Страшная переписка. Тёмное Рождество.

Понедельники — зло. Это знали все. Даже те, кто отрицал существование демонов, признали бы, что понедельник — один из них. Школьные коридоры, как кишащий улей, гудели от недовольства, запаха дешёвого кофе из учительской и легкого аромата тоски по выходным. Именно в это хаотичное утро, в котором любой нормальный человек мечтает слиться со стеной и исчезнуть, появился он.

Эван.

Он не знал, что его ждёт. Он не знал, кто его ждёт. Он даже не был уверен, знает ли он, как добраться до класса, потому что карта, что выдали на входе, выглядела как шутка кого-то с чувством юмора похуже, чем у географички.

Он шёл, уверенно, но не слишком. Плечи расправлены, наушники в ушах, взгляд «я вроде бы готов ко всему, но если кто-то на меня закричит — притворюсь мебелью». Он свернул за угол и остановился: перед ним — ряд шкафчиков, несколько человек, разговор и первый шаг в новую реальность.

Лена — или, если бы её спросили, «не та, с кем стоит спорить до кофе» — первой заметила Эвана. Она прислонилась к шкафчику, словно охраняла территорию, и недоверчиво прищурилась.

— У нас, случайно, не снимают «Сумерки: Перезапуск»? — тихо спросила она у Элли.

— Может, он просто симпатичный. Такое иногда случается, — пожала плечами та, аккуратно поправляя волосы.

— В этой школе? — вставил Бобби. — У нас максимум появляются симпатичные булочки в буфете. И те по четвергам.

Джош, капитан школьной футбольной команды и человек, для которого сарказм — второй язык, бросил мяч об пол, поймал и скептически осмотрел новенького.

— Ладно. Что-то в нём есть. Возможно, душа. Возможно, контракт с тьмой. Сложно сказать, — сказала Сэдди.

Сэдди, как обычно, выглядела так, будто ей всё это снится, и в этом сне слишком много идиотов.

Эван остановился. Он почувствовал взгляды. Его обоняние не подсказывало угрозы, но социальная тревожность настойчиво намекала: "Сделай вид, что ты ищешь уборную. Быстро."

Но он сделал вдох. Выдох. И пошёл к ним.

— Эм... привет, — сказал он, слегка подняв руку. — Я, кажется, заблудился. Эту школу проектировал кто-то, кто ненавидел подростков?

Лена вежливо кивнула:

— Почти. Это была бывшая ученица, проигравшая в выборах «Королева бала».

Бобби хихикнул:

— Легенда гласит, что её дух до сих пор бродит в подвале и ставит двойки по алгебре.

Элли вздохнула:

— Не слушай их. Я Элли. Это Лена, Бобби, Джош и Сэдди. Мы тут… ну, почти выжившие.

— Я Эван, — ответил он, — И похоже, вы уже сделали мой день.

Лена приподняла бровь:

— Сарказм или благодарность?

— Оба пункта сразу. Как выбраться отсюда живым?

И так началась история...

Биология — предмет, на котором большинство учеников либо спали, либо делали вид, что слушают. Единственным, кого предмет действительно интересовал, была мисс Уотсон — дама с прической в стиле "мне сегодня не до вас" и голосом, будто она всю жизнь спорит с микроскопом.

— Так, дети, рассаживайтесь! Новенький, вы кто такой и почему с вами не идёт туча апатии? — крикнула она с порога.

— Эван. Просто Эван, — вежливо кивнул он.

— Ну, Эван-просто-Эван, присаживайтесь к мисс Уокер. Её сложно не заметить — она сияет сарказмом.

Лена закатила глаза так, что Эвану показалось — они проверяют потолок на наличие грибка.

— Мне повезло, — пробормотал он, садясь рядом.

— Очень, — ответила Лена. — Добро пожаловать в клетку со львами. Или, если точнее, с биологией и моей хронической усталостью.

Сзади уже шептались Бобби и Джош, а Сэдди, уткнувшись в телефон, явно писала что-то язвительное о происходящем. Элли, как всегда, записывала каждое слово преподавателя, включая междометия и вдохи.

Мисс Уотсон начала объяснение темы: «Клеточное дыхание: волшебство кислорода и отчаяния». Через десять минут стало ясно — Эван не запомнит ни слова. Зато он понял одно: эти ребята, несмотря на свою странность, были... живыми. И, возможно, именно с ними его жизнь здесь станет немного менее биологически-угнетающей.

