13. последний полёт
Внимание! В данной главе подробно описывается физическое и психологическое насилие, а так же присутствуют сцены жестокости и подробные описания убийства, что может быть неприемлемым для некоторых читателей. Пожалуйста, читайте дальше с осторожностью.
***
Из букв прорастает спелое одиночество, в своих капиллярах прошлое хороня. Ещё один выстрел, и эта война закончится. Стреляй, и война закончится
для меня.
***
Холодной ночью шорох полумесяцев серебряных дюн словно нашёптывает сказания о древних тайнах. И среди их шёпота разносится история трагической любви...
Их сердца пронзила Артемида, но они оказались по разные концы копья, проломившего хрупкие кости. Пропитанное ядом копье и наконечник, упивающийся кровью. Туман въелся в бледную кожу, опутав сухожилия безмолвием, какой наступает от присутствия Смерти. Тьма заглядывает в глаза и ищет пристанище в пустых оболочках – лишь телесных формах, сковывающих блудные души. Она всё прогадала наперед. Разрушила сюжет судьбы.
Небо разрезали молнии, звенел гром, от которого сотрясались сами небеса. Мелкий дождь сменился на ливень – сигнал к бедствию. Плачь Поднебесья, слёзы Судьбы, мука для всех, кто писал жизнь. Сегодня день Смерти. Отметьте этот день своего самоубийства красным маркером в календаре. Она придёт за каждым, обнажив стальные клинки.
Лёгкий ветерок мыслей, что так же без цели скитался по улочкам рассудка, неожиданно замер, а далее рассыпался под силой невидимой стены – что-то вторглось в разум, бесцеремонно заставляя позабыть угасший свет. Движения быстро становились всё более вялыми, неточными, рассеянными...
Там, вдалеке, у самого края горизонта, расчистился кусок неба, и яркий серый полумесяц смотрел сквозь щель тёмно-серых облаков. Крупные капли дождя падали на лицо, а колотящееся сердце билось всё чаще.
Она остановилась, нахмурившись из-за собственного чутья. Непонятное чувство вынудило обернуться и всмотреться вдаль. Вспомнила слова матери:
«Беги...иначе он и тебя убьёт».
Длинные лозы завянувшей глицинии расступились, открывая того, кто шёл за ней. На воде заплясали голубоватые блики. Она почувствовала, что кто-то стоит у неё за спиной.
Манджиро прошёл дальше и остановился в паре метрах от неё. Трясущимися руками она набрала на клавиатуре последнее сообщение и выбросила телефон на дно озера.
Юна [19:09]: Это конец, Рю.
Перед ней вырос силуэт Манджиро. Его чёрные глаза не выражали ни единой эмоции, но безумство в них играло ярче, чем когда-либо. Она ловит его взгляд в отражении гладкой прозрачной воды, едва достающей до щиколоток. Он темнее сгоревших лесов. Он безумнее пламени. И она находит в нём своё испуганное лицо.
— Нашёл, — лукаво протянул он, широко оскалившись, оголяя ряд зубов и подошёл ближе, — Не рада видеть меня? Кто помог тебе сбежать, а? — повышенным тоном спросил он, заглядывая в глаза, словно хищник, — Кто, сука, сделал это?
Сано размахнулся и ударил её по щеке так, что та свалилась с ног. Вода впиталась в длинные рукава кимоно, отчего оно стало в несколько раз тяжелее. Бежать некуда. Они оба не доживут до рассвета.
— Не испытывай меня, — предупредил он, присаживаясь на корточки возле неё, схватив за спутанные волосы, — Если ты ни в чём не раскаиваешься... — прошипел холодный, бесстрашный голос, — Тогда зачем бежишь?
— Я не скажу... — ответила она, с вызовом глядя в чёрные омуты, — Я сбежала, потому что больше не могу находиться рядом с таким тираном, как ты! Я не могу это вынести! — она пытается встать, но спотыкается и падает, сдирая разбитые колени об гранитную дорожку и крепче сжимает намокшую ткань на его штанах.
— Я всё делал ради тебя одной! Каждый грёбаный день я вкалывал для того, чтобы ты жила счастливо, и что я получаю взамен? — Сано вскочил и прошёлся вдоль ручья, расплёскивая носками ботинков воду, — Чего ты ещё хочешь-то?
— Почему ты так изменился? Чем, скажи мне, я тебе так не угодила?
— Своим непослушанием, — безразлично ответил он, — Моя любовь развязала тебе руки.
— Ты не умеешь любить. Твоя любовь – это насилие над моей душой. Что я должна была сделать? Должна была бежать от тебя?
— Тебя мне придётся убить, предательница, — без шуток произносит он, как будто сейчас и оборвёт её хрупкую жизнь.
— Не придётся. Ты всегда хотел это сделать. Но не волнуйся ты так. Я живучая.
