Часть 5. Для кого?
Шум... Нечеловеческий треск... Это что, адские костры? О-ох... Нет. Это всего лишь трещит моя голова. Надо... подняться...
— Хей-ей-ей! Да это же микроскопическая Фасолька!
Энви! Голос доносился откуда-то сзади, поэтому мне не было видно гомункула, а я не мог повернуться в его сторону. Даже не знаю, радоваться ли мне его появлению или нет...
— Кто же это тебя так отделал, а? Жаль, меня рядом не было, — певуче проговорил он, а потом с сожалением добавил:
— А то бы я ему помог в его благородном деле!
— За... глохни... Придурок...
Энви присел на корточки около меня, уперев локти в колени и поддерживая руками голову, и, глядя мне в лицо сузившимися глазами, в которых затаилась усмешка, злорадно прошептал:
— Надеюсь, Чибик, тебе очень больно...
Чибик, Чибик! Как же ты меня достал! Аж зубы от злости скрипнули. Хочу послать тебя куда подальше! А вместо проклятий из горла вырывается лишь хриплый кашель. Ксо! Кровь... Похоже, мои внутренности сейчас представляют собой сплошное месиво. Кашель с кровью... Плохо дело...
— Да тебе, я гляжу, сильно худо, — подытожил гомункул. — Что ж, лежи здесь, коротышка...
Ушел, гадина! Решил проверить меня на живучесть? Ничего! Я тебя разочарую и выживу! Мне нельзя умирать — ради брата, ради тех, кто нуждается во мне, кто меня любит.
Сесть... Теперь — опереться рукой о стену. На колени. Теперь — на ноги. Отойти от стены. Это оказалось непросто... Сейчас нужно устоять, сделать шаг, и еще один, и еще... Рана... болит... Зажать рану рукой. Кровотечение не останавливается... Еще шаг. Слишком много крови потеряно... Но... Ал... Я не умру!
Проклятье! Все поплыло перед глазами. Совсем не держусь на ногах... Кажется, сейчас я крепко приложусь о землю. Тепло... Это не каменный холод улицы. Это тепло человеческого тела!
— Я же велел тебе лежать, дурень!
Вернулся, значит...
— А это ничего, — с деланной виноватостью интересуется гомункул, — что я помешал тебе упасть в объятия земли и заключил тебя в свои?
— Заткнись... — краткий и доступный ответ.
Энви придерживал меня за талию, и я был полностью в его распоряжении, безвольно опустивший руки и уронивший голову на его плечо. Так хотелось доверять тому, кто бережно прижимал тебя к своей груди и невесомыми движениями гладил рассыпавшиеся по плечам волосы...
С легким шорохом мой красный плащ упал на землю. Энви сбросил его с меня, потом принялся освобождать от куртки. Какого черта? Холодно же! Но замутненному болью сознанию все эти манипуляции представлялись само собой разумеющимися. Противиться не было желания. И смысла, вероятно, тоже. Наверное, он знает, что делает.
— Это тряпье тебе вряд ли уже понадобится, — сказал Энви, имея в виду мою порванную и пропитанную липкой, а местами засохшей кровью майку. Гомункул трансформировал руку в клинок и изрезал в клочья то, что некогда было одеждой. Я остался раздетым по пояс.
Энви медленно и осторожно усадил меня на землю, к стене обветшалого здания. Осточертело мне уже это место! Скорей бы выбраться отсюда. Тут я заметил, что через плечо гомункула была перевешена сумка. Он скинул ее и опустился рядом со мной.
— Пришлось обокрасть ближайшую больницу из-за тебя, — констатировал Энви, нехорошо улыбаясь.
Ощупав грудь и убедившись, что ребра не пострадали, гомункул принялся осматривать рану. Да, наверняка она выглядит ужасно, раз он состроил такую перекошенную мину.
— Глубокая. Но внутренние органы не задеты. Тебе повезло.
Энви порылся в сумке, лежащей у его ног, и извлек из ее нутра пузырек с медицинским спиртом и серповидную хирургическую иглу.
— За красоту шва не ручаюсь, зато истекать кровью ты уже не будешь, — ухмыльнулся гомункул.
