Дети лечебницы Квин

– Божий вечный, избавляющий человеческий род от плена дьявола, освободи раба твоего от всякого действия нечистых духов, – повторяю я молитву вслед за остальными.

Если бы сейчас отчим оказался в этой комнате, он разом переменил бы своё мнение о «сказках для дурачков». Ведь это помещение вовсе не напоминает ту радужную атмосферу, которая царила в костёле рядом с моим домом. Оно больше похоже на склеп. Здесь даже молитва звучит как–то зловеще. Святой отец бормочет слова против одержимости, ходя между рядами и окропляя нас святой водой. Его грузная фигура плывёт, зорко оглядывая детей. И, кажется, стоит ему отвернуться, как из–под столов начнут выползать бесы, настолько здесь мрачно.

Если в меня слова пастора о демонах вселяют страх, то банде все эти молитвы будто нипочём. Они ёрзают на стульях и шушукаются, считая минуты до окончания службы.

– Дети мои, покайтесь. Если есть, кому в чём сознаться, сознайтесь, – произнёс Антоний в конце.

Идти к этому человеку на причастие? Я была уверена, что, если у кого–то и накопились грешки за эту неделю, они заткнули мысли о них глубоко–глубоко внутрь. Но, несмотря на образовавшуюся долгую тишину, пастор продолжил зорко выискивать провинившихся, пытаясь отыскать того, кто, по его мнению, был недостаточно свят. Я даже задумалась о том, насколько страшным грехом было не до конца доесть кашу сегодня утром.

– Кто хочет рассказать о своих прегрешениях? – голос пастора вновь разнесся по всей аудитории. Это напоминало вызов к директору на ковёр в школе. Взгляд святого отца ревностно останавливался на каждом, ища среди опустившихся в стол голов того, кто мог оступиться.

Его взгляд на миг задержался на Алане, толстый палец поднялся, готовый указать на него, но, передумав, выбрал другого ребёнка.

– Выйди! – приказал он.

Несчастный побледнел. Веснушки рыжего мальчишки ещё сильнее проступили на бледной коже лица.

– Вставай, мальчик, расскажи, был ли ты свят на этой неделе.

Пока остальные облегчённо вздыхали про себя, бедняга поднялся со скамейки. На трясущихся ногах он вышел к помосту, и встал рядом с Антонием. Вытянувшись по струнке, мальчик начал судорожно сглатывать. Я могла видеть, как передвигается вверх–вниз его кадык.

– Клади руку! – пастор бросил взгляд на книгу.

Мальчик протянул ладонь, пытаясь подавить дрожь, и опустил её, громко стукнув пальцами о переплёт.

– Обещаю говорить правду, ожидая милости от Господа нашего, – как заведённый, начал он.

Мне захотелось закрыть глаза, так жутко это выглядело. Но другие смотрели без боязни прямо на него, бледного и трясущегося, как при сильном ознобе. Очевидно, другим детям это не было в диковинку. Их лица не выражали ничего, кроме облегчения, что на его месте оказались не они.

– В чём ты грешен? – проревел голос священника.

– Нет на мне грехов, – пропищал мальчик. По его лбу даже начал течь пот, но он не подносил руку, чтобы его вытереть.

– Не лги перед лицом Господа нашего. В чём ты грешен?

– Нет на мне грехов, – всё также пронзительно, но громче, чем в первый раз, повторил рыжеволосый.

– Спрашиваю ещё раз! – пастор накрыл своей рукой руку ребёнка, придавливая её к Библии. – В чём ты грешен?

– Я взял из столовой лишнее пирожное... – едва слышно прошептал мальчик, сминаясь под этим напором.

– Что–о?! – глаза Антония округлились, будто маленький пациент посмел украсть лакомство из самой казны королевы Англии.

– Я съел его вечером. Я взял его... и съел, – почти рыдая, сознался мальчик. Его тело уже неконтролируемо тряслось, вся шея покрылась красными пятнами.

– Скажи громче! – потребовал пастор.

Плохо так думать, но я чувствовала, что он явно наслаждался этой сценой. Этим эффектом от своей власти, этим признанием, будто он расколол отъявленного злодея.

– Я съел его, – произнёс парнишка, боясь посмотреть в лицо Антонию слезящимися красными глазами.

– Вот так, дети мои! – выбив признание, пастор торжествующе взял парня за руку и поднял её вверх.

– Вот так! Глас и взор всевидящего Бога нашего избавил тебя от греха. Ты рад? – обратился священник к почти падающему в обморок мальчишке.

Складывалось ощущение, что мужчина произносит речь на площади, перед тысячами людей, а не в небольшой комнате. Его голос раздавался в каждом уголке, будто выходя за пределы помещения. Казалось, его слышала не только вся лечебница, но и близлежащие города.

– Да... – слабо выдавил парень.

– Так возрадуемся и воспоём во славу Бога нашего! – радостно завершил пастор, отпуская его руку.

Со всех сторон начали доноситься поначалу слабые, а потом всё более громкие голоса песни. Алан толкнул меня локтем, глазами показывая на книгу, лежавшую передо мной. На одной из её страниц и была эта песня. Но пока я её нашла, невпопад стараясь петь за остальными, то успела подстроиться лишь к припеву. Несмотря на нестройный хор голосов, пастор всё же остался доволен. Его лицо буквально сияло то ли от признания мальчишки, который слабо тянул песню, всё ещё стоя возле мужчины, то ли от нашего пения.

– И помните, дети, Господь наш видит всё. Не скрывайте ничего и не судимы будете, – завершил Антоний. – А ты, как твоё имя?

– Борис, – пропищал рыжеволосый.

– Да простится тебе, иди с миром, – разрешающе сказал пастор.

На этом служба закончилась, и мёдсестры открыли дверь, выпуская нас наружу. Я была в числе последних, кто выходил, чтобы услышать, как мужчина шепчет медсестре:

– Следите, чтобы этот мальчонка больше не получал конфет.