— Так говоришь, будто твоя жизнь не имеет веса, — он горько усмехнулся, опуская мутный взгляд вниз, будто не хотел это признавать, — Как только ты переступишь черту, будешь мечтать о том, как услышишь, когда наступит твоя кончина.
— Классно ведь не желать каждую секунду кому-то смерти, да? — с иронией проговорила она, растягивая потрескавшиеся губы в улыбке, — А поцелуй любви не спасёт?
— Поцелуй в нашем случае карается смертью, — она как завороженная смотрела в его глаза; в полумраке были зрачки расширены, отчего в глазах тлела пустота, — Тебе ведь никогда не приходило в голову, что жизнь порой сталкивает с теми людьми, которых лучше обходить стороной? Со мной, скажем.
Ветви Судьбы поломаны кометой обманутых. Колесо фортуны потеряло удачу. Теперь всё в руках бессмертной Смерти. Карма дышит в затылок, а Каратель обнажил клинки.
— Никто ведь не был виноват, что ты упал во тьму. Я хотела тебе помочь. Как помогал Шиничиро, — имя покойного Шини, что удерживал остатки разума младшего брата, тяжело далось произнести вслух. Она содрогнулась под его руками и задержала дыхание.
— В чём помочь? Помочь усмирить мою ненависть? Помочь понять, сколь глубока эта тьма внутри меня? Я нуждался лишь в последнем, чего хотел – сидеть одному в комнате и громко говорить о каждом моменте и о каждом грехе разрушенной мечты моей Тосвы.
— Твоему несчастному прошлому нет места в будущем!
— Как и другим девушкам в моём сердце. Я – это то, что я с собой сделал, Юна, а не то, что со мной случилось!
Он всегда её находит. Даже когда она прячется от него в самых тёмных углах. Даже когда её прячет кто-то другой.
— Я каждый день жила в страхе. Мне страшно за свою собственную жизнь!
Она бы без конца смотрела на него, если бы не боялась встретиться с ним взглядом; каждый раз, как это случается, она совершенно терялась.
— Что ж, тогда... — он приставляет дуло пистолета ей под рёбра, — Не живи. Я никогда не отпущу свою жизнь, — так говорил парень, у которого за спиной вместо охраны стояли проблемы.
Плевать, что за проблемы. Мелкие или большие. Эти проблемы он решал в одиночку. Хоть о них знали многие его друзья и близкие, только вот одно "но" – он решал их один и только своими методами. У него не было опоры в жизни, ему приходилось создавать её самостоятельно.
Все эти люди вокруг него говорили: «Ты такой сильный, Майки, я восхищаюсь тобой», однако в глубине души он всегда оставался одиноким. Наслаждался моментами, проведёнными с этими людьми, искренне радовался за них, и в моменты счастья чувствовал, что они рядом с ним, есть и будут, но когда его душа распадалась на части, он старался уйти, опасаясь осуждения или слов: «ты сильный, ты справишься» или ещё хуже: «это же не проблема, пересмотри свои взгляды».
Сано просто хотел жить и понимать, что такое поддержка. Но жизнь уготовила ему другую судьбу. И выхода, увы, он не видел.
— На пороге своей смерти, быть с тобой – самоубийство.
Он уже давно утратил способность чувствовать удовлетворение от своей работы. Это не его решение, не его воля, но он всё равно занесёт своё оружие над чужой головой и лишит жизни человека. Если голос в голове скажет: «Убей каждого присутствующего», – он не отвертится. Оголит оружие десять раз, сто, тысяча, пока не потеряет счёт. Пока на поле боя не окажется ни одного выжившего. Только тогда голос в его голове умолкнет.
Отсрочить смерть запросто, но рано или поздно она придёт.
Когда взгляд вновь обрёл фокус, она посмотрела на пистолет перед своим лицом. Больше нельзя было медлить. Оперевшись о камень, она приподнялась и схватила его, трясущимися руками наводя дуло на Манджиро.
— Положи на место, — грозно промолвил он, глядя на неё свысока, — Если ты попытаешься убежать – я взведу курок, и выстрелю в тебя.
— Нет! — она повернула запястье, и теперь дуло было приставлено к её разбитому виску. Чтобы не умереть от чужих рук, им нужно было хотя бы не умереть от своих, — Никто отсюда не уйдёт живым, пока мы всё не решим.
«Если он станет моим палачом и палачом всего мира, за который я так цеплялась, то я лучше сама вставлю себе ствол в рот и застрелюсь».
Давай перед Смертью возьмёмся за руки,
Чтобы быть как статуи прошлых веков.
Но и любовью.
Манджиро никогда не покидал её мысли. Сколько бы Юна не думала о том, что вообще его не касалось, будь то прошлое или родители, он постоянно находился на краю сознания, став неотделимой частью. Она не переставала проклинать Летицию с момента их последней встречи. Умом помнила, что Сано – её враг. Это даже не мешало спать с ним в одной постели. Мучило Кацуки противоположное: они не близки, но она всё равно не могла представить то, что им когда-нибудь придётся сойтись в сражении.
