Глава 21
Одержимость
Я не сразу поняла, что всё кончилось. В доме стало тихо — мёртво, давяще. Дверь хлопнула за ним, как крышка гроба, и в воздухе повисла пыль, смешанная с запахом гнева.
Марни лежала на диване, отвернувшись лицом к подушке. Я стояла у окна, держась за край подоконника так, будто могла выпасть.
Я услышала, как вибрирует телефон. Он лежал на кухонном столе, рядом с осколками стеклянной миски.
Экран светился, и имя на нём заставило меня застыть.
Франко.
Я не хотела открывать. Но открыла. Пальцы двигались сами.
Франко:
«Если я тебе важен. Если ты хочешь знать правду — приезжай. Ул. Лесная 17. Не говори никому. Будь одна.»
Я прочитала . Несколько раз. Затем выключила экран, убрала телефон в карман.
В комнате Марни не пошевелилась. Я подошла, чтобы убедиться, что она спит — её дыхание было неровным, под глазом уже поднимался синяк. Щека вздута, губы приоткрыты. Я потянулась, чтобы поправить одеяло, но рука повисла в воздухе. Я не имела права её трогать.
Вернулась в коридор. Накинула куртку. Старые кроссовки. Капюшон.
Ключи от дома взяла со шкафа — они тихо звякнули, когда я сжала их в ладони. Дверь закрыла тихо, будто боялась разбудить дом.
На улице был мокрый вечер. Воздух тяжёлый, с привкусом дождя. Асфальт блестел, фонари мерцали, будто боялись гаснуть. Я шла, не торопясь. Каждый шаг — как отдельное усилие. Каждый поворот — как новое решение.
Такси я не вызывала. Просто шла. Поворот за поворотом, мокрые улицы, глухие переулки. Пустые окна домов, как закрытые глаза. Я будто двигалась внутри чужого сна, где всё слишком медленно, слишком тихо.
Улица Лесная начиналась за старым парком. Там не было света. Только деревья, мокрые после дождя, скрипящие на ветру. Пыльные кусты, в которых шуршали крысы или кошки. Я шла вдоль деревянных заборов, пока не увидела нужный номер.
Дом 17.
Старый, двухэтажный, с облупленным фасадом и покосившимся крыльцом. Окно второго этажа светилось. Остальные — слепые.
Калитка заела. Я толкнула её бедром, и она открылась с глухим скрипом. Двор зарос травой, мокрой и липкой. Под ногами хлюпала земля. Я поднялась на крыльцо. Доски под ногами стонали. Дверь не была заперта.
Я не постучала. Просто вошла.
Холл был тёмным. Внутри пахло влажным деревом, плесенью и чем-то сладковатым, как дешёвый воск. Свет шёл только из глубины — из кухни или гостиной. Я сделала шаг. Потом второй. Пол под ногами был пыльный, скользкий.
— Франко? — позвала я, тихо, почти шёпотом.
Ответа не было.Я пошла на свет.
Он сидел в старом кресле у камина, рубашка наполовину расстёгнута, руки сцеплены. На столике рядом — зажжённая свеча, рядом стакан с виски и чёрный нож, остриём к себе. Он не смотрел на меня, просто сидел. Будто ждал.
— Ты пришла, — сказал он.
Я не садилась. Просто стояла напротив, мокрая, холодная. Он поднял глаза. На его лице не было страха. Только усталость.
— Я не хотел её трогать, — проговорил он. — Она лезла. Она всегда лезет.
Я молчала. Взгляд скользнул по ножу, по его пальцам. Он не сжимал его. Просто положил рядом. На виду.
— Ты должна знать, — продолжил он. — Я видел тебя задолго до того, как мы встретились. Я знал, кто ты. Где ты живёшь. Что ты читаешь. Я следил за тобой. Да. Я. Следил.
Он встал. Медленно, без резких движений. Я не отступила.
— Когда ты в первый раз вышла маленькая в сад в пижаме — я был за деревьями. Когда ты мыла волосы на веранде — я смотрел. Я знал, как закусываешь губу, когда злишься. Я хотел понять, почему ты такая.