Он что, спятил? Собрался зашивать меня вслепую, на ощупь? Хоть уже и светает, но этого недостаточно, чтобы правильно наложить шов! Вот изверг! А он, как будто прочитав мои смятенные мысли, пообещал:
— Не беспокойся. Я аккуратно.
— Ты не молчишь, — слабо произношу я.
Энви вопросительно взглянул мне в глаза, но я оставил его немой вопрос без ответа. Он не молчит, как во сне, потому что это настоящий Энви, а не моя нездоровая фантазия. И сейчас почти утро, скоро должно взойти солнце... Мрак рассеется. А сновидение было окутано непроглядной безрассудной тьмой. Когда я сражался с Магистром Снов, то есть, когда этот чокнутый тип избивал меня (сражением в полноценном смысле слова эту бойню можно назвать с большой натяжкой), обстановка абсолютно соответствовала моему ночному кошмару, но враг был подмененным. Теперь же — иные декорации, зато — надлежащий субъект, спаситель, чей ехидный язык не замолкает ни на минуту, нанизывая бусины колких замечаний на нить высокомерных речей. Хотя сейчас мне даже самые сочные насмешки приятно слушать, потому что они, словно индикатор, сигнализируют о том, что я не один здесь, безразлично брошенный умирать, и есть тот, кто мне помогает. Пусть даже враг, пусть мне не известны мотивы его благосклонности ко мне, весьма, кстати, неожиданной. Пусть... Зато я жив. Ал не будет страдать из-за меня. А Энви... Я обязательно поблагодарю его, хотя, скорее всего, за это от него же и схлопочу...
Из-за распределившейся по всему моему телу боли я почти не ощущал уколов иглы, чувствуя только неприятное шевеление под кожей по краям раны. Энви сосредоточенно и удивительно умело накладывает шов, чуть склонив голову. Пряди его непослушных темно-малахитовых волос слегка скользнули по моей груди, когда гомункул нагнулся, чтобы перекусить нить. Щекотно... Я улыбнулся уголками губ: этот болван не удосужился захватить ничего, чтобы нить перерезать, и даже не воспользовался для этого своей способностью к преобразованию тела. Но как же было восхитительно ощущать неуловимо-нежное, мимолетное касание горячих губ, случайно задевших поврежденную, едва-едва восстановленную кожу, когда Энви разрывал зубами шелковую нить... Или это было сделано умышленно?
— Теперь будем делать из тебя мумию, — удовлетворенно оскалился Энви. — Пардон, мини-мумию. Тише, не дергайся! — остановил гомункул волну моего возмущения. — А то и рот тебе забинтую.
— Твой рот вообще зашить пора.
— Знаю, — якобы разочарованно вздохнул Энви, грустно потупив бесстыжие глазки. — Да вот только никто никак не возьмется за это.
Я рассмеялся, правда, хорошенько дать волю смеху не удалось из-за рези в груди. Не думал, что Энви может иронизировать таким образом — над собой. Все уверенней я прихожу к выводу, что совершенно его не понимаю. Странный он... Очень непоследовательный. То набрасывается, лезет в драку, ослепленный дикой ненавистью, то играет в заботливого доктора... Играет... Неужели всего лишь играет?
Энви ловко орудует бинтами, скрывая под слоями марлевой ткани поврежденные участки тела. Когда гомункул уверился, что рана перевязана достаточно надежно, он сжал один конец бинта зубами, а другой потянул левой рукой, разрывая бинт в виде «змеиного языка», чтобы завязать узел и закрепить повязку. Но я не дал завершить ему начатое действо, стальной рукой перехватив его запястье, держащее бинт. Левой, моей настоящей рукой, я едва коснулся пальцев его правой руки. Мне просто захотелось согреться. Согреться его теплом. А Энви замер в нерешительности... Его глаза были полны изумления. Гомункул непонимающе смотрел на сплетенные пальцы наших рук. О, нет! Не надо было этого делать. Он же сейчас уйдет, как во сне ушел мой спаситель! Какой же я идиот...
Энви отнял свою руку от моей...
— Эм... Не мог бы ты отлепить свою автоклешню от моего запястья? — недовольно проворчал гомункул. — А то я никогда тебя не перевяжу.