Палец сильнее сжал курок до скрипа. Ни страха, ни боли, ни отчаяния. Она предвидела, что вот-вот всё закончится. Впервые за столько времени Юна увидела неузнаваемую эмоцию на его лице, такую как страх. Он действительно боялся. Это вызвало у неё искреннюю, безумную улыбку.
Тишину леса нарушил выстрел. Но стреляла не она. И не Майки. И пуля прошла не сквозь её голову, а прямиком между рёбер. При попадании в тело, патроны начинали "кувыркаться", и вызвали обширные ощущения. Сперва она даже не поняла, что произошло, как будто её окатили кипятком. А потом резко начала кружиться голова, пробил холодный пот. Через пару секунд она поняла, что, возможно, всё-таки не умирает. На её жизнь посягнул снайпер, который профессионально прятался в кустах и выстрелил раньше их обоих. Но душа её, однако, канула в небытие.
Она упала на спину, прикладывая дрожащую ладонь на переломанные голые кости, омываемые густой кровью. Там, за рёбрами – глубокая бездна страданий, амфиболичность, грязные кисти, что мажут по таким же грязным холстам. Огнестрельное оружие – это низшая и недостойная смерть. Не ты убиваешь человека, а твоё орудие.
Посреди хладной июньской ночи весь быстрый ручей покрылся инеем. Лёд сковал растущие побеги, а холод, ведомый одному богу, обернул закат ушедшей весны в самую настоящую зиму. Мужчина сделал один шаг в сторону неподвижной Юны, и огни в его глазах погасили все чувства до единого. Разрастался ливень. Гром прорывался сквозь тучи, а холодные капли били по лицу и стекали по волосам. Сано шёл решительно, оборачивая каждое своё движение в грозу – приближение стихийного бедствия. Колено мужчины рухнуло рядом со смольной головой, отчего почва под ней прогнулось. Окровавленная рука сжала искалеченный подбородок, зарылась в мокрые чёрные пряди. Он впился в её мёртвые глаза сталью, оставляющей новый шрам под рёбрами.
С женского лица катились слёзы. Умеренное сердце стискивали оковы. Их не разломать, ни уничтожить, проигнорировать подавно было невозможно – не после того, каким требовательным тоном их создатель задавал вопросы.
— Не получилось жить, как ты хотела. Хорошее ведь будущее? — ледяные кончики пальцев коснулись её горла в местах, где глухо бился пульс, — Выбери свои предсмертные слова.
— Это моя последняя ставка на любовь... — хрипит она сквозь кашель, глотая хлынувшие слёзы, пока не начинает захлёбываться. По влажному и окровавленному виску скатывается слеза, смешиваясь с кровью, которой начал заполняться рот и лёгкие.
— Не смотри на меня этими глазами, маленькая Юнни. Те дни уже не вернуть...
день 35
«Надо же, он всё-таки меня убил».
Тело впадает в бешеную лихорадку. Она больше не владеет им. Даже не чувствует боли, которая ещё мгновение назад пронизывала до кончиков пальцев. Теперь, она даже способна выдрать живьём себе сердце и кинуться на Манджиро, который отправил бедную немощную душу к самому Повелителю царства мёртвых.
Она уже видит её. Рябь, которая проходит по этим тихим водам от ударов сердца. Душа горела, тело горело, с ним горела и она. Мир встал на место, и смерть больше не дышала ей в затылок. Оказывается, она всегда была рядом с ней.
Знания – сила, и они же смерть. А те, кто знают слишком много – долго не живут. Тот, кто видел слишком много, никогда не был желанным собеседником. Она бы сошла с ума от несправедливости этого мира, если бы не знала, что последнее слово останется за Господом. И пепел, предвестник её смерти, холодит кожу, смешивается со слезами, остужает тело, которому осталось жить всего пару мгновений, и от потери крови она начала проживать жизнь за несколько секунд заново.
— Ты знаешь, мне не стать... мне никогда не быть центром циклонов в чей-то вселенной, не быть значимой тайной, которую априори хотят разгадать... — она глотнула густой крови, которая заполнила рот и стекала тонкими змеями к шее, — Не стать концом и началом в твоих рассказах про звёзды. Я просто... — надорванным голосовым связкам не представлялось возможным ответить, даже дыхание выходило с огромным трудом, но Майки и не ждал от неё многого.
Она не смогла договорить. Даже не смогла кричать о помощи и только бредила. Лишь попыталась выдавить привычную улыбку, злую и вредную, как та, которую подарил ей он, когда она больше всего в ней нуждалась. Ей показалось, что он смотрел на неё целую вечность, и вьюга застыла между ними, спряталась, уснула в облаках пара, поднимающегося под чёрное небо от напуганного, прерывистого дыхания. Манджиро разглядывал её.
