Дети лечебницы Квин

Мысли о Кейс не покидали меня всю ночь, поэтому я просто не могла спокойно смотреть, как друг пьёт чай. Любопытство было сильнее меня, поэтому, набравшись храбрости, я выпалила:

– Алан, ты не знаешь, кто такая Кейс?

При этих словах каштановолосый мальчик чуть не пролил чай на накрахмаленную рубашку.

– С чего это ты вдруг спрашиваешь? – на всякий случай он отодвинул чашку подальше от себя.

– Понимаешь, вчера, когда ты ушёл на процедуры, я случайно подслушала один разговор, – рассказала я ему о вчерашнем дне. – Ты ведь знаешь, куда она пропала? – закончила я свои злоключения, забыв лишь упомянуть о том, как заблудилась. – Алан, ну пожалуйста, – протянула я, видя, что мой друг не торопится с ответом.

Правда, я и сама до конца не понимала, зачем мне надо знать о какой–то там девочке, пусть и пропавшей?

– Кейс... Она попала сюда не так давно, как я, Итан, Кайло и Джордж. Но, оказавшись в лечебнице, она сразу знала, к кому ей стоит примкнуть. Она захотела в банду. Считала себя её частью с самого начала, хотя её долго не хотели туда принимать. Да и, по правде сказать, наверное, так до конца и не приняли.

– Но почему тогда Кайло о ней так печётся?

Алан вздохнул, запустил руку в волосы и прикусил губу, прежде чем ответить:

– Она была его девушкой.

Девушкой? Да, я помню, как в школе некоторые мальчики и девочки ходили за ручку. И эти подколы в младших классах, «тили–тили тесто, жених и невеста»... Да, парни из банды были на пару-тройку лет старше меня, но встречаться? Меня передёрнуло. Бр–р... неловкость, одним словом. Расспрашивать подробности мне не хотелось.

– Так её куда-то перевели? – перешла я к главному вопросу.

– Её никуда не переводили, Ив, в этом–то и суть. Просто отпустили домой.

– Домой? – я чуть не выронила мистера Пейна из рук.

– Да, домой. Просто Кайло никак не может смириться, что её больше нет.

– Но тогда почему он так себя вёл?.. – не могла я понять.

– Кейс просто не поставила его в известность. По правде сказать, никого не поставила. О том, что она отправилась домой, мы узнали от медсестёр.

– И это... не показалось вам странным? – будь у меня друзья, попрощаться с ними было бы в порядке вещей. Тем более, когда уходишь из такого места. Обменяться номерами, узнать, на какой улице и в каком городе они живут, чтобы потом можно было держать связь. Или...

– Ив, а разве ты бы не хотела как можно быстрее выйти отсюда и всё забыть?

Вопрос Алана поставил меня в тупик. Моя прекрасно отрисованная версия начала рушиться от одного простого вопроса. Если бы я была нормальным ребёнком, попавшим сюда, с друзьями в школе, которые ждут - не дождутся моего возвращения, готовят вечеринку с тонной сэндвичей, шипучкой и чипсами в мою честь и встречают большим плакатом: «С возвращением!». Или, хотя бы, любящим отцом, который приехал бы за мной на машине, отвёз в уютный дом, где пахнет вкусной едой, а не болью и остатками размороженной еды из ближайшего супермаркета. Хотела бы я тогда всё это забыть? Наверное, да. Мой друг прав, я не знала Кейс... В этой ситуации я знала только себя. И свою жизнь.

– Я не знаю, – честно ответила я.

Алан лишь пожал плечами, вернувшись к чаепитию.

***

Странно, но сегодня после завтрака никто не расходился по комнатам, поэтому я и Пейн тоже заняли очередь, дожидаясь друга и пытаясь понять, что здесь происходит.

– Опять эти страшилки слушать, – фыркнула какая–то девочка.

– Воскресенье. Мама всегда гоняла меня с братом в эти дни в церковь. Всё говорила – если не будем ходить, то ничего путного из нас уже не вырастет. Как видишь, ничего и так не выросло, – ответила ей с горьким смешком другая.