Я повиновался, виновато опустив взгляд в пол и чувствуя, как краска смущения заливает разгоряченное лицо. Хорошо, что Энви на меня не смотрел, а то бы я сквозь землю провалился или самовоспламенился и сгорел бы от стыда. Но главное, что он не ушел...
«Как же все-таки здорово, что Лиловое Гнездо не гарантировал точности воплощения», — мелькнула в голове радостная мысль и тут же померкла.
— Ну, вот! — огорченно воскликнул Энви, став передо мною в полный рост и уперев руки в бока. — Я захватил слишком мало спирта. Твое плечо придется дезинфицировать волчьим способом.
Его плутовато сощуренные глаза и шельмовская ухмылка заставили меня насторожиться.
— Что значит волчьим спо...
Я вздрогнул и на мгновение перестал дышать. Мне даже почудилось, что мое сердце перестало биться на несколько секунд и застенчиво затаилось, замерев. Затем оно восстановило нарушенный такт, но ритм своего биения участило до такой степени, что, казалось, его напор сможет проломить мои ребра. Энви слизывал кровь с моего плеча... Невозможно... Это невозможно терпеть спокойно! Его влажный мягкий язык неторопливо ласкал сочащуюся кровью рану, вынуждая трепетать все мое естество. Я задыхался — от смущения. Я задыхался — от наслаждения. Я задыхался — от блаженства. А Энви миллиметр за миллиметром исследовал рассеченное когтями Магистра плечо, и мне казалось, что рана затягивалась сама собой под невыносимой, но такой живительной лаской его языка. Потом гомункул впился зубами в мое плечо, накрыл губами саднящую рану и стал жадно высасывать из пореза кровь. Настоящий вампир! Я задрожал, еле слышно простонав наполовину от боли, наполовину от желания, и кожа моя покрылась мурашками.
— Замерз, коротышка? — издевательски протянул гомункул. — Или...
Он пошло оскалился, бросая мне недвусмысленный намек. Дьявол проницательный! Рассмотрел-таки возбуждение в моих полуприкрытых глазах... Позорище, Эдвард!
Энви снова взялся за бинты и начал накладывать повязку на поврежденную руку, все еще растягивая губы в ядовитой улыбке. Ладно. Можешь смеяться. Но сам-то ты что здесь делаешь? Как ты нашел меня? Нюх у тебя на меня, что ли... Зачем со мною возишься? Как вообще тебя понимать?
— Энви, — гомункул закончил с повязкой на плече и поднял на меня взгляд, когда я к нему обратился. — Почему ты помогаешь мне?
Он сразу посерьезнел. Упорно долго всматривался агатовыми глазами в мои глаза. Потом в них мелькнула искра задора, и Энви легко переместился на мои бедра.
— А может, я решил последовать твоему совету и получить то, чего мне не хватает.
Гомункул невесомо дотронулся кончиками пальцев до моего пылающего лица, очерчивая линию от скулы до подбородка. Он нежно погладил меня по щеке, затем приблизил свое лицо к моему, так что губы наши едва не соприкасались, и тихо прошептал:
— Ты ведь мечтаешь обо мне, я прав? Желаешь меня?
И не позволив мне озвучить мое твердое «да», Энви увлек меня в чувственный поцелуй, искусно перемежая настойчивость и мягкость, страстную нетерпеливую грубость и трепещущую, робкую ласку. Гомункул цеплялся за меня, зарывшись одной рукой в моих волосах, а другой крепко обнимая, словно боялся, что я исчезну, а он останется в одиночестве посреди темного холодного помещения, заполненного кровью... Мне показалось, что он не хотел возвращаться во мрак...
Энви разорвал затянувшийся безумный поцелуй, но я тут же ощутил его губы на своей шее, ключицах, плечах... Его руки гладили мою грудь, торс, поясницу... Мне так хотелось обнять его, прижать к себе еще крепче, но попытка пошевелить раненой рукой провалилась, ощетинившись колющей болью. Я с трудом удержался от крика, чтобы не беспокоить Энви, чтобы он не прекращал наслаждаться мною... Чтобы я утолил свою жажду по нему... У меня есть еще правая рука, но... неживая. И все же я решаюсь обнять гомункула своей стальной рукой. Он слегка вздрагивает, когда лед металла ложится на его обнаженную спину, но Энви не придает этому значения, а бережно приподнимает мою левую руку и кладет ее на свою талию.