Улыбка, искажённая болью и агонией, дрожала под напором его пристального внимания, брови против воли хмурились над переносицей, щёки горели. Казалось, что её ресницы покрылись инеем, а в глазах отныне не было вечнозелёного лесного омута. Был только лёд и бледная сухая трава. Потускневшая зелень успокаивала и вызывала напряжение одновременно. Его тепло дурманило, ослабляло бдительность, а в один момент мягкая трава превращалась в острые шипы, которые уже не щекотали спину, а впивались в неё. Она готова была сыграть свою лучшую роль, если кого-то из них обоих её игра сможет согреть.
Побледневшая девушка засыпала под убаюкивающим куполом душного тумана и шуршания проливного дождя, который смазывал черты города, замедлял время. Жизнь покидала её. Её прощальный жест, как последний патрон, предназначен убийце. Самообладание разбивается на осколки, падая наземь, кружится в необузданном танце. Тьма застынет под рёбрами, бури заревут, а она найдёт его по следам.
Только гильзы, то и дело попадавшие под ноги, напоминали о недавно произошедшем здесь финале. Майки встал на одно колено в холодную воду, наклонился над девушкой. Его поцелуй оставил на лбу холодный отпечаток, который медленно охватил мерзлотой всю голову. Его поцелуй стал знамением казни для собственных чувств.
— Теперь ты – часть моего кровавого знамения.
Дождь становится сильнее. Россыпь мокрых кристаллов застывает в смольных локонах. Они утопали в объятиях скомканной весны. Размазывая усталость по холсту, тонкой вуалью ложится на плечи тишина, чтобы хрустальной паутинкой уткнуться в изувеченное пулями солнечное сплетение, навязчиво напоминая о нынешних днях.
Скоро возле фамильного дома Сано зацветут розы. Приближалось красное как кровь, и алое, как закат, наполненное розами лето. Тогда почему ей так холодно? Её "счастливая" жизнь неожиданно подошла к концу, разбившись на части.
Спасибо, Вселенная, за шанс на счастье.
Звёзды гаснут. Наступает тишина.
Раскинув руки в талой воде, Юна Кацуки умерла.
— До скорой встречи, моя катастрофа...
Его белый костюм полностью окрасился пятнами крови, приобретая винный оттенок. Дождь смывал кровь с его бездвижной руки, в которой он держал помолвочное кольцо с маленькими изумрудами.
— Я отдалился от тебя, чтобы этого не произошло. А в этом всём не было смысла... — он встаёт на оба колена и приподнимает её мокрое, ещё тёплое тело, встряхивая, — Ну же, прошу... Открой глаза! — но она не открывает. Он и не ожидал, что у него с такою болью будет биться сердце.
По шёлковой вуали платья пятнами растекается кровавая дымка, пачкая подол грязными разводами и растворяясь в воде. Кровь из распаханных запястий металась по рукавам одежды. Майки, не глядя, взмахнул рукой и всадил пулю в лоб снайперу, который не последовал команде "огонь" и нарушил правило.
Внутри что-то отчаянно молило о спасении. Оно раз за разом стучало обессилено в прочные двери, не имея ключей открыть тяжелые замки. Хриплый голос от долгих терзаний криком был способен только на немой шёпот. Мог ли он слышать всё это, находясь в своей привычной тьме? Мог ли осознать, что кричал он сам? Он погубил всё и вся, к чему прикоснулся.
Никто вас не слышит.
Никто вас не слышит.
Никто вас не слышит.
Это предел.
Предел чувств. Предел боли. Предел ненависти. Предел прощения.
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье.
И небо стало ясным, в котором, покачиваясь на ветру, плывут теням подобные грёзы о прошлом и настоящем.
***
Распахнув глаза и устремив взгляд в потолок, он заметил трещину, которая с каждой секундой становилась всё шире. Они всё быстрее распространялись по потолку, казалось, через мгновение он вовсе рухнет. Или не казалось. Мелкие крошки дряхлой штукатурки медленно начали слетать вниз, превращаясь в холодные хлопья снега.
Повернув голову в сторону, его сонные глаза наткнулись на снежные сугробы, что, казалось, заполняют своими масштабами весь дом. Принимая положение сидя, взгляд натыкается на внезапно появившуюся перед ним протянутую руку. Он замечает небольшую, но такую знакомую татуировку, и, медленно подняв глаза, видит его...
— Братец, ты чего в снегу валяешься? Давно не болел? — прозвучал такой родной и тёплый голос Шиничиро, — Здесь ведь холодно.
— Но сейчас лето, Шин-и. Здесь ведь очень жарко.