— Ты всегда так быстро вливаешься в коллектив? — спросила Лена, не отрывая взгляда от учебника.

— Обычно нет. Но тут... тут особенная атмосфера. Почти как в документалке о выживании в дикой природе.

— Тогда ты нас недооцениваешь. Мы хуже.

  И впервые за долгое время Эван улыбнулся искренне. Это была биология. Только другого уровня.

  Школьная столовая — место, где еда борется за существование, а люди — за свободный столик. Воздух здесь всегда слегка пах жареными отбивными, усталостью и потерянными надеждами.

— Я предупреждаю: макароны здесь живут своей жизнью, — сказала Лена, ставя поднос на стол и добавляя : — Если они начнут разговаривать, просто не отвечай.

  Эван поставил свой поднос рядом. Он посмотрел на содержимое своей тарелки и аккуратно потряс головой:

— Это… лазанья? Или заявление о капитуляции?

— Возможно, и то и другое, — сказал Бобби, плюхаясь рядом, а потом добавил : — Главное — не нюхай. Это, как правило, первый шаг к госпитализации.

Сэдди, в своём обычном саркастичном амплуа, уже крошила хлеб на салфетку:

— А я думала, у нас демократия. Но по еде видно — диктатура. Желудка.

— У тебя всё политическое, — пробурчал Джош, с усилием отрывая кусок пиццы, а потом сказал: — В прошлом году она обвинила морковку в фашизме.

— Она была подозрительно оранжевая, — невозмутимо ответила Сэдди.

Элли села последней, аккуратно разложив салат, воду и антисептик:

— Вы пугаете новенького.

— Он уже поел глазами и умер внутри, — отозвалась Лена.

Эван усмехнулся:

— Я просто думаю, что после этого моя иммунная система станет бессмертной.

Они ели, шутили, иногда швырялись салфетками. Казалось, что он был с ними давно. Не как новенький. Как старый друг, которого просто давно не видел.

— После обеда у нас история, — сказала Элли, будто объявляя приговор.

— И контрольная, — добавил Бобби с трагизмом в голосе.

Эван посмотрел на них и пожал плечами:

— Ну что ж, если я выжил в столовой — контрольная уже не страшна.

И впервые, в этой странной школе, он почувствовал, что на правильном месте.

После уроков день мог бы закончиться, как обычно — домашкой, нытьём и бессмысленным скроллом соцсетей. Но не в этот раз.

— У парка каток уже залили, — сказала Элли, натягивая шарф почти до глаз. — Ходим туда иногда. Просто пройтись, воздухом подышать... или посмотреть, как Бобби падает на пятую точку.

— Один раз! — возмутился Бобби, нацепляя вязаную шапку с помпоном. — И то потому, что Сэдди толкнула меня локтем.

— Я помогала тебе обрести чувство равновесия. Через шоковую терапию, — невинно отозвалась она, застёгивая пуховик.

Парк был неподалёку от школы — старые деревья, украшенные инеем, деревянные лавки и фонари, которые едва справлялись с ранними зимними сумерками. Всё было белым, как будто кто-то разлил молоко по всему городу.

Лена шла впереди, оставляя следы на нетронутом снегу, словно вела экспедицию. Эван плёлся рядом, вдыхая морозный воздух и удивляясь, как в этом холоде люди умудряются быть весёлыми.

— Здесь красиво, — сказал он, глядя на рябь света от фонаря, падающую на замёрзшую лужу.

— Ага. Особенно если не упасть лицом в этот лёд, — буркнул Джош, отпинывая снег с дорожки.

— Мы иногда устраиваем снежные дуэли, — сообщила Элли. — Только осторожно с Леной. Она метит как снайпер.

— И смеётся как суперзлодей, — добавила Сэдди.

— Это зависть, — отмахнулась Лена. — Не все умеют радоваться войне.

Снег поскрипывал под ногами, а их дыхание превращалось в пар. Кто-то впереди лепил снеговика. Где-то слышался хруст скейтборда, вбитого в снег — вечная зима и вечные школьники.

— Как тебе вообще тут, Эван? — спросил Бобби, швыряя снежок в дерево. — Мы не отпугнули?

— Если честно? — усмехнулся Эван. — Я ожидал серой рутины, драмы, недружелюбных лиц. А получил комедию, редкое безумие и... странную, но тёплую компанию.

