Дети лечебницы Квин

Когда меня выпустят, я точно буду психом. Верно вам говорю. Чудачка... Пришибленная... Не от мира сего... Хотя, в школе у меня и без того много прозвищ. Так что «псих» будет далеко не самым плохим. К основному – Жирафа – приклеится ещё одно... Я вздохнула, опустив взгляд на свои длинные худые ноги.

– Пейн, ты тоже не веришь, что это просто санаторий?

Место, где меня проверят, а после отпустят домой – так сказала миссис Айлидж, а после и мама. Отвечая на вопрос «Когда наступит это после?», мама замялась, сглотнула, а потом ответила слишком быстро и неопределённо: «Неделя–две. Но я ведь буду навещать тебя. Звонить каждый божий день».

Мне хотелось ей верить. Правда. И моя надежда запела утренними пташками, когда мы приехали в это место. Лечебница имени Квин. Это ведь только звучит страшно, Ив, на самом деле это славное место, где ты сможешь отдохнуть и восстановиться. «Там тебе помогут», – вспомнила я слова Гертруды.

Наша машина остановилась перед огромными воротами. Не знаю, кто и как смог разглядеть нас через высоченный забор с острыми пиками наверху, но въезд открылся, стоило маме просигналить. Дальше нужно было идти пешком. Она взяла мои вещи из багажника, а я – мистера Пейна.

– Боже, давно пора выкинуть эту игрушку! – в сердцах бросила мама, хватая меня за руку. Я тотчас же выдернула её, прижав кота к груди. – Прости. Прости... – сразу же извинилась она, запуская руки в волосы. – Я только надеюсь, что его позволят пронести. Ведь ты уже такая большая...

Мне показалось, что мама украдкой смахнула слезу. А я лишь крепче обняла моего милого Пейна. Только с ним. В этом незнакомом месте я выживу только

благодаря ему. Я не расставалась с моим котом, сколько себя помню. Даже ночью спала, уткнувшись носом в его мягкую шерсть. Он – мой лучший друг, который всегда знает, что сказать. Только вот сейчас мой бархатный кот молчал, щурясь чёрными бусинками глаз. Наверное, его тоже поразило это место. Такое... удивительно дружелюбное.

Мы шли по земляной тропинке к центральному зданию, и я отмечала ухоженный, травинка к травинке, газон, подстриженные деревья, будто только вчера выкрашенные скамейки. Быть может, моё волнение напрасно?

Я не осмелилась задать этот вопрос маме, но, судя по её облегчённому взгляду и приподнятым уголкам губ, она, скорее всего, думала о том же.

Лечебница была такой огромной, что, когда мы подошли, мне пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть шпили крыши. А ещё чересчур белоснежной, словно здание драили с утра до ночи, что ещё сильнее подчёркивают чёрные пустоты окон. Охлаждая моё любопытство, мама дёрнула меня за рукав, и мы поднялись по бетонным ступеням, входя внутрь.

– Добрый день! – услышав стук входной двери, женщина за стойкой подняла голову и улыбнулась. – Миссис Джонфинд?

Мама согласно кивнула, огляделась по сторонам и наконец–то поставила багаж возле стенки. К ней вновь вернулась неуверенность, стоило ей подойти к администратору.

– Рады вас видеть! – приветливо произнесла женщина, указав мне на скамейку, – Иветта, посиди немного здесь, пока твоя мама заполнит документы.

Я послушно присела, наблюдая, как администратор в белом халате с нацепленным бейджиком «М.С. Бейвуд» достаёт бумаги и передаёт их маме.

– Стандартная процедура, – произнесла женщина. – Нужна ваша подпись здесь и вот здесь, – её длинный ноготь ткнул в нужных местах. – Мы рады, что будем осуществлять уход за вашей девочкой. Вам не о чем волноваться. Обычно после терапии дети возвращаются к своим родителям уже спустя пару–тройку месяцев... Вы планировали оставлять дочери мобильный телефон?

Мама отрывается от листов и с непониманием смотрит на администратора. Вопрос застаёт её врасплох.

– Здесь не ловит связь, – объясняет женщина. Допотопный телефон с крутилкой, стоящий на столешнице, будто подтверждал её слова. – Поэтому можете не оставлять его.