Снег, что буквально пару секунд назад был повсюду, начал таять с невыносимо быстрой скоростью, превращаясь в воду. Они всё так и застыли, держась за руки, только уже не под идущим с небес снегом, а под палящими лучами солнца.
— Почему ты их убил, брат? — слетело с губ молодого человека за секунду до того, как кровь начала с огромным напором вытекать из его уст.
Он задыхался. Захлёбывался в собственной крови.
— Но они же умерли... — он не понимал истинных мотивов брата, даже начал побаиваться. Никто из адекватных людей не будет хвалить за убийство.
Шиничиро говорит: «Я дарую тебе рай».
За миг, который длилось его прикосновение, Манджиро увидел многое. Сотни рук, тянувшихся к его лицу. Мёртвые силуэты, что кружили свой белый танец в пустой комнате. Он видел боль. Он видел смерть. Возведение и падение. Поле боя, ставшее концом для банды Токийской свастики. Он видел саму Пустоту.
А затем все чувства просто исчезли. Все те надежды, мечты, которыми он жил, перестали существовать. И сам он исчез. Осталась только пустая оболочка, которую наполняет бесполезный разум.
— Помоги мне, братец.
— Шиничиро!
Но тот пропал, его силуэт растворился, и за спиной Майки вырос образ изувеченного Кадзуторы.
— Это ты убил её, Манджи... — капилляры в его глазах воспалились тонкими красными змеями по белкам, и наконец, лопнули, из мокрых уголков дёрганных опущенных век потекли кровавые слёзы, а взгляд был такой, будто ночной кошмар никогда не был бывшим другом, а что-то, что им притворялось. Всего лишь кошмар. Но он так выглядел, будто они снова подрались, — Думаешь всю ночь о ней? Думаешь, она твоя? Ты убил её! Ты убил нас всех!
— Она всегда рядом, она здесь!
— Тогда вырви себе глаза, чтобы не видеть её лица. Ты этого не заслужил, — ледяные пальцы надавили ему на глазные яблоки.
Покрытая мраком душа сгорела в холодном огне этих жестоких глаз. Он смотрел, как он уводит Юну за руку. Ту, ради которой он жил. Ту, ради которой терпел весь этот кошмар. Но ему было уже всё равно. Он провалился во тьму своих собственных кошмаров.
***
Он проснулся, а она нет.
Глаза, что он распахнул ровно несколько секунд назад, с ужасом осматривали комнату. Это просто сон. Рука, которую во сне держал брат, ныла и дрожала от перенапряжения, а синяки на запястье заставили не на шутку запаниковать.
Сано дрожащей рукой тянется к «ножке» рамки, задерживая дыхание, и медленно переворачивает её, встречаясь взглядом с яркими глазами черноволосой девушки. Она так искренне улыбается... Кажется, если зажмуриться, то можно даже услышать её смех. Он всегда был такой звонкий. В её глазах блестит яркая хвоя. Она сияет.
Он прикрывает рот рукой и зажимает нос, чтобы не заплакать, но слёзы всё равно собираются в уголках глаз. Он со звонким ударом опускает её фотографию в рамке с золотистым напылением на стол так, что стекло идёт трещинами, а его сердце уже никогда не соберётся воедино, в отличии от хрусталя, который он протирал каждый день, не прекращая смотреть на её застывшее в улыбке лицо...
А если бы она была жива?
В нём просыпается бес. Он толкает кресло ногой. Оно врезается в стену и опрокидывается, а колёсики на ножках крутятся. Манджиро отчаянно орёт не своим голосом и сметает всё со стола. Компьютер, клавиатура, бутылка ви́ски, стаканы, ручки, записные книжки – всё летит на пол под его дикий крик. Он не успокаивается и бьёт с ноги в шкаф, разламывая его дверцу. Из горла рвалась месть, злость и скорбь по брату.
— Она предала меня! Она сбежала и всё это время водилась за моей спиной с любовником!
Гнев управляет его телом, и он ударяет кулаком в стену, разбивая его в кровь. Он совершал своё утреннее молебствие, состоявшее в том, что он посылал к черту каждую вещь, попавшуюся ему под руку.
— Она лгала мне с первой нашей ночи! Лгала каждый день. Она такая же, как все... — тяжело выдыхает, опуская разбитые руки. Ярость притупляется. Злость выходит вместе с кровью из ран на кулаках. Гнев сменяется отчаянием.
«Покойся в свете, мой Ангел Возмездия».
***
Эмма приходила и приходила. Бережно поднимала меня с пола и усаживала в кресло. Говорила и говорила, но я долго не слушал. Старался держаться, чтобы не сжечь весь проклятый дом Кадзуторы со всеми его тайнами, включая тощее и разложившееся тело в сердце его убежища.
Бедный Ханемия старший. Ему придётся топить свою душу в литрах алкоголя, чтобы забыть образ мёртвого сына с простреленной челюстью. Думаю, эта картина будет преследовать его даже во снах. Мне его жаль, в отличие от двуличного и гниющего трупа его отпрыска в земле.