– Меня не заставляли ходить, а тут... Лучше бы лишнее время на улице провели, – продолжала жаловаться первая.

Церковь? В городке, где я жила, она находилась рядом с моим домом. Но, по пути в лечебницу Квин, я не заметила ни одного здания с крестами. Неужели нас вывезут за пределы лечебницы, чтобы помолиться?

– Нас сейчас поведут на утреннюю молитву. Её ведёт пастор Антоний, — произнёс Алан, становясь возле меня.

Служба прямо здесь? По правде сказать, я не понимала, зачем это было необходимо, когда в обычных клиниках её с успехом заменяли телевизором и Библией на прикроватном столике. Но здесь были свои правила. Пересчитав всех детей, медсёстры разделились, чтобы сопроводить нас. Одна стала во главе, показывая дорогу, а другая замыкала нашу группу. Вся процессия напоминала паломников, только путь наш был не в Мекку, а на верхний этаж. В отличие от других, дверь в обитель пастора была выкрашена не в коричневый, а в белый цвет. Один за другим мы проследовали внутрь.

Войдя, я так и застыла, потому что внутри помещение ничем не отличалось от пространства церквушки в любом маленьком городке. Поодаль от самого входа стоял постамент со свечами. Там же лежал огромный том – как я сразу поняла, Библия. Простые деревянные скамьи были расставлены одна за другой, и вошедшие дети спешили рассесться, норовя занять места подальше.

– Не можешь пройти в святыню? Не волнуйся, тут солью вроде не посыпают, но это не точно, – услышала я смешок позади себя.

Кто бы мог подумать, опять весёлая компания. Кайло улыбался во все свои тридцать два зуба:

– Давай, я тебя приглашу, нечисть. Проходи, – отсалютовал светловолосый мальчик, подтолкнув меня внутрь так, что я споткнулась и едва не упала. Идущие позади него дети сразу засмеялись.

– Молилась ли ты на ночь, гороховое чудо? – подколол следом вошедший громадина Джордж.

– Она молится гороховому супу и монстрам под кроватью, – хохотнул разрисованный Итан, проходя мимо меня.

– Дети, рассаживаемся, рассаживаемся, – прервала их подколы дежурная медсестра, проверяя, все ли на своих местах.

– Не обращай внимания, – процедил Алан сквозь зубы, протискиваясь к дальним рядам.

Большинство детей уже сгруппировалось там, поэтому нам не оставалось ничего иного, как сесть впереди. Перед нами были только две девушки, которые оживленно переговаривались, не обращая на остальных никакого внимания.

Только усевшись, я поняла, чем отличается это место от церкви: здесь не было витражей и мягко льющегося сквозь них света. Плотные чёрные шторы закрывали окна, не давая лучам пробиться. Всё пространство, как мне вначале показалось, освещалось совсем не лампами, а свечами. Огромная лампа с десятками зажжённых свечей висела на потолке. Светильники, вмонтированные в стену, тоже освещали пространство этим огнём. Именно поэтому здесь был такой запах. Запах жжёного воска и арома–ламп.

Такой запах я чувствовала лишь однажды, когда случайно забрела в индийский магазин. За прилавком стоял лоснящийся от масел индус в разноцветных, обёрнутых вокруг тела, одеждах. Я помню, как, робко приоткрыв дверь, увидела его. Он тогда приветливо улыбнулся, сверкнув чёрными, как прогнившее от сырости дерево, зубами. А в нос ударил этот запах. Я тотчас же закрыла дверь, развернулась и стремглав помчалась по улице. Но здесь мне некуда было бежать. Мужчина, вошедший вслед за нами, точь–в–точь напомнил мне того индуса. Одетый в чёрный балахон до пят, он проплыл к пьедесталу. Его лысая голова блестела, словно намазанная теми самыми свечами, что стояли в светильниках, и, я готова была поклясться, что пах он ими же.