— Какая? — спросила я.
— Живая.
Он подошёл ближе. Один шаг. Второй. Я не двигалась.
— Они все одинаковые. Все пустые. А ты — нет. Ты как заноза в мозгу. Я не мог не знать тебя. И когда впервые оказался рядом.Когда коснулся тебя.
Он остановился передо мной. Близко. Я чувствовала, как от него пахнет — дождём, деревом и чем-то острым, металлическим. Он медленно поднял руку — не чтобы тронуть. Чтобы показать — она пустая. Безоружная.
— Я больной? Да. Наверное. Но я не вру тебе. Никогда не врал.
Я смотрела на него. Он был...живой. Дикий. И ужасно реальный.
— Почему ты тогда пришёл к нам? — спросила я. — С ножом?
Он опустил глаза.
— Потому что не мог иначе. Потому что хотел забрать тебя. Увести подальше. Хотел, чтобы ты перестала слушать их. Они все врут. Все говорят тебе, кем быть. Я хотел, чтобы ты слышала себя.
Молчание снова нависло. Вдалеке заскрипели деревья. Я села в кресло напротив. Он сел тоже. Мы просто смотрели друг на друга, как две половины чего-то сломанного.
— Что теперь? — спросила я.
— Я не знаю, — честно ответил он. — Я хотел, чтобы ты пришла. Чтобы ты увидела меня. Настоящего. Без масок.
Он достал из внутреннего кармана фотографию. Старую, помятую. Там была я. У дедушки на веранде, в белой рубашке. С чашкой в руках. Улыбающаяся.
— Я смотрел на неё тысячу раз. И каждый раз хотел дотронуться.
Он положил фотографию на стол.И подошёл к окну. За ним был лес, ночной, безмолвный. Он стоял, сцепив руки за спиной. Плечи напряжённые, будто ждал, что его ударят. Я подошла к нему. Встала рядом. Мы оба смотрели в темноту.
— Ты не боишься меня? — тихо спросил он.
— Я не знаю, — ответила я. — Я просто пришла.
Мы стояли молча. Лес шумел. Где-то далеко гавкнула собака.
Он повернулся ко мне. Коснулся ладонью моей щеки. Осторожно, медленно, как будто боялся, что я исчезну. Я не отстранилась.
— Мне нужно знать, — прошептал он. — Ты готова?
— К чему?
Он наклонился ближе. Лоб к моему лбу. Его дыхание касалось моего лица.
— К тому, что больше нет дороги назад.— прошептал он, и его лоб остался прижат к моему.
Между нами не было воздуха. Только кожа к коже, дыхание к дыханию. Я не ответила. Не кивнула. Просто не отстранилась. Это было достаточно.
Франко дышал медленно, глубоко, будто сдерживал внутри себя зверя, которому только что открыли клетку. Его пальцы сдвинулись с моей щеки, прошлись по линии подбородка, вниз, к горлу. Он не сжимал, только держал, слегка надавливая, будто чувствовал, как кровь под кожей гудит.
Он отступил на шаг, не отрывая взгляда. Движения стали тяжелее. Неуверенные, но наполненные какой-то плотной решимостью. Как у человека, который знает, что может разрушить — и всё равно тянется.
Его рука легла на мой затылок — горячая, сильная, чуть шершавыми пальцами зацепив мои волосы. Он не торопился. Его губы оказались у самой моей щеки. Он выдохнул, и от этого дыхания по спине пробежал ток.
— Скажи "стоп", если не хочешь, — сказал он вровень с моим ухом.
Я не сказала.
Он наклонился. Поцеловал не губы — шею, там, где пульс. Осторожно, будто пробуя вкус. Потом выше, к мочке уха. Его дыхание резануло холодом по коже, потом стало теплее. Рука с затылка опустилась, прошлась по позвоночнику, скользнула под край куртки.
Я не двигалась. Только вцепилась пальцами в его рубашку, как за якорь.
