Глава 5
рассказанная Евгенией Бондарь
«Фу-у-уф, кажись, выкрутилась... Живем!» − все, о чем я могла думать, шлепая по мокрой мостовой в направлении «авось куда-нибудь дойду». Впрочем, подобная беспечность была временной и длилась недолго – слишком непозволительная это роскошь для голодранки с планами Наполеона.
Как-то незаметно начался то ли полузамерзший дождь, то ли мокрый снег. Грязная холодная жижа покрыла все дороги и тротуары, а потому мои ноги в старых потрепанных кедах промокли довольно быстро и, что печально, основательно. Но нежданно подваливший полтинник, хранясь за пазухой, грел похлеще какой грелки, а внутренний мандраж, только-только отступивший, еще гнал вперед и не давал думать о таких мелочах, как чавкающие подстилки.
А бежать было куда и к чему. Пока о случайной халяве чужие не прознали, или свои не пронюхали. Иначе отберут презент доброго самаритянина за милую душу и даже спасибо не скажут. Ага! С них станется! У меня же заначка без нового пополнения уже два месяца маялась. Небольшая она у меня, но очень ценная. И не убогим налом, а возможностью просто надеяться. Надеяться, что когда-нибудь смогу вырваться из этого дурдома, увижу далекую теплую Италию и, посмотрев в глаза родной матери, спрошу горькое: «Почему?»
Вполне ясно, что хранить свои сбережения в финансовом учреждении мне было не с руки: возраст не позволял, да и видок такой замухрышки, как я, мало какому банковскому служащему мог внушить доверие. Потому сейфом для всего моего капитала и самых драгоценных документов, а именно – паспорта и свидетельства о рождении, стала обычная стеклянная банка, надежно схороненная под одним автодорожным мостом. Хотя, такая надежность – это, конечно, вещь относительная. Подход к тайнику требовал строжайших конспиративных мер. Да и отход, впрочем, тоже.
Итак, сперва нужно было выждать, чтобы никто поблизости не шлялся и нос свой в чужие дела не совал. Особенно окосевшие после попойки алкаши и озабоченные поиском новой дозы наркоманы... И бомжи, что могли бы меня случайно признать... И менты, знакомство с которыми заводить уж точно не хотелось... В общем, летом скрасить ожидания помогали возраставшие поблизости кусты бузины. А вот зимой, прежде чем подрулить к схоронке, приходилось наяривать не один круг, обозревая убогую местность со всевозможных сторон.
Сегодня мне повезло – дрянная погода разогнала всех случайных соглядатаев по их норам. Найти необходимое место, отодвинуть камушек и вырыть ход к скудному сокровищу не являлось для меня большой проблемой теперь, когда земля почти оттаяла на длину лезвия перочинного ножа. Выкапывать всю банку – дурная работа. Главное – к крышке добраться. Зимой хуже было: долбить махоньким ножиком заледенелый грунт – это что зубами консервы открывать – хреново и черта с два, что получится. Проходилось ждать оттепели. Вот так в процессе ожидания два моих потенциальных пополнения и сгинули: предыдущий честно заработанный полтинник Генка нашел и бессовестно прикарманил, а случайно найденная под забором сотня вообще исчезла неизвестно куда – то ли тот самый Гена тихонечко постарался, то ли родная шпана подсуетилась, когда я десятый к ряду сон видела.
Укомплектовав новоприбывшего Грушевского с его братьями-близнецами и иными историческими деятелями Украины, я по-быстрому замела следы и, воровато озираясь, поплелась далече – к родимым казематам.
«Бля... Только полторы тысячи с хвостиком... А сколько нужно? Как долго нужно складывать копейку к копейке? Еще одна зиму? Две? Три?! Господи, не дай подохнуть на улице, не дай загреметь в ментовку, не дай сойти с ума. Иначе, зачем столько держалась? Уж лучше бы тогда сразу... амини духу моему».
Когда я добралась к своим, стемнело окончательно. Все беспризорники уже были в сборе, отогреваясь на теплых трубах и вкушая то, что удалось свиснуть или выпросить у зажиревших обывателей. Картину вечерней трапезы неравномерно освещал диодный фонарь, криво прикрученный к торчащей сверху арматурине.