Несмотря на внушительную фигуру, мужчина запищал тонким тянущимся голосом, заполнив собой всё. Казалось, что этот голос даже пробрался в свободное пространство в калошах штанов, заползая внутрь и привязывая наши ноги к скамьям. Вместо чувства успокоения на меня навалилась тревога.

– Боже вечный, избавляющий человеческий род от плена дьявола! Освободи твоего раба... от всякого действия нечистых духов, – сложив руки, я повторяю молитву вслед за пастором и остальными. – Да удалятся они от создания рук Твоих... – в свете свечей всё это напоминает какое–то зловещее таинство.

– Бу, – раздаётся голос позади меня, и я вздрагиваю.

Итан. Чёртов придурок! Парень ухмыляется, корча рожи. Этому дурачку не страшны слова о бесах, когда он в сговоре с дьяволом.

– Ныне и всегда, во веки веков, Аминь, – не успеваю я присоединиться ко всем, как молитва окончена.

В оставшееся время нам задают прочитать некоторые главы из Библии, и это хоть немного отвлекает от гнетущей обстановки импровизированной церкви, пока пастор вновь не произносит своим тонким голосом:

– Есть ли тут тот, кому необходимо покаяться?

Его лицо расплывается в жуткой ухмылке, словно он самим богом призван определять грехи и готов отправить любого прямо в огненное озеро. Мне кажется, в ближайшие минуты произойдёт нечто страшно. Поэтому все замолкли, потупив взгляд.

– Помните, что нерассказанный грех — это ещё один грех, – говорит он, грозно обводя взглядом присутствующих. – И за каждое наше прегрешение нас ждёт наказание, если не на земле, то на небе.

Рядом со мной раздаётся хруст. Это разломанный на две части карандаш. Алан сжимает обломки, на его пальцах проступают капли крови.

– Господи, Алан! Медсестра, тебе нужна медсестра, – я испуганно прижимаю ладони к лицу.

Тёмная фигура пастора мгновенно проплывает по ряду и нависает над нами. Но мужчина ничего не предпринимает, только смотрит, как капли крови стекают по карандашу.

– Выпустите его! – восклицаю я. – Ему нужно...

– Просто покаяться, – говорит за меня пастор Антоний, сжимая плечо моего друга, – злой дух говорит через него. Покайся, Алан, и тебе станет легче... Говори так: Бог мой, истинный на небесах...

Сжимая обломки всё сильнее, так, что они уже впиваются в его растерзанные пальцы, Алан повторяет:

– Бог мой...

– Истинный..

– Истинный на небесах...

– Прости меня... – голос мужчины раскатами грома звучит над нашими головами.

Свет свечей в светильнике возле меня начинает колебаться, словно задуваемый ветром. Мрак сильнее окутывает комнату, когда священник просит повторить:

– Ибо я согрешил...

– Ибо я... – Алан сжимает зубы, и острый край сломанного карандаша проходит сквозь тонкую кожу подушечек пальцев, окрашиваясь в рубиновый.

– Это просто, мой мальчик. Всего три слова...

– Ибо я... ибо я... не делал ни–че–го! – мой друг подрывается с места, скидывая Библию со стола. Он вырывается из рук пастора, стремглав кинувшись к выходу.

На губах у святого отца застывает недобрая улыбка.

– Не все способны принять Бога в сердце, – с горечью говорит он, возвращаясь обратно на постамент. – Благословений вам, дети мои.

Несмотря на то, что служба завершилась, никто не спешит первым покинуть зал. Пастор Антоний ещё раз проводит взглядом по присутствующим, будто выискивая среди них нечистую силу, потом запахивает потуже своё одеяние и, подметая пол своим подолом, выходит. Только когда за ним закрывается дверь, дети подрываются со своих мест. Я тоже бегу на выход, торопясь узнать, как там Алан.

