Глава 20. Страшная история Итана
Я ворочаюсь и никак не могу заснуть. В одном месте кровати лежать слишком холодно, а в другом, наоборот, жарко. Я то накрываюсь, то раскрываюсь, но от этого не становится комфортнее. Ложусь к самой стене, скатав вокруг себя одеяло и устроившись в выемку. Сладкий сон начинает охватывать моё тело, когда я слышу короткие всхлипы. Где-то плачет ребёнок. Я думаю отстраниться и заснуть, накрывшись сверху подушкой, но это не помогает - чувство вины проникает сквозь хлопковую ткань пододеяльника и перьевую набивку. Надо узнать, в чём там дело. Кому-то явно нужна помощь. Нехотя встаю и влезаю в обувь. Всхлипы раздаются где-то в конце коридора. Я оглядываюсь на стул в нерешительности. Пейн лежит, смешно прижав уши к голове. Пожалуй, не буду его будить. Справлюсь сама.
Я выхожу, тихо прикрывая за собой дверь, и ориентируюсь на звук. Смотрю на двери по обе стороны. Кажется, плач доносится из-за вон той. Так и есть, сквозь белую пошарпанную дверь слышаться щемящие грудь звуки. Я протягиваю руку, чтобы постучать, но вместо этого приоткрываю дверь.
На кровати сидит ребёнок. Я не могу понять, кто это, мальчик или девочка, потому что он с головой закутан в одеяло и трясётся от рыданий. Некоторое время, я мнусь у порога, надеясь, что меня заметят, а потом вздыхаю и прохожу, садясь на кровать.
– Что случилось? Не плачь, – тихо говорю я, кладя ладонь на мягкую ткань.
Но плачущий поводит плечом, скидывая мою руку и не давая утешить.
– Хэй, ну чего ты? – как можно бодрее говорю я и аккуратно пытаюсь высвободить из оков одеяла сопротивляющегося ребёнка.
– Тебе бы свалить отсюда, гороховая, – неожиданно грубо отвечает он, откинув одеяло.
От неожиданности у меня попадает голос - но не от обидного слова, а от того, что в плачущем я узнаю Итана. Длинные волосы взлохмачены, а графитовые глаза смотрят на меня со злостью. Его плечи продолжают мелко подрагивать, хоть он уже и не плачет.
Своими разрисованными руками он отталкивает меня, пытаясь скрыть бледное заплаканное лицо. И в этот момент он, кажется, таким ... близким и ранимым. Будто эта ледяная стена из колкостей и насмешек, которую он так тщательно выстраивал вокруг себя, рухнула. Растаяла и превратилась в слёзы на щеках.
– Прошу... просто ... проваливай... – говорит он с придыханием и каждое его слово пронзает воздух.
Но я не ухожу. Я первый раз вижу Итана таким и, как идиотка, продолжаю говорить какие-то незначащие слова утешения. До этого я много раз представляла, как заставляю его страдать от обиды и разочарования. Представляла кучу ситуаций в своей голове, где ставлю его в неловкое положение. Думала, буду злорадствовать или хотя бы злобно хихикать, но теперь, когда это случилось по-настоящему, мне этого совсем не хочется.
– Послушай, здесь все хоть раз плакали, в этом нет ничего такого, – в конец концов говорю я, понимая, что мои утешения и поддержка ему совсем не нужны. Приподнимаюсь с кровати и собираюсь уйти.
– Это всё они, – внезапно берёт парень меня за руку, усаживая обратно. – Только никому ни слова! – сжимает он моё запястье так, чтобы завтра, смотря на синяки, я не посмела рассказать его тайну.
Я сглатываю, приготовившись слушать.
– Они убили меня в тот день, – бормочет Итан. – Они убили меня! – принимается он хохотать так, что мне становится жутко.
– Пятеро ребят. Пётре Нильсон, Тайра Северсон, Мойер Кайсон, Альбок Стивенсон и Андреа Кальгос. Я запомнил их всех. Чёртовы ублюдки позвали меня на вечеринку, чтобы поиздеваться. Поначалу всё было хорошо, пока они не напились в сопли. И им показалось хорошей идеей пойти разрисовать машину директора. Но из всех хорошо рисовал только я. Поэтому они сказали: «рисуй». Я отказался. Тогда они решили помочь мне согласиться, избив. Выкручивали пальцы. Били по голове, – разрисованный парень взял мою руку и запустил в свои волосы, проводя по тонкой полоске кожи внутри шевелюры. - Телу, – он спустил вниз одеяло, так что я увидела его оголенную кожу.
Размытые после душа рисунки теперь едва скрывали красные полосы шрамов, оставшихся после вырезанных гематом. Могла ли я подумать, что ему пришлось пережить такое зверство? К моим глазам подступили слёзы. Но я и не представляла, что не это самое страшное, что ему пришлось пережить.