Я вижу, что мама немного в замешательстве, но М.С. Бейвуд поспешно добавляет:

– Стационарный телефон всегда доступен. Вы же знаете наш номер?

– Д–да, разумеется, – замявшись, отвечает мама, хотя я уверена, к такому она не была готова. Знаю, вернувшись домой, она спешно полезет в Интернет, чтобы записать контакты.

– Не волнуйтесь, дети быстро адаптируются, – бросает администратор.

Пока они разговаривают, мне остаётся только осматриваться по сторонам: от стойки вправо и влево ведут два длинных коридора. Я немного наклоняюсь и прищуриваюсь, чтобы посмотреть, что там вдали, но в темноте никого не видно. Это детская лечебница, но, к моему удивлению, здесь не слышно ни голосов, ни смеха, ни топота.

Мама в это время пытается прочесть договор, переворачивая листы, колеблется последние минуты, будто решая, подписывать или нет. Я вижу, как на её лбу появляется морщинка, а ручка в руке обратной стороной подчеркивает каждую строчку текста. В этот момент она похожа на первоклассницу, пытающуюся сложить слоги в слова, а слова – в предложения. Только вот у неё это плохо выходит, ведь она возвращается к прочитанным строкам снова и снова.

– Всё в порядке? – нетерпеливо стучит ногтем по столешнице М.С. Бейвуд. Протяжно вздохнув, мама спешно выводит закорючку.

Женщина быстрым движением выхватывает из–под её носа листки, скрепляет степлером и с улыбкой протягивает бумаги:

– Ваш экземпляр.

Мама берёт договор, ещё раз просматривает его, словно не зная, что с ним делать дальше, а затем медленно кладёт бумаги в сумку. Она мнётся в нерешительности, словно за этим должно последовать что–то ещё. Словно она только что не сдала меня сюда, решительно и бесповоротно.

– Вы можете идти, вашу дочь проводят, – разрывает тишину администратор, вновь показывая дежурную улыбку.

– Да, разумеется, – нервно сглатывает мама.

Ведь до меня тут были десятки детей. И сейчас я не одна, кто будет здесь находиться. Только вот для неё я – единственная.

Мне кажется, мама сама хотела проводить меня до комнаты, но вместо этого она подходит и крепко сжимает меня, касаясь макушкой моего подбородка. Потом проводит по моим волосам, обнимает ещё раз и прерывисто говорит:

– Не волнуйся, всё будет хорошо.

Только этим она скорее успокаивает себя, чем меня. Кончик её носа краснеет, и я не хочу ждать, кто из нас разрыдается первым. Больше не могу смотреть, как

мама продолжает стоять возле скамейки, оттягивая время, лихорадочно сжимая пальцы и отводя взгляд. «Это для твоего же блага, Ив, всё для твоего блага», – мысленно слышу я её слова.

– Всё хорошо, мам, – выдавливаю я улыбку. – Это не навсегда. Скоро увидимся.

Шмыгнув носом, я подхватываю чемодан, кидаю прощальный взгляд и иду к стойке регистрации как можно быстрее, стараясь не оборачиваться. «Ты взрослая девочка, Ив», – сдерживаю я подступившие слёзы. Позади слышен громкий вздох, удаляющиеся шаги и скрип закрываемой двери, оставляющий лишь след маминых духов. Ушла.

– Подожди, сейчас тебя проводят в твою комнату, – не отрывая взгляд от бумаг, говорит М.С. Бейвуд.

И правда, совсем скоро слышится стук каблуков по коридору, и из темноты выходит девушка. Её длинные русые волосы собраны в низкий хвост, а на кончике носа сидят круглые старомодные очки с тонкой оправой. Она такая молодая... Совсем не похожа на старых медсестёр из городской больницы. Может, практикантка?

– Мисс Штейн, покажите новенькой её спальню, – кивает на меня администратор.

Девушка робко улыбается и неловко берёт мой чемодан. По дороге ей приходится облокачивать его на бедро, чтобы не уронить. Мы поворачиваем налево и проходим через дверь, сворачивая ещё раз. Я с удивлением вижу, что на этой стороне стена абсолютно прозрачная. Боже, всё это время, пока мы стояли с мамой возле стойки, за нами могли наблюдать! Это так странно, что я невольно припадаю носом к холодной поверхности стекла, разглядывая спину администратора и её руку, водящую тряпкой по столешнице.