— Ты проспал, — Эмма крутится у плиты и туже затягивает узел на фартуке, — Майки, пожалуйста, съешь хотя бы что-нибудь, остынет же.
— Перестань играть роль моей прислуги, Эма, умоляю.
У нищих слуг нет.
— Нет, не перестану. Ешь давай, — она взмахивает копной своих пшеничных волос перед тем, как двинуться в мою сторону. Выхватывает вилку из моих рук и накалывает на неё ломтики овощей, — Ты и так очень похудел!
— Я не хочу есть, — бросаю вилку на стол, и та звонко отскакивает от края керамической тарелки.
— Я тоже скучаю по ней, братик... — она не злится, отворачивается, сжимая ладонью край столешницы.
— Эма...
— Скучаю. До безумия скучаю по маленькой...
— Эма!
— Нам нужно говорить! Хотя бы друг с другом. Хотя бы тогда, когда ты возвращаешься домой. Думаешь, я справляюсь? Думаешь, мне легко приходить сюда почти каждый день и видеть тебя в таком состоянии?
Слёзы скатываются по её щекам, а я ищу опору в спинке стула.
— Уйди.
— Нет, это и мой дом тоже!
— Эма, уйди! — срываюсь на крик и отбрасываю стул в сторону, — Уходи отсюда!
Сметаю со стола весь приготовленный ужин. Кричу не своим голосом, что разлетается между стен большой кухни.
— Я знаю, как ты любил её... — её тонкие руки опускаются на мои плечи, надёжной хваткой сдерживая мою дрожь, — Все любили.
— Я убил её... — окончательно даю слабину и позволяю слезам сделать себя слабым.
— Ты не контролировал себя...
— Она умерла из-за меня, — обхватываю её в ответ и крепко прижимаю к себе.
***
Это был последний раз, когда я говорил с сестрой. Она продолжала приходить в наш дом, готовить, создавать там уют, но я больше не ел и не произносил ни слова. Я лишь попросил её больше не приходить и замолчал для неё навсегда. Она всё равно не сдавалась и пыталась меня разговорить. Пора бы ей остановиться.
Мне вернули вещи Юны. Я положил книгу на стол и обходил стороной несколько дней. Боялся прикоснуться. Но я переборол страх и вытянул руки вдоль закрытого личного дневника.
— Angelus Autem Retributio, — проговариваю вслух каждое слово на латыни и с хрустом расправляю сломанный козырёк.
Вся её жизнь упала мне на руки. Она не исчезла, не растворилась. Нет только хрупкой ладони сестры на моём плече, которая, как она думала, могла утихомирить мою боль. Я никогда не вернусь, но обязательно попрощаюсь с ней.
«Дорогая Эма, моё яркое солнце. Прости, что игнорировал тебя и хранил всё в себе. Прости меня за это жалкое письмо вместо прощальных объятий. Ты достойна большего, чем такого брата, как я. И не смей лить слёзы. Я их не заслуживаю.
Я не смог смириться. Никогда бы не смог принять её отсутствие. Я и не смирился. Ещё тогда, когда вновь поверил, что мы с ней снова сможем быть вместе.
В моменты, когда мне удаётся ненадолго заснуть, я вижу один и тот же сон каждую ночь, где нет места потерям и утратам. Сон, в котором она живее всех живых. И целует меня. А потом её губы обмерзают до состояния льда.
Я мечтаю, что однажды у тебя будет ребенок. И вы с Кенчиком будете жить вместе. А я буду приходить к вам и играть с малышом. Мы будем пить, и в сотый раз со смехом ностальгировать. Я бы задержался у вас дома, и в итоге мы позвали Мицую и Такемучи, навели бы шуму. Разбудили ребёнка, и ты надавала мне по голове.
Эма, пора срывать май с календаря. Я ведь знаю, что ты всё равно сюда вернёшься. И скажи Дракену наконец, что ты его очень любишь.
P.S. это взаимно
Твой брат :) ».
***
По пути в фамильный дом семьи Сано, Эмма спешила с набитыми продуктами пакетами в руках, надеясь, что брат ещё не ушёл и не захлопнул дверь. Однако, не успев дотянуться до ручки входных ворот и найти прощальный текст, острая боль от удара железной биты пронзила её висок, и она рухнула на асфальт.
Стук девичьего сердца отбивает в разбитых висках сумасшедшую какофонию. Кровь приливает к мозгу и создаёт в голове шумовые помехи. Немеют пальцы рук. Фокус в глазах двоится и размыто плывёт. Неуправляемая буря крошит черепную коробку. Критический вброс адреналина в кровь разом испепеляет фитиль, тянущийся к пороховой бочке вместо мозга.
Эммы уже нет.