— Это потому что ты ещё не видел нас на вечеринке, — мрачно хихикнула Сэдди.

  Они дошли до катка, где несколько детей катались, визжа и падая. Фонари отбрасывали тени на лёд, а из динамика играла рождественская мелодия.

— Вот она — зима, — вздохнула Элли.

— И вот оно — мирное затишье перед серией контрольных робот, — добавила Лена.

Они стояли, молча, вдыхая холод и смотря на танец света и льда. У каждого было своё прошлое, свои страхи, но сейчас — только хруст снега, их шаги и тихая радость от того, что они здесь. Вместе.

***

На следующей неделе, во вторник, Элли достала телефон и, не отрываясь от экрана, сказала:

— Кстати, народ, в субботу в «Сугробе» будет праздник. Нужно украсить зал, повесить гирлянды, настроить свет. Хотите помочь?

— Звучит как план, — отозвался Джош, крутя в руках ключи. — Там классная акустика, кстати.

— Я за, — сказала Лена, перебирая резинки на руке. — А то каникулы на носу, надо как-то войти в режим ленивого волонтёра.

— А если мы всё украсим, можно будет остаться после и потанцевать? — Бобби уже строил из стульев воображаемую сцену. — Я привезу колонку!

— Конечно можно, — подтвердила Элли. — Я даже упросила миссис Доу разрешить остаться до девяти.

В этот момент в класс зашла Сэдди. Она была в короткой джинсовке, с растрепанными короткими волосами и чуть подведёнными глазами. Её шаги были как всегда уверенными, с лёгкой театральностью.

— Что за заговор без меня? — спросила она, подходя ближе. — Снова собираетесь делать что-то бездарно хорошее?

— Украшаем «Сугроб», — объяснила Элли. — Там будет праздник. Хочешь присоединиться?

— Украшать? Звучит… мило, — Сэдди окинула взглядом всех и остановилась на Эване. — А ты пойдёшь?

Эван чуть пожал плечами:

— Думаю, да. Почему бы и нет.

— Тогда и я пойду, — сказала Сэдди с едва заметной улыбкой. — Может, ты покажешь мне, как вешать гирлянды… ну, если у тебя будет настроение быть героем субботнего дня.

— У меня больше талант к развешиванию проводов, чем гирлянд, — сдержанно ответил Эван. — Но если понадобятся руки — помогу.

Лена, наблюдавшая за сценой, молча потёрла висок, пряча полуулыбку. Элли перевела взгляд на неё, потом снова на Сэдди — и просто кивнула:

— Ну что ж, тогда в субботу, в три. И да, Сэдди — без опозданий, а то вся эстетика разрушится.

— Ради Эвана — хоть за час приду, — невинно произнесла Сэдди, и Лена с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза.

— Ты явно недооцениваешь романтику гирлянд, — заметила она. — Там главное — равномерность и стабильность, не флирт.

— Это ты так думаешь, — подмигнула ей Сэдди. — А вот в моём мире всё можно совместить.

Элли рассмеялась и хлопнула в ладоши:

— Всё, договорились. В субботу — в «Сугроб», и пусть гирлянды будут свидетелями всего.

  И они снова переглянулись — кто-то с усмешкой, кто-то с интересом, кто-то с лёгким напряжением. Но главное — все вместе, впереди — каникулы, и немного света даже в самой серой зиме.

***

Вечером Лена лежала у себя в комнате, закутавшись в плед. Книги и распечатки лежали вокруг — древние философы, астрономия, психология, символика снов. На столе — блокнот с заметками: списки, схемы, обрывки воспоминаний. Она искала. Пыталась понять. Что-то внутри неё не давало покоя — будто что-то сломалось… или проснулось.

Внезапно в комнате сгустилась тень. Воздух дрогнул, и из темноты вынырнул Люцифер. Он появился бесшумно, будто просто стал частью пространства.

— Всё ещё играешь в человеческие загадки? — спросил он, прислоняясь к стене. — Или ты действительно надеешься найти ответ?

Лена не удивилась. Только устало взглянула на него.

— Я не играю, — тихо ответила она. — Я чувствую, что что-то не так. Со мной. С миром. С тем, что я помню… и чего не помню. Всё не совпадает. Как будто я не там, где должна быть, и не та, кем была.

