Шестерка пентаклей
Карима открыла окно и выглянула наружу. Город накрыл желтоватый туман; где-то далеко внизу размытые пятна света очерчивали узкие изогнутые улицы. Кое-где горели окошки башен. Время позднее или уже раннее — не поймешь.
Старуха продолжала вглядываться в коричневый сумрак. Крепкие руки твердо сжимали каменный подоконник. Карима была готова в любой момент оторваться от подоконника и принять гостей.
Вот и гости: с тихим шелестом ковер облетел башню и завис напротив окна. Карима ловко уцепилась за трос, который был просунут между крупными дырами по периметру куска ткани; две пары настороженных глаз с надеждой смотрели на старуху. Карима втянула ковер с беженцами внутрь. Их было двое – мальчик и девочка, очень похожие друг на друга — видимо, брат и сестра.
Город больше всего напоминал лес. Лес из башен — высоких и похожих друг на друга. Когда дороги окончательно поглотили отродья тьмы, спасали только дирижабли, но после войны остались лишь ковры-самолеты, да и то — в тех семьях, где еще не избавились от магических видов транспорта. Этим детям повезло. Карима каждую неделю принимала по две-три семьи. Ее башня была переполнена: люди обитали на кухне, в чуланах, в когда-то просторной ванной. Казалось, что так жить нельзя — но все же это была жизнь, куда более безопасная, чем где-либо еще на много миль вокруг.
Карима прикрепила ковер к крючьям в стене, и дети уснули прямо на нем. В любом случае, свободных кроватей уже не осталось; даже за одеялами нужно было спускаться в город, и лишь в сопровождении старенького, но еще очень острого мачете.
Старуха уже хотела загасить огоньки и отправиться в свою спальню, как девочка коснулась ее щиколотки.
— Забери, — шепнула она. Черные блестящие глаза глядели сонно из-под полуопущенных век. В кулаке девочка держала небольшой предмет, обернутый в тряпку. Карима развернула ветхий крапчатый шелк и мгновенно узнала этот острый запах.
Чеснок. Старуха усмехнулась. Бросила на девочку взгляд – но та уже крепко спала, сжав руку брата.
В детстве Каримы за головку чеснока можно было купить хорошего коня. После войны, когда магические споры, что изобрела нежить, уничтожили все, что природа создала против этой самой нежити – например, чеснок, смертельный яд для любой немертвой твари — оставшиеся семена и луковицы стали на вес золота. А тут — целая головка, да еще и свежая... Откуда такие вещи у детей? Откуда они сбежали?
Карима завернула чеснок обратно в тряпицу и засунула за пазуху. Быстро огляделась по сторонам — не проснулся ли кто в поздний час, иначе лишних разговоров не оберешься. Да и опасно это... Старуха доверяла всем своим постояльцам и принимала их, как родных. Но целая головка чеснока способна затмить любой разум. Карима усмехнулась.
Войну уже невозможно было закончить. Мир устал; свихнувшиеся законы магии и физики лишили его всякой логики. Философы попрятались в самых высоких башнях, лелея в руках осиновые колышки. Можно было делать лишь две вещи — сражаться или сберегать. Что могла делать во время войны старуха? Только второе...
Сон исчез, будто нежить, испуганная острым запахом. Карима просидела у окна всю ночь. Разглядывала кирпичные стены башен, пока с востока не начало разгораться серебристое марево.
— Рассвет...
Карима вздрогнула от неожиданности.
За ее спиной стояла спасенная девочка. Странно, но сейчас она выглядела постарше, чем казалась спящей.
— Ты отдала мне это, — Карима вытащила головку чеснока и показала его девочке, — ты ничего не перепутала? Откуда ты?
Девочка качнула головой.
— Вы приютили нас. Мы провели на ковре несколько дней, — хрипло проговорила она, — и все башни оказывались закрытыми. В столице загасили последние сигнальные огни, и мы боялись, что найдем приют в лесах... На вершине какой-нибудь елки, — ее голос дрогнул, — и этот приют станет последним.
— Все равно, это слишком, — Карима сжала чеснок в руке. Внутри нее боролись два голоса: один умолял не расспрашивать, сохранить чеснок и год жить припеваючи, получая от торговцев лучшие припасы, второй же просил вернуть вознаграждение и забыть о нем.
— У меня он не один. Чеснок. И не только он. — Девочка серьезно посмотрела в глаза Кариме. Старуха поежилась.
— Вас ищут?
— Возможно, — девочка усмехнулась. Посмотрела на брата — тот спал, положив под щеку кулак. — Мы не задержимся здесь долго. Главное, чтобы сегодня нас не нашел наш отец... Я украла ключи от его оружейной.
— Вот откуда у тебя чеснок, — хмыкнула Карима.
— Вы бы знали, как удивительна оружейная моего отца, — глаза девочки стали совсем жесткими и злыми, — его отряд в эти дни будет проходить мимо города. А нам просто нужно недолго посидеть тихо.
От девочки веяло холодом. Она отвернулась к окну, и на слабо освещенном детском лице прорезались четкие тени.
Старуха промолчала. Почему-то ей расхотелось находиться в этой комнате. Она закрыла окно, вышла за дверь и по узкому коридору, заваленному припасами, прошла к винтовой лестнице. Медленно спустилась и оказалась на кухне — когда-то просторном помещении, по которому сновали ловкие слуги ее матери... Как же это было давно. Теперь котелки и кастрюли горой свалили на деревянный комод в углу, длинные прочные столы исчезли, и весь пол покрыли ковры и настилы, на которых разместились беженцы. На кухне Карима поселила немощных стариков, где они и проводили все время в добровольном заточении и чудом уживались друг с другом.
— Карима, твои глаза усталые, ты не спала всю ночь, — одна из пожилых женщин привстала со своего ложа и дернула Кариму за юбку.
— Странная ночь выдалась.
Карима разожгла огонь в очаге, отдернула занавеси с окон.
— Будь осторожна сегодня, не ходи в город, — продолжила та же женщина. — Войска немертвых сегодня будут совсем близко.
И Карима все поняла. Она вспомнила, что говорила девочка. Кивнув, старуха сжала чесночную головку... И вновь усмехнулась про себя. Немертвые не могут зачинать детей. А вот похищать, очаровывать — могут...
...Но они, как оказывается, не всегда готовы с этим смириться.
***
Вечером Карима не обнаружила в верхней комнате ни ковра, ни детей. А наутро следующего дня пришли вести — к югу от города был найден испепеленный отряд немертвых, с самим князем во главе. Пепел растянулся от одной угловой башни до другой, а смрад стоял такой, что у проходящих слезились глаза.
«Главное, чтобы нас не нашел наш отец».
Карима слушала гонцов и сжимала в кулаке драгоценный подарок — но вспоминала глаза той девочки, горящие льдом в сумраке рассвета, и понимала, что в ее сердце лишь грусть.