6
Утро в старом доме пахло сыростью и её сигаретой, хотя я выбросил ту проклятую штуку с кровавым фильтром. Прага за окном тонула в сером свете, шпили Пражского Града резали небо, как ножи. Я не спал, глаза горели, а пальцы всё ещё дрожали, будто чувствовали ту кровь. Ян вчера сказал уехать, но как уехать, если она - её тень, её шёпот - вцепилась в меня, как туман в брусчатку? Я смотрел на телефон, где всё ещё висел тот пост - тёмный Карлов мост, кровавые пятна, которых я не выкладывал. Соцсети были моей маской, но теперь они стали зеркалом, в котором отражалась она.
Я написал тому же знакомому, что продавал травку в улочке за Тынским храмом. Травка не помогала - страх только рос, как плесень в углах этого дома. "Есть что посильнее?" - спросил я. Он ответил быстро: "Ангельская пыль. Встретимся в Малой Стране, у старого двора." Я знал, что это ошибка, но её шёпот - "Ты не можешь исчезнуть" - звучал громче здравого смысла.
Вечер накрыл Прагу, как чёрное полотно. Узкие улочки Малой Страны змеились между домами, где фонари едва пробивали туман. Старый двор был зажат между стенами, пахнущими сыростью и мхом. Парень в капюшоне молча сунул мне пакетик с белым порошком, взял деньги и исчез в тенях. Я сжал пакетик, сердце колотилось, будто знало, что я иду по краю.
Дома я запер тяжёлую дверь, но тишина старого дома давила, как крышка гроба. Деревянные полы скрипели, будто кто-то ходил за стеной. Я высыпал пыль на стол, её крупицы блестели в лунном свете, как звёзды, упавшие в грязь. Один вдох - и мир поплыл. Стены дома изогнулись, как в кривом зеркале, Влтава за окном зашептала, а запах сигареты стал таким густым, что я задыхался. Мой разум раскололся, время растянулось, как резина, и я услышал её - не шёпот, а крик, резкий, как звон разбитого стекла: "Ты оставил меня!"
Она стояла в углу, чёрная футболка сползла с плеча, бледная кожа мерцала, как лёд. Кровь текла с её рук, не каплями, а рекой, заливая пол, пропитывая старые доски. Я хотел бежать, но ноги не слушались, будто приросли к полу. Её глаза, два осколка льда, впились в меня, и крик стал громче, разрывая голову: "Ты не уедешь!" Кровь подползла к моим ногам, липкая, тёплая, и я почувствовал, как она впитывается в кожу. Стены дома задрожали, будто дышали, а её фигура то растворялась, то появлялась ближе, её пальцы тянулись ко мне.
Я моргнул, и она исчезла, но кровь осталась - лужа на полу, блестящая в лунном свете. Я бросился к раковине, вода текла по рукам, но кровь не смывалась, только размазывалась, как в ту ночь. Дыхание сбилось, комната кружилась, и я рухнул на колени, хватая воздух. Это была пыль? Или она? Я не знал.
Я сжал телефон, пальцы дрожали, будто всё ещё чувствовали ту кровь. Экран загорелся, высвечивая старые контакты, и там был её номер - Алёна. Я не открывал его месяцы, но он горел на экране, как вызов, вырезанный в лунном свете. Дрожа, я нажал "позвонить". Гудки шли долго, каждый - как скрип деревянных половиц старого дома, как эхо её крика. Трубку никто не взял, но в тишине комнаты раздался её шёпот, холодный, как туман над Влтавой: "Ты не уедешь." Запах её сигареты вплёлся в воздух, густой, как дыхание Праги, и тени на стенах задрожали, будто дом ожил, храня её тайну.
Утром я спустился в кухню, где мама готовила завтрак. Томаш сидел за столом, рисуя самолётик. Его глаза вдруг расширились.
- Влад, я слышал ночью голос, - тихо сказал он. - Женский. Из твоей комнаты, по телефону.
Я замер, ложка выпала из рук. Мама обернулась, её взгляд стал острым, как шпили за окном.
- Что это? - она указала на стол, где белый порошок - остатки ангельской пыли - рассыпался из кармана моей куртки. - Влад, ты что, это в дом притащил?
- Это не то, что ты думаешь, - выдавил я, но голос дрожал. Она шагнула ближе, её лицо покраснело.
- Ты губишь себя! - крикнула она, смахивая порошок в мусор. - Хватит с нас твоих ночных бродяжек и травки! Что с тобой творится?
Папа молчал, глядя в окно, где Прага тонула в тумане. Томаш сжался, его карандаш замер над бумагой. Я выскочил из кухни, сердце колотилось, будто дом сжимался вокруг меня.
На работе в книжном было тихо, как в склепе. Я пытался отвлечься, перекладывая книги, но запах её сигареты преследовал меня, вплетаясь в пыльный воздух. Я решил проверить номер Алёны - может, это был просто глюк от пыли. Нашёл сайт для проверки номеров, ввёл её цифры. "Номер отключён," - высветилось на экране. Сердце сжалось, как будто кто-то стянул его верёвкой. Отключён? Тогда кто шептал в трубке?
Телефон завибрировал, и я чуть не уронил его. Сообщение в Instagram, от аккаунта с её именем - @Alena_noční. "Слышала, хочешь поговорить," - гласила строка. Фото: тёмная Прага, мой дом в лунном свете, с кровавым отпечатком на окне. Я не делал это фото. Я открыл профиль: аватар - пустота, чёрный квадрат, без лица. Никаких постов, кроме одного - того самого, с моим домом. Биография - три слова: "Я вижу тебя." Подписчиков нет, подписок тоже, но в сторис мелькнула тень - её тень, с чёрной футболкой, сползшей с плеча, на фоне Карлова моста. Сторис исчезла через секунду, как кровь на брусчатке. Тени за стеллажами шевельнулись, запах сигареты стал невыносимым, и я услышал её шёпот, теперь громче, как ветер, бьющий в окна: "Ты мой."
Я замер, пальцы стиснули телефон, будто он мог спасти меня. Или погубить. Соцсети - моя сцена, мой лживый образ волка-одиночки - стали клеткой. Она там, в этом цифровом тумане, где её глаза, холодные, как лёд Влтавы, следят за каждым моим шагом. Кто она? Алёна, которую я знал? Или что-то иное, что Прага хранит в своих тенях? Я хотел ответить, написать хоть слово, но пальцы не слушались. Кровь, которую я видел ночью, её крик, её шёпот - всё смешалось в голове, как дым PCP, как туман над Карловым мостом. Я больше не знал, где я, а где она. Мой разум трещал, как старые доски дома, готовый рухнуть под её взглядом.