Франко отступил на секунду — взгляд напряжённый, читающий каждое моё движение. Потом развернулся и повёл меня за собой. Прошли мимо кухни, в глубину дома. Доски под ногами скрипели. Стены — пустые, обшарпанные. Как будто никто здесь не жил годами, кроме него. Кроме нас сейчас.
Он открыл дверь. Спальня — без света. Только одна свеча на комоде. Постель не застелена, одеяло сбито в кучу, подушки в беспорядке. Окно открыто, ветер гоняет штору, от чего в комнате чувствуется дыхание леса.
Франко закрыл дверь. Не на ключ — просто плотно, до щелчка. Я стояла посреди комнаты, как призрак.
Он подошёл сзади. Расстегнул молнию на моей куртке. Медленно, как будто проверял, не сбегу ли. Она соскользнула с плеч и упала на пол. Затем его ладони скользнули по моим плечам, вниз, вдоль рук, пока не взяли меня за кисти.
Он развернул меня к себе. Глаза его были уже не тёмные — почти чёрные. В них что-то дрожало — опасное, неудержимое.
— Ты знала, кто я с самого начала? — спросил он.
— Нет, — прошептала я. — Но догадывалась. Внутри.
Он кивнул. Ласково, но будто с отчаянием.
— Я тебя не заслуживаю, — сказал он, и в следующую секунду поцеловал меня.
Это был поцелуй не о любви. Он был о боли. О признании. Его губы сжались с моими, не прося разрешения. Его руки — по спине, по бокам, под ткань. Не рвали. Скользили. Изучали, как будто я была тем единственным, что он хотел удержать в этом мире.
Я прижалась ближе. От его тела шло такое тепло, что у меня дрожали колени. Я чувствовала, как он напряжён — грудь тяжело поднималась, пальцы сжимались на моих рёбрах.
Он оторвался от губ, поцеловал шею, потом ключицу, и его руки подняли мою кофту вверх. Я сама подняла руки — быстро, без лишних слов. Он снял её и отбросил в сторону.
Франко обнял меня за талию и усадил на кровать. Простыни были прохладные, невыглаженные, пахли его кожей. Он стал на колени передо мной. Поднял мой взгляд к себе, ладонью под подбородок. Мы смотрели друг на друга, как звери перед боем. Он медленно расстёгивал ширинку на моих джинсах, не отрывая глаз.
— Скажи, если не хочешь, — повторил он.
Я снова не сказала.
Он провёл языком по моему животу, от пупка вверх. Его руки были на моих бёдрах, его голова — между коленей. Он не просил. Он знал, чего хочет. Я ощущала, как исчезаю из себя — растворяюсь в каждой его затяжке, в каждом движении.
Он был жестким. Нежным. Зависело от того, где касался.
Моя спина выгнулась, когда его губы коснулись внутренней стороны бедра. Он медлил. Он мучил. Он изучал, как будто боялся, что это единственная ночь, что завтра меня больше не будет.
И, возможно, так и было.
Я потерялась во времени. Его язык скользил — с нажимом, с паузами, с тем самым умением, которого не учат. Моё дыхание сбилось, пальцы вцепились в простыню, и я чувствовала, как нарастает волна — быстрая, рваная, неумолимая.
Я сорвалась с неё с его именем на губах.
Он поднялся — глаза вровень с моими, губы влажные, дыхание тяжёлое. Он заползал ко мне, как хищник — на четвереньках, медленно, пока не оказался сверху. Я обвила его ногами, и он вошёл в меня без слов. Без «можно». Без «готова». Просто как будто должен был быть там.
Мы двигались как единое тело. Плавно, сильно, тяжело. Я держала его за спину, царапая ногтями, пока он опускался всё ниже, всё глубже. Он шептал что-то — бессвязное, будто пытался заглушить голос в голове.
Когда он кончил, он остался внутри. Прижался лбом к моей груди, дышал, как утопающий. Я гладила его волосы — без смысла, без цели.
Мы не разговаривали. Просто лежали. Долго. Пока свеча не догорела. Пока окно не задёргалось от нового ветра.
А потом он прошептал:
— Люблю каждый миллиметр твоего тела ласточка.