Эпилог: Тишина после грозы
Лес встретил его мёртвой тишиной.
Не угрожающей, не предвещающей беду,
а такой, что приходит после беды.
Когда уже поздно.
Когда уже некому кричать.
Когда сама тишина становится надгробием.
Он шёл, будто сквозь вязкое сновидение.
Каждый шаг — преступление против этого мёртвого покоя.
Под ногами мягкая земля поддавалась, как плоть.
Серая ткань плаща тащилась за ним, собирая на себя пыль, слёзы, прощения, которые он не получил.
Он больше не носил короны.
Смыслом власти был он.
Смыслом жизни — его боль.
Теперь — ни того, ни другого.
Холм.
Трава на нём выше, чем в остальных местах.
Потому что никто, кроме Чонгука, сюда не приходит.
И даже он — каждый раз приходит как на казнь.
Под землёй — тело мага.
Того, кого он любил...
и убил.
Он опустился на колени.
Медленно. Почти церемониально.
Будто просил прощения у самой земли за то, что осмелился дышать.
Камень был холодным.
Не таким, каким была ночь, когда Тэхён умер.
Тот холод был другим.
Он был внутренним. Прожигающим. Очищающим — если бы не одно "но".
— Я снова пришёл, — сказал Чонгук.
Слова — будто рвались из горла, распарывая плоть.
Они были ненужны. Глупы. Поздни.
Он говорил, зная, что никто не слушает.
Но не говорить было ещё больнее.
Его пальцы скользнули по надписи:
"Тэхён".
Без фамилии.
Без статуса.
Без воспоминаний о боли, которую он перенёс.
Просто — имя.
Как шрам, вырезанный на камне.
— Здесь всё так же, — прошептал он. — Только без тебя.
Тишина приняла его слова, как принимает пепел: безмолвно.
И в этой безмолвности жили его наказания. Его распятие.
Он закрыл глаза.
И всё всплыло.
Как кровь из старой раны, которую он каждый день бережно открывал сам:
Твоя кожа — под его руками.
Твои губы — дрожащие от поцелуев, в которых не было любви, только отчаяние.
Твои слёзы — не от слабости, а от нежелания сдаться.
И твой последний взгляд.
Прощальный.
Освобождённый.
Словно смерть была для тебя не концом, а побегом.
— Я не умел любить, — выдохнул он, — я путал привязанность с правом. Заботу — с контролем. Я думал, что удержать тебя — значит спасти. А вышло, что я разрушил.
Я ломал тебя. Каждый день. Словом. Руками. Молчанием.
А потом...
Просто остался.
Слёз не было.
Он выплакал их все.
Теперь слёзы были внутри — как яд, медленно разъедающий душу.
— Я жду наказания. Но, знаешь... оно уже пришло.
Это жизнь без тебя.
Каждый день без тебя.
Каждое утро, в которое я просыпаюсь — и нет твоего дыхания рядом.
Нет твоего взгляда, даже если он был полон боли.
Ты был. А теперь — только земля.
Он провёл ладонью по холодному камню.
Словно надеясь, что камень ответит.
Что хоть что-то скажет, что он прощён.
Но прощения не было.
Не будет.
Потому что прощать может только тот, кто жив.
А он — убил того, кто умел прощать.
— Ты спрашивал... боюсь ли я одиночества, — сказал он глухо.
— Я боялся быть слабым. А оказался ничтожеством.
Ты умер — потому что я был слишком гордым, чтобы отпустить.
Слишком трусливым, чтобы признать...
что любить — значит отпускать.
Ветер тронул деревья.
Ласково. Почти нежно.
Как будто сама природа жалела его.
Но Чонгук не заслуживал жалости.
Он заслуживал — пустоту.
Солнце коснулось горизонта.
И в этом последнем луче он увидел его.
Силуэт.
Как вспышка. Как шёпот. Как сон.
Тэхён.
Он был светом. И остался им.
И этот свет — не обжигал. Не судил.
Он просто был.
Как прощение.
Чонгук не двинулся.
Он не посмел.
Он знал — если протянет руку, всё исчезнет.
И он прошептал:
— Я отпускаю тебя.
Ты — свободен.
Ты — уже давно.
А я... останусь здесь.
На коленях.
С лицом в землю.
С виной в сердце.
С тобой — в памяти.
Навсегда.
И больше ничего не было.
Только закат.
И тишина.
Тишина, в которой наконец можно умереть — не телом.
А целиком.