— О, в Преисподне бы это оценили. Даже Бог Загробного Мира посмеялся бы от души, — хмыкнул он. — Там уже гуляют слухи. Говорят, ты предала свою суть. Что растворилась в смертной оболочке. Что ты боишься вернуться.

Он подошёл ближе, его голос стал ниже:

— Я сказал, что ты выполняешь миссию. Что ты наблюдаешь. Что ты на границе миров, и даже мне не дано знать, что ты ищешь. Они верят. Пока. Но ты знаешь, сколько продлится эта вера.

Лена сжала пальцы на страницах блокнота.

— Я не сбежала. Я просто… не понимаю. Иногда я думаю, что мне дали забыть. А иногда — что я сама себя стёрла. Но если я Судья, то должна знать, что такое истина, даже если она разрушает.

— Иногда истина — это яд, — прошептал он. — Иногда она разрушает всё, что ты хочешь сохранить.

— А ложь — это клетка, — сказала Лена и посмотрела ему прямо в глаза.

Он ничего не ответил.

— Я не прошу твоей защиты, Люцифер, — добавила она. — Но если я — это я, если во мне действительно осталась та, кем я была… я найду путь обратно. Но не в Ад. А к себе.

Он кивнул. Почти уважительно.

— Тогда торопись, Лена. Пока Ад не начал искать тебя сам.

И исчез.

После того как Люцифер исчез, комната снова погрузилась в тишину. Только часы тикали в углу, а за окном шумел ветер. Лена села на кровати, дрожащими пальцами потянулась к блокноту. Её сердце всё ещё било неестественно быстро. Слишком много правды. Слишком мало ответов.

Она перелистнула пару страниц и остановилась на одной — странный сон, записанный среди ночи.

«Я стою на мосту. Подо мной — не вода, а зеркало. В нём — моё отражение, но оно живёт своей жизнью. Оно говорит, но я не слышу. Рот его двигается. Оно злое. Обожжённое. Красные глаза. Вдруг — рывок, и оно хватает меня за руку изнутри. Сквозь зеркало. Я не могу оторваться. Оно тянет меня вниз, но я держусь за перила. Чей-то голос кричит: 'Ты должна помнить! ' Я просыпаюсь.»

Лена провела пальцами по строчкам, будто надеялась почувствовать что-то. Знакомый почерк, её почерк — и всё равно он казался чужим. Она закрыла глаза, и сцена снова встала перед ней. Отражение… мост… голос…

— Кто должен помнить? — прошептала она. — Что я должна помнить?

Она резко встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене. Вгляделась в своё отражение. Никаких красных глаз. Только усталость, страх и странная решимость. Но в уголке глаза мелькнуло что-то иное — будто часть другой Лены, той, что жила в зеркале сна.

— Если ты правда есть… — прошептала она. — Покажи мне, что искать.

На мгновение тень за её спиной дрогнула, но она не успела разглядеть, что это было. Лена вернулась к кровати, блокнот всё ещё был в руках. Она стала медленно перелистывать страницы, всматриваясь в каждую. Почерк — её. Но что-то в строках начинало настораживать.

На нескольких страницах, разбросанных по разным датам, она вдруг заметила одинаковые символы — круг, перечёркнутый вертикальной чертой, а рядом с ним — странные слова, будто на другом языке.

«Merem-esh’kai. Он наблюдает. Не дай ему увидеть.»

«Огонь внизу — не враг. Враг — внутри.»

«Вода не простит.»

Лена нахмурилась. Ей казалось, что она впервые видит эти записи.

— Я не писала это, — прошептала она, перебирая страницы.

На следующей — рисунок. Углём, резко и нервно. Та самая сцена со сном — мост, зеркало, искажённое отражение. Только лицо у отражения теперь было прорисовано чётче. И оно… напоминало её.

Она отложила блокнот, пересела на пол. Что-то было не так. Лена закрыла глаза. Сердце гулко стучало. Эти символы… Эти слова… Они начали ей сниться раньше, чем она нашла дневник. Словно кто-то посылал ей сообщения, оставлял знаки — а она их всё это время не замечала.

Вновь взяв блокнот, она перевернула его вверх ногами — и ахнула. На обратной стороне обложки, изнутри, чьей-то тяжёлой рукой было выцарапано:

«Ты — не ты. Вспомни до полнолуния.»

Сердце сжалось.

Лена взглянула в окно. Луна поднималась над крышами — не полная, но почти.

И тогда ей стало по-настоящему страшно.