– Ребята, не спешите, не спешите, – у выхода нас ждут медсестры с баночками в руках. Возле них на столах расставлена вода. Каждый из ребят называет своё имя и протягивает ладошку, чтобы получить порцию пилюль. Я тоже подхожу.

– Что это? – спрашиваю я, рассматривая яркие жёлтые таблетки, которые насыпали мне в руку.

– Витамины, чтобы ты чувствовала себя лучше, – улыбается медсестра и даёт мне стакан воды.

Я кладу таблетки в рот. Сладкие. Так и хочется их рассосать, но я спешу запить, чтобы быстрее найти друга.

Но, к счастью, Алан здесь. Его пальцы заклеены свежим пластырем. Отойдя от стены, он берет свою порцию таблеток у медсестры. Запив их, показывает женщине рот. Та удовлетворенно кивает. Но, отойдя на приличное расстояние от сотрудниц лечебницы, он засовывает пальцы в рот...

– Что ты делаешь? – в страхе расширяю я глаза, подбежав к нему.

– Мне это не нужно, – отвечает мой друг. – Я, честное слово, не псих.

– Ты не принимаешь таблетки? – я хватаю парня за руку, чтобы убедится в своей правоте.

Так и есть: в его ладони зажаты витамины. Я со страхом смотрю, как он запихивает их в задний карман.

– Ты же понимаешь, что так наши... твои галлюцинации продолжатся, – шепчу я. – Сам посуди, это ведь из–за них ты такой нервный. Сломал карандаш...

– У меня нет галлюцинаций, Ив, – бросает он вместо оправданий.

Кажется, из–за нервов Алан несёт какую–то несуразицу.

– Ага, как же! Тогда почему ты здесь?

Парень потирает лоб и вздыхает. Видно, ему нелегко даётся этот разговор, и я даже немного жалею, что подняла эту тему, хоть он и неправ, отказываясь от лечения. Друг ещё немного мнётся, прежде чем сказать:

– Из–за родителей. Это они отправили меня сюда.

– Меня тоже, – говорю я наставническим тоном, словно это Алан новичок в лечебнице, а не я. И поэтому мне нужно его успокоить. – Всех нас. Но это ведь не значит, что нас не любят. Просто они решили, что так будет лучше. Чтобы мы могли подправить своё здоровье. А ты... сопротивляешься. Неужели не хочешь обратно домой?

Алан смотрит на меня с нескрываемым пренебрежением.

– Здесь другое, – бросает он. – Ив, пойми, я не сошёл с ума и не хочу всё забыть. Я просто... не хочу меняться.

Отрицание безумия – и есть безумие. Я не совсем понимаю, что хочет сказать мне друг, но не давлю на него, требуя объяснений. Видно, что каждое слово дается Алану с трудом, но, чем больше он говорит, тем больше я не понимаю, какую тайну скрывает мой новый знакомый. Что такого мог сделать тринадцатилетний ребенок? Его слова не дают ответы на те вопросы, которые томятся сейчас в моей голове, но я понимаю, что мы не настолько близки, чтобы он рассказал мне всё. И Алан переводит тему:

– О, кажется, к нам записывают новеньких, – украдкой вытирает он рукавом джемпера глаза.

А я и не заметила, как мы подошли к прозрачной стене с видом на регистрационную стойку. Понимаю, что наш разговор окончен, и я больше не вытяну из него ни слова, поэтому всё, что мне остаётся – прижаться носом к стеклу, разглядывая новоприбывших пациентов.

Администратор, стоя к нам спиной, что-то выводит в журнале. Вероятно, имя ребёнка, чью макушку, выглядывающую из–за стола, я едва вижу, в отличие от мужчины и женщины, которым сейчас предстоит с ним проститься. К моему горлу подкатывает ком – женщина очень напоминает мне маму. Я отворачиваюсь и незаметно вытираю возникшие на глазах слезинки. Прошло уже несколько суток с момента моего пребывания здесь, а она так и не звонила.

– Давай лучше пойдём, – срывающимся голосом говорю я.

Алан кивает, поджав губы.