторое время просто шел рядом.
– О чем ты только думал?! – Маахди развернулся и вцепился в его рукав. – Ты понимаешь, чем нам это грозит?! Хотя нет, не понимаешь! – по его губам скользнула горькая улыбка. – Тебя-то скорее всего просто запрут дома, а вот меня выкинут на улицу и никто не заговорит со мной, словно я не человек больше, а больная собака..
– «Сегодня ночью умер последний Безымянный», — произнес Абу, не обращая внимание на сбивчивую речь Маахди. – Утром приходил главный ратаистар, требовал от отца провести обряд вечером, чтобы избежать народных волнений. Сейчас в фирузе как раз идут приготовления. Ты же понимаешь, что это значит, Маахди? Понимаешь???
Абу схватил его и встряхнул несколько раз, а потом крепко обнял:
– Они заберут тебя у меня. Заберут...
Темные глаза наполнились слезами, и Маахди погладил Абу по щеке, успокаивая:
– Ну что ты как маленький? Никто же не знает, как будет проходит обряд, и кто в итоге окажется преемником....
– Твоя наивность меня поражает! После этого разговора в наше имение прибыл эфенди, ему было приказано нанести на глиняные стаканы царапины и предупредить учеников, чтобы выбирали их. На все стаканы, Маахди, кроме одного! Мы с тобой пойдем на выбор последними, так как принадлежим к семье главного жреца. И мне отец сказал об этой метке. А тебе?..
Маахди промолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Возможно, в этом была воля великого пророка, или это еще одно испытание, которое ему нужно пройти.
– Я не отдам им тебя, не отдам! Я что-нибудь придумаю... – бормотал Абу, но Маахди его уже не слышал.
***
В главном ритуальном зале было тихо, оранжевое пламя тысячи свечей отражалось от стен, наполняя помещение светом и рисуя причудливые тени. Когда они с Абу зашли, пол был усеян глиняными осколками, а на столе, установленном посередине, осталось всего два стакана. Сейчас оба были перевернуты и скрывали под собой две судьбы: золотой шарик – путь в атраваны, черный шарик служение на Башне молчания. Получилось ли у Абу что-то придумать, Маахди так и не понял. Ни по возвращении домой, ни во время подготовки к обряду, ни по дороге к храму, он не смог выудить из Абу ни слова.
У стола их уже ждали эфенди и отец Абу, одетый в облачения главного жреца, за ним молчаливой тенью возвышался Фарух. Мантэр, сидящей в нише, затянул слова молитвы, и Абу с Маахди начали кружить вокруг стола. Каждый шаг давался Маахди нелегко, ноги словно налились свинцом, но он упрямо заставлял себя идти вперед.
Наконец, слова молитвы стихли, и он одновременно с Абу положил ладонь на донышко стакана. Пальцы скользнули по гладкой глине – ни намека на царапину. Все еще отказываясь верить, он улыбнулся краешком губ Абу, по расширенным от ужаса глазам понимая, что тот нашел царапину на своем. В тот момент, когда Маахди был готов поднять свой, Абу бросился к нему и, оттолкнув его руку, смахнул стакан в сторону.
Резкий вскрик пролетел по комнате, и лишь Маахди заметил тень довольства в глазах главного жреца. На столе перед Абу лежал золотой шарик.
–Ты! Ты обманул меня!
Абу бросился на отца, но за пару секунд был остановлен Фарухом. Тот скрутил его и потащил прочь.
– Нет! Нееет! – крик Абу бился о каменные своды зала, но в конце концов затих. – Маахдииии...!!!
– Закончи то, что требуется, – голос главного жреца прозвучал властно, не оставляя места другому выбору. – От судьбы не уйти...
Маахди увидел, как лицо эфенди накрыла вуаль печали, когда он коснулся последнего глиняного стакана, оставшегося на столе. Одно движение руки, и его жизнь раскололась и превратилась в глиняную пыль. Его судьба была прямо перед ним - угольно-черный шарик. Их делали из соленого козьего сыра, подсушивая на солнце, а затем красили специальными чернилами. Он знал все это из книг и нисколько не сомневался, когда, прокатив шарик по ладони, положил его в рот.
–Я – Маахди, – упрямо повторил он и проглотил свою судьбу.
--------------------------------------------
Ратистар – древнее общество делилось на четыре основных сословия: 1 - жрецы (атраваны); 2 - воины-колесничие (ратаистары); 3 -земледельцы-скотоводы (вастрйа-фшуйакг); 4 - ремесленники (хути). Привилегированное положение занимали два первых сословия - они управляли обществом.