— Клянусь, — шепчу я в перерывах между жаркими поцелуями, — когда я верну себе свое тело, я обниму тебя настоящей рукой. Своей живой рукой.
Энви замер и как будто сжался в неподвижный напряженный комок. Я не мог видеть его лица. Гомункул сидел с опущенной головой, тихо, безмолвно, практически не дыша. По моей коже возле ключицы сбежало что-то влажное. Слеза? Его слеза... Кристаллик льда, расплавившийся от слов, шедших из глубины сердца.
Вдруг словно электрический ток пронизал нервы, вырываясь сквозь кожу отточенными иглами. Энви смеялся. И смех его был язвительным, как всегда. Глаза его неестественного фиолетового цвета были широко распахнуты, а на лицо была надета звериная маска. Эта маска скалилась, хищно обнажая зубы.
— Не обольщайся, алхимик, — рассмеялся гомункул и диким поцелуем накрыл мои губы своими. С животной агрессивностью он вторгся юрким языком в мой рот, ожёг жестким прикосновением нёбо и низменно лизнул мой язык... Я даже не оттолкнул Энви от шока.
Потом он резко отпустил меня и поднялся на ноги. Энви смерял меня надменным взором, тем самым демонстрируя свое превосходство.
— Я спас тебя только потому, что ты — ценная жертва.
Горькое чувство вползло паразитом в сердце, и от тяжести чужеродной субстанции оно как будто упало. Оно жило, но часть сердца словно была выедена. Горькое чувство, будто тебя предали... Но ведь Энви всего-навсего... оставался собой.
— На, одевайся! — приказал гомункул, швырнув мне куртку и плащ. — Я отведу тебя до дома, а то вдруг кто-нибудь не заметит такую полудохлую букашку и ненароком раздавит. Над тобой я больше суетиться не собираюсь.
Сжав зубы — от досады, от злости — я подобрал свои вещи и попытался одеться, но боль в поврежденной руке давала о себе знать и мешала даже кое-как натянуть на себя одежду.
— Безнадежное ничтожество! — прошипел Энви, наблюдая за моими безуспешными неуклюжими действиями.
Зачем ты так говоришь? Неужели только ненависть в тебе может быть искренней? А все остальное — фальшивка? Но я ведь видел перемену в тебе... Ошибся. Опять.
Нетерпеливо хмыкнув, Энви снова присел около меня, наскоро натянул на меня куртку и плащ, даже не заботясь о том, что своими грубыми действиями заставляет ныть и назойливо пульсировать болью мои раны. Затем гомункул перекинул стальную руку через свое плечо и поставил меня на ноги. Он не спеша повел меня из порядком надоевшего мне за эту ночь переулка.
«Я спас тебя только потому, что ты — ценная жертва», — вспомнилась мне брошенная Энви фраза, рассчитанная на то, чтобы меня унизить.
— Ценная жертва... — произношу еле слышно. Но гомункул услышал. Остановился.
— Ценная для того, кого вы зовете Отцом? — Я обернулся к Энви и требовательно заглянул в его глаза. — Или для тебя?
В следующую секунду я почувствовал, что под моими ногами нет опоры. Энви подхватил меня на руки и кометой сорвался с места. Через несколько минут мы уже находились на крыше гостиницы, где я и брат снимали номер. Быстро же он домчал меня до дома.
Гомункул опустил меня. Брови его были сдвинуты, а губы — плотно сжаты, выдавая недовольство искусственного человека. Не снизойдя до прощания со мной, Энви развернулся и зашагал прочь. Но потом вдруг остановился, обернулся и прокричал всего два слова:
— Для меня!
И исчез под шелковой шалью утренних сумерек.
Я улыбнулся. Для тебя, значит. Выходит, ты не врал тогда, когда говорил, что решил получить то, чего тебе не хватает; не играл, когда целовал меня — нежно; был искренен, когда лед растаял и слезой растворился на моей коже. Получается, я действительно для тебя что-то значу.
Рука, опущенная в карман плаща, нащупала посторонний предмет. Лиловое перо.
«Пусть тебя найдет тот, кому, на самом деле, ты дорог...»
Так вот чего ты добивался, Магистр Снов?