Но мисс Штейн окликает меня, и приходиться идти вслед за ней. Петляя в одинаковых бело-серых коридорах, я удивляюсь двум вещам: почему мы до сих пор не встретили ни одного пациента, и как мой багаж ещё не переломил эту девушку пополам. Мы поднимаемся по лестнице, пока не попадаем на третий этаж. Тут и там по коридору расположено множество дверей. Девушка останавливается возле одной из них. Я готовлюсь увидеть других детей, но, когда она открывает дверь, с удивлением вижу в комнате лишь одну кровать. Я что, буду здесь одна? В непонимании смотрю на мисс Штейн, но ошибки нет: она ставит мой чемодан и включает свет.

Пока девушка рассказывает об этом месте, я рассматриваю деревянный пол, пружинистую кровать и зеркало над мойкой. Почти как в школьном лагере, где я пробыла всего неделю. Может, и здесь будет также? Мама не выдержит и примчится, чтобы забрать меня.

– Полотенца и чистое белье на первой полке. Одежду мы стираем раз в неделю. Корзину для неё найдёшь в шкафу. Столовая на первом этаже. Можешь не волноваться, ты узнаешь, когда придёт время завтрака. О процедурах тебя тоже оповестят заранее, гхм...

Не знаю уж, что представляют из себя эти процедуры, но мне уже не по себе. В обещания «как будто комарик укусит» я не верю с первого класса.

– Мисс Штейн, а где другие дети? – решаюсь я наконец–то, отрывая взгляд от наглухо зашторенных окон.

– Уже время отбоя, но не волнуйся, завтра вы увидитесь в столовой и общей комнате, – поспешно отвечает она, дотрагиваясь до покрасневших ушей.

Я помню, что мы приехали с мамой в шесть и просидели в приёмной не более получаса. Неужели здесь так рано ложатся спать?

– У нас также существуют определенные правила. Ознакомься с ними, – девушка кивает на прикреплённый к стене лист. – Дежурные медсестры, конечно, следят за порядком, но будет лучше, если ты сама будешь их придерживаться. Ради твоей же безопасности, – тихо добавляет она.

– Я буду внимательна, – надеюсь, эти правила не говорят о том, что во время пребывания некоторые дети съезжают с катушек и стоит держаться от них подальше?

– Если тебе что–то понадобится, можешь обратиться к любой из медсестёр, – прерывает мисс Штейн мои мысли. – Хочешь в туалет?

Я отрицательно мотаю головой.

– Он чуть дальше по коридору. Там же душевые. Сейчас я тебя оставлю, разложи вещи и укладывайся, – говорит девушка и уходит, не давая мне возможности узнать у неё который сейчас час.

Что ж, раз уж это место станет моим домом на какое–то время, то мне предстоит освоиться. Первым делом подхожу к стене с правилами и пальцем провожу по напечатанным на листе строкам:

1. Не выходить за пределы этажа после отбоя.

2. Не бегать по этажам.

3. Не оставаться на улице после завершения прогулки.

4. Не устраивать драк и не оскорблять других пациентов.

5. Находясь на лечении в больнице, необходимо строго придерживаться назначенного режима и диеты, выполнять предписанные назначения.

6. Во всех помещениях и на территории больницы необходимо соблюдать порядок и чистоту.

7. Посещения (встречи с посетителями) не осуществляются до окончания лечения.

8. Передачи не осуществляются.

Звучит довольно стандартно, если не считать того, что в самом конце идёт пугающая огромными буквами надпись: «Ни при каких обстоятельствах не посещать административные и процедурные блоки без сопровождения персонала». И в этих буквах я вижу, что мне ни при каких обстоятельствах не хочется там оказаться, даже с персоналом.

Закончив с чтением, быстро раскладываю вещи по полкам, подхожу к умывальнику, брызгаю на лицо водой и подхожу к окну, чтобы открыть шторы. Но ткань не поддается, и я понимаю, что это вовсе не шторы, а кусок материи, намертво приклеенный к раме. Но зачем было заклеивать окно?