– Они напились так, что вряд ли могли отдавать отчёт, что делают. Они думали, что легонько бьют, но на самом деле забивали до смерти, – рассказывая, он вновь зашёлся в истеричном хохоте. – Представь, они продолжали бить, даже когда я перестал шевелиться. И только когда я перестал дышать, их мозг стал включаться.
– Бог мой, Итан, неужели никто не посмел ничего сделать? Проезжающие машины, проходящие люди... – сорвалось с моих губ. – Никто – ничего? – но я тут же осеклась, ведь как часто за меня саму заступались в школе? Приходили на разборки родители... Тут никому нет дела до страданий близких, что говорить о чужих людях?
– Проблема в том, гороховая, что дом директора находился на окраине, почти в самом тупике. Если кто и слышал крики, то не посмел высунуть и носа, – горько усмехнулся парень. – Но стоит отдать должное, эти трусливые зверёныши всё же поняли, что не рассчитали силы. Начали тыкать в меня, чем придётся, и хлопать по щекам.
В этот момент на щеке Итана начинает что-то блестеть. Слеза. Она катится к подбородку и на миг застывает, чтобы упасть. Странно, совсем недавно я мечтала, чтобы он захлёбывался в них, а сейчас думаю о том, лишь бы он перестал плакать. Как быстро ненависть сменяется жалостью и расположением. Ведь на самом деле мы не ненавидим людей, Ив, мы просто ненавидим их поступки по отношению к нам.
– Ты думаешь, этой истории пришёл конец? Думаешь, эти ребятки вызвали скорую? Три раза ха-ха. Они не придумали ничего лучше, чем отволочь моё тело в лес. Это была ночь, Ив, ночь. Такая как эта. Но даже если бы на улице стоял день, в моих глазах все равно не забрезжил бы свет.
Итан на миг прерывается, чтобы смахнуть слезинки, и продолжает:
– Там был обрыв или карьер, не помню. Какая-то яма, достаточно глубокая и длинная, чтобы спрятать труп. Они скинули меня туда. Лопаты не было, поэтому они забрасывали меня ... камнями.
Его угловатые плечи вновь начали подрагивать, будто он вновь переживал ту самую ночь. А одеяло превратилось в камни, которыми в него бросали.
– Но и на этом всё и закончилось. Во всяком случае, для меня... Меня нашли через два дня. Но не родители, им было все равно. Они всегда быстрее замечали пропажу алкоголя в холодильнике, чем моё отсутствие. Местный егерь делал обход. Я каким-то чудом спасся и, хотя я знал имена всех моих убийц, дело замяли. Не потому, что выжило то, что от меня осталось, а потому, что это были дети богатых родителей. А кому нужно заступаться за сына пьяниц? Мне пришлось пережить несколько месяцев в аду, в городской больнице, заработав галлюцинации. А после суда я оказался здесь. Запертый, пусть и поправляющийся на их деньги. И с тех пор я рисую, рисую каждый день.
Я обращаю внимание на его рисунки и теперь вижу - они не случайны. Звёзды, могила, черепа... он рисует тот случай, раз за разом. И эти странные монстры, цепляющиеся за каждый предмет. Они кажутся знакомыми... Я едва сдерживаюсь, что не провести пальцами по его покрытой рисунками коже.
– Я думаю, они, – делая акцент на «они», говорит Итан, – меня спасли... – он берёт мою руку и кладёт на нарисованных зверей. – Эти галлюцинации. В тот момент я ничего не чувствовал, не мог пошевелить руками и ногами. Но, сожги меня, если я вру, в тот момент эти монстры казались мне реальными. Они вытащили меня, Ив. Я не верю, что столько времени мог продержаться в канаве, это они вытащили меня наружу. И только так егерь нашёл меня.
В этот момент глаза парня кажутся безумными, но, если он думает, что я не верю ему, то он ошибается. Я верю в каждое, сказанное, им слово. В этот момент нас объединяет общее безумие, его, теперь наша тайна. Мы молча сидим, связанные тишиной, но этот интимный момент прерывается, когда внезапно он отталкивает мои руки:
– Но только посмей кому-нибудь проболтаться об этом, и я за себя не отвечаю!
По этой колкой фразе я понимаю, что Итан вновь приходит в себя, избавившись от груза воспоминаний.
– Не волнуйся, я буду молчать, – клятвенно обещаю я, положив руку на сердце, и мальчик отворачивается.
Я понимаю, что на этом наш разговор окончен.
– Добрых снов, – прощаюсь я, выходя.
Мне хочется, чтобы после этой истории, что-то изменилось, но я знаю, что, стоит мне закрыть за собой дверь, как утром я увижу прежнего Итана. Злобного и вздорного мальчишку, который обзывает девочку в гороховой пижаме.