***
Звериный оскал, смотрит прямо в глаза ночи; этот дикий зверь так безжалостен и сосредоточен, что ни одной его жертве
уже не уйти.
— Прекращай, Майки. Выбранный тобою путь – путь хаоса.
— Ты тут теперь приказы раздаёшь?
— Наши жизни мы доверили тебе. Это наше решение. И пожалуй, единственное.
— Я понимаю.
— Как долго ты протянешь?
— Без неё? Ни минуты.
— Ясно. Ещё увидимся...? — спросил Дракен с восходящей улыбкой, но спрашивал определённо не у Манджиро, а у Судьбы.
— Даже не надейся, — ответил он.
— Я приду по твою душу, можешь не сомневаться.
— У меня её нет.
На его лице была лёгкая улыбка, во взгляде – прощание.
Отдаляясь от его дома, он не думал о том, что они встретятся. Он уходил, зная, что впредь этого никогда не случится. Что это их последняя встреча.
Установленный таймер пробил отметку 00:00:00 – раздался оглушающий взрыв. В центре хаоса, боли и криков, полных отчаяния, стоял главный кукловод.
Здание превратилось в кучу обожжённых руин ровно за минуту и 30 секунд. В округе раздались звуки сигнализаций машин, где-то уже улавливался зов пожарной службы и скорой. Слышались громкие крики людей, чьи дома попали в радиус взрыва.
Кто в одежде, кто в сорочке для сна, с вещами и без. В центре двора стояли заспанные люди, судя по всему, вскочившие с постели несколько минут назад. Вопли людей, гибнущих или спасающихся, слились в единый хор боли и страха. Но губительное пламя жгло яростно и жадно, его сила росла с каждой минутой. Тяжёлая ночь ещё была не окончена... Здание рухнуло, сложившись карточным домиком, оставив целым лишь крохотную часть первого этажа.
Огонь ещё долго не угасал, несмотря на попытки пожарных и граждан потушить его и спасти свои жилища. Под всеобщий хаос и гудение улицы, он не спеша удалялся от места преступления. В груди раскатывалось чувство завершённости и лёгкой скорби.
На восходе солнца, когда летние лучи только начали прорезать ночную тьму, подтвердилась информация о смерти Кена Рюгуджи. Мир разом рухнул. Провалился вместе с тлеющими обломками некогда высокого здания.
«По сведениям СМИ, в ночь с второго на третье августа в 04:29 по местному времени на улице Кайко-до города Токио было подорвано здание "Hotel: celestial beauty". Точное количество жертв неизвестно. Следствие продолжается. Мы будем держать вас в курсе», – пробежала новостная лента на большом экране в квартале Сибуя.
«Прощай, Кенчик».
Он натягивает на лицо чёрный капюшон и кладёт руки в карманы, нащупывая в руке пульт от взрывчатки. Его правилом до сих пор остаётся, заместо доверия своего затылка другим – недоверие ко всем.
***
У него мало развлечений – бродить между старых надгробий, обвитых виноградной лозой и паутиной. Считать годы жизни неизвестных ему людей, чувствуя, как тоска просачивается сквозь щели в разбитых плитах и проникает под кожу. Трепет, вызываемый не холодным порывом ветра, а ощущением, будто кто-то следит за ним. Блеск в его глазах потух. В них не было жизни, но и смерти тоже. Тени прячутся в крыльях памятников, чтобы не выгореть на солнце, сохраняя тайные признания убитых горем людей. Колючие кусты роз, капли крови на надгробиях, начертанные сожаления на мраморе – место его тишины.
Кладбище мыслей, мрачная обитель плачущих ангелов, скорбно склонившихся на мраморные колени. Запертые во мраке, среди опутанных шипами прутьев клетки, они скучают по миру, которого никогда не видели. Это все таилось внутри и него тоже. Он видит только своего ангела и никогда не видит чужого. Сано замкнул все свои чувства на замок до поры, пока не сочтет нужным снова дать им выход. Одно время он с ужасом думал, что ключ потерян навсегда.
Белая рубашка обрамляет неестественно-худые плечи, а лицо бледное как Луна. Глаза его были стеклянными, воспалёнными. Он неизбежный символ красы, грации и величия в непроглядной тьме. Тот необоримый луч, что дарил надежду страдающим, тускнеет. Тот, что заставил свою звезду упасть и погаснуть.
Ещё живая, вспыльчивая и такая притягательная Юна больше всего не хотела осквернить себя и подставить под удар свою совесть, восхищаясь горечью катастрофы, но Каратель решил иначе.
Если бы существовала легенда, что где-то далеко живёт отстранённый от мира сего человек, который собирает все горькие слёзы, делает из них звёзды и вешает на небо, то подходило бы как никогда, кстати.
Когда исчезает причина загробной печали, звезда падает, чтобы кто-то на земле мог загадать заветное желание. Для него "человек" звучит не гордо, а жутко. Особенно, когда у его звезды есть имя.