− Опаньки, Чернявая явилась! А я думал – уж сцапали мусора поганые! – добротно поддатый Генка, обнимая одной рукой и осовело-окосевшую Зинку и бутылку какой-то дряни, поднял свободную пятерню в знак приветствия, − Хай, подруга! Вымокла, поди? Согреться хошь?
«Хошь, не хошь, а надо. В противном случае – каюк».
Подойдя к захмелевшей парочке, я молча опрокинула в себя щедрый подарок пятнадцатилетнего пахана. Дрянью оказалась обычная бормотуха. «Три семерки». Небось, ее Генка и тырил, пока я на шухере стояла.
«Вот сволочь!»
Глоток...
«Гад!»
Второй...
«Дебил!»
Третий...
«Все. Хватит. А то снесет башню – тогда точно одна ухмыляющаяся рожа пострадает. Основательно пострадает... Если не фатально».
Быстро вытерев невольно навернувшиеся из-за крепкого градуса слезы, я попыталась заставить работать свои связки. Выдавить вполне риторический вопрос удалось лишь со второй попытки:
− И ради этого пойла мы залезли на чужую территорию?
Генка самодовольно заржал:
− И ради него тоже! Ты иди, иди. Обсохни. Эй, ты! Да-да, ты, Лопата, жратвы Чернявой подкинь!
− Обойдется!
− Подкинь, я сказал! Заслужила. И это... Гы-гы! Она вроде бы как мне здоровой нужна.
« Ага, Козырный, мечтать не вредно!»
Вернув бутылку в хозяйские руки, я криво оскалилась в ответ на полный ненависти взгляд Зинки.
«Сука!» − беззвучно прошептали ее губы.
«Дура», − парировала я.
Сменная одежда ждала меня в укромном уголке, скрытом от посторонних глаз простенком. Без этого никак – за день в таких дырах иногда бывать приходилось, что саму от себя воротило. А так руки, лицо с пластиковой бутылки ополоснешь, шмотки переоденешь – и вроде жить еще можно. Только вот постирушки устраивать, особенно зимой, проблематично было.
− А ты так... ничего себе. На любителя.
Генкины глаза и фонарик жадно впились в темноту, пытаясь вырвать из нее и досконально изучить каждую впадинку и выступ моего тела. Я только-только стянула с себя мокрые джинсы и стояла в одних трусах и майке, застыв на месте не так от стыда, как от удивления и злобы.
− Поворот не перепутал, придурок? Клозет в другой сторонке.
− Э-э-э, подруга. Не борзей. Уважать надо того, кто о тебе заботится. Уважать и любить.
− Иди на хер.
− Не по адресу посылаешь. Это только чиксам да гомикам туда надобно. Пощупать дашь?
Это было нечто новое. До сих пор Генка удочки хоть и забрасывал, но издали. А сегодня совсем ополоумел – видать, крепко портвейн по его мозгам шандарахнул.
− Проспись, непуть.
− Ну, так пошли – сама и уложишь.
В общем, достал он меня. Что просил, то и получил. Уложила нехитрым захватом и подсечкой. Прямо фейсом в вонючую, пропитанную нечистотами землю – иного пола в подвале не имелось. А с каким бы удовольствием приложила бы к бетону! И так, чтоб до крови. До сломанных костей!
− Ай! Пусти! Бо-о-ольно же!
Его рука, заломленная за спину, вот-вот грозит вывернуться из сустава. Подавив в себе волну ярости, отпускаю запястье, снимаю колено с позвоночника, встаю:
− Пшел вон! Еще раз такое повторится – руки-ноги переломаю к чертям собачьим!
Меня начинает трясти. Но не от холода. Как-то изнутри. Даже не замечаю, когда, позабыв на земле свой фонарик, улепетывает восвояси уж сам порядком офонаревший Генка. Понимаю одно – нельзя мне было делать даже три глотка для согрева. Ведь плоха совсем стала в последнее время...
Теряю контроль.
Теряю реальность.
Теряю себя.