Шум, создаваемый шелестом ивы над её могилой, являл собой хаос в созерцании густого тумана, ведь погребена она была в собственном теле, среди вполне живых мертвецов, с горстью пуль между рёбер. Вела к одинокому ангелу в женском обличии, вымощенному из камня. Сано откидывает тонкие волнистые веточки с гранитного креста и проводит пальцами по эпита́фии на чёрно-белой плите. Под ногами ангела было выбито имя:
Юна Кацуки
19 февраля 1999 – 13 июня 2018
Демонам лучше быть всегда вне плоти. Искренность финального аккорда и быть отражением в зеркале напротив не для всех. Эта лирика толкает его в бездну – к правде. К карме. Он вспоминает их последний разговор, когда на него напало "проклятие" и потеря контроля над самим собой.
— Я не хочу жить без тебя! Я не могу! — она сдирает колени об асфальт, крепче сжимая ткань на его штанах.
— Что ж, тогда... Не живи.
Сотни не сказанных слов сделали его только сильнее. Столько раз ломали и причиняли новые увечья, что старые раны не успевали затягиваться, появлялись новые. В очередной раз он стоит на крыше, наблюдая за огромной палитрой красок, которая с приходом ночи темнела и сжигала яркие краски, становясь меньше, как и его второе «я» сжигалось так же быстро.
В очередной раз он думает о том, что от него останется лишь пепел и о нём никто не вспомнит, но кто же знал, что в этом хулигане, чьи костяшки в рубцах от очередной драки, чьи пальцы до сих пор покрыты порохом огнестрельного, кроется мысль о том, как оставить свой след в этой эпохе, как настоящий экстремист.
Экстремист – не хулиган и не просто убийца, а идеальный преступник, убеждённый в своей правоте. Его любовь к смерти была притворством, потому что в свои двадцать пять лет он сердцем чувствовал, что будет жить вечно.
Никто никогда не верил в него, все лишь критиковали, никто не знал настоящего парня. Манджиро всегда скрывал настоящие эмоции под маской грубого, холодного и буйного парня. Но кто же знал, что этими руками, которыми он доводит людей до реанимации, Майки создает любовь, верность, мрак и пустошь, которая пропитана огромным спектром чувств.
На девятом круге ада Майки вернётся к Юне, и снова будет умирать под сладкими губами. Снова умолять забрать все его чувства себе, чтобы не осталось в груди ничего, и он стал абсолютно пустым. Она окажется его ангелом-хранителем и перед ней его крылья разлетаются миллионами перьев по окровавленной земле. Он снова окажется перед ней слабым и уязвленным, но снова перед ней.
В воздухе витает предчувствие надвигающейся катастрофы. Майки и его чувства – зеркало, от которого отвернулся уставший ангел, изгнанный из рая. Этот юноша абсолютно неземной, но его конец запредельно близок.
Парень стоит на крыше, которую всегда посещал, когда ему было одиноко, держа в худощавых синих пальцах пистолет. В мыслях лишь одно:
Пора взлетать.
Его фантомные крылья были настолько искалечены, что несколько перьев отсутствовало и давно сгорело, но даже с такими осквернёнными крыльями он собирался смотреть на мир сверху.
На какой-то миг ему показалось, что не существовало никаких оснований для тех несчастий, что преследовали его снова и снова. Он уверял себя, что мысли о фатальности, захватившие его, были абсурдом. Он ждал, когда спадут тёмные шторы предрассудков.
Застыв в на краю пропасти, освещаемой лишь лунным светом, Манджиро замер, испытывая при виде этого неведомого чуда, катарсис, – он свободен.
— Спаси меня, прежде чем я упаду, — прошептал он, нажав курок револьвера у своего выбеленного виска, срываясь с крыши вниз в свой последний полёт.
И крылья его рассыпались в прах, в нос ударил незабытый сладкий запах ванили, оставшийся на его пальцах, слёзы застыли в туманной атмосфере, срываемые бешеным ветром, несясь в небо к любимой в забвение, в знак извинений за отнятую жизнь. Небо знало, что жизнь не заканчивается здесь...
• ——————— ✿ ——————— •
Этот длинный путь обреченных Манджиро и Юны подошёл к концу.
Одна из целей этого сюжета – показать на примерах персонажей, что зависимость – это одна из самых худших вещей, которые могут случиться с человеком и его близкими. Здесь нет и не будет пропаганды. Фанфик по большей части о переживаниях, душевных терзаниях, о чувствах, эмоциях, о сожалениях и ошибках. О том, как разные люди защищают себя от боли и как по-разному с ней справляются (или не справляются).
Я ставлю крест на этой истории и отпускаю 35 дней. Спасибо, что остались со мной до этого момента.
Ваша Мари.❀