Преследуемый безумием

3 года спустя

АрДжей

Искрящаяся жидкость на дне бокала переливалась всеми цветами радуги, поражая воображение обилием оттенков. Лениво покачивая в руках бокал, я пытался сосредоточиться на его содержимом, изо всех сил заставляя себя не смотреть в противоположную сторону, хотя мои собственные глаза жили отдельной от тела жизнью, не поддаваясь ни моим приказам, ни мольбам, ничему, что могло бы как-то унять мое бешено бьющееся сердце, тоскующее и изнывающее от любви к женщине, сердце которой было еще более холодным, чем гребанный айсберг, так безжалостно потопивший Титаник.

Вздохнув, я отвернулся. Взгляд равнодушно устремился по залу, рассматривая всех присутствующих, и уцепился за раздраженное лицо Рика. Младший братец недовольно застыл у колонны, сверля сверкающих в его сторону глазами молодых дам мрачным и угрюмым взглядом. Порой Рик пугал своей мрачностью – я видел, как многие девушки заинтересованно и влюбленно осматривали его с головы до пят, и мысленно хохотал, представляя себе, как внутри у моего упрямого и крайне твердолобого младшего брата в эту самую секунду разгорается самое настоящее пламя неприятия всего, с чем ему предстояло столкнуться в самое ближайшее время.

Заметив мое пристальное внимание к своей персоне, Рик оттолкнулся от нагретого местечка и направился в мою сторону, засунув руки в карманы. Несколько девушек захихикали, стоило ему пройти мимо них, но он лишь окинул несчастных презренным взглядом и двинулся дальше, заставляя меня с ехидством наблюдать за его перекошенной, недовольной миной. Я усмехнулся, хватая для него с подноса мелькнувшего рядом официанта бокал шампанского. Рик опрокинул в себя все содержимое, стоило ему только оказаться рядом, и горестно вздохнув, взглянул на меня, заставляя хмыкнуть.

- Это становится просто невыносимым! – проворчал он, поправляя бабочку и стряхивая с рукавов одному ему видимые пылинки.

Пригубив шампанского, я фыркнул.

- Пора бы тебе смириться, что твой обет безбрачия не интересует никого, кроме тебя самого.

Рик выгнул бровь.

- А как же мой любимый старший братец?

Я усмехнулся, хлопнув его по плечу. Мой взгляд столкнулся с такими же темными глазами, какие я привык видеть в зеркале в собственном отражении, и я в очередной гребаный раз со странной тоской вспомнил то, каким маленьким он когда-то был. От крохи Рика остались разве что только несколько кучерявые волосы, и глаза, полные непонятного мне чувства вины и страха. Я прекрасно был осведомлен, что они не касались нашего ублюдка-отца. Было нечто такое, что пугало его до безумия, и как бы я не пытался, я не мог прогнать этот мерзкий страх из глубины его глаз.

Это причиняло самую настоящую физическую боль, ощутимую в каждой клеточке моего гребаного тела.

- Тебе не избежать этого, как бы ты не хотел, Рик, - произнес я, сжимая его плечо. Он нахмурился, отворачивая лицо и прерывая наш зрительный контакт. – Брак – то, чего от тебя так или иначе будут ожидать солдаты Наряда. Каждый, у кого есть дочь, которую он может за тебя выдать. Рикардо Скудери не простой парень, что может с легкостью распоряжаться собственной жизнью, как бы отвратно не звучали эти слова. У нас есть долг перед нашим кланом, Рик. У нас есть долг перед нашей семьей.

Мои слова, казалось, не возымели абсолютно никакого эффекта, и что еще более комично – ленивое выражение лица Рика намекало, что клал он на то, как я распинался тут перед ним добрые полминуты. Тем не менее, я прекрасно знал брата, чтобы понимать – он впитал каждое гребаное слово, и теперь тщательно раздумывал над тем, что я ему только что поведал.

Я бы хотел подарить ему то, чего он с таким искренним рвением желал получить – одиночество, но будь я проклят, если позволю ему собственноручно закопать себя в яме, наполненной гребанными воспоминаниями из прошлого. Рик не хотел заводить семью не потому, что таковым было его собственное решение, вытекающее из определенных рациональных соображений. В этом мерзком сценарии фигурировал отец, и я не мог позволить, чтобы мой младший брат прожил всю свою жизнь, коря себя за то, кем он не являлся и являться просто не мог.

Рик ни капли не был похож на этого ублюдка. К сожалению, это понимали все, кроме него самого. В этом плане мы были с ним абсолютно идентичны.

- Пока ты не женат, никто не посмеет поднимать эту чертову тему, - вдруг проговорил братец, сверкая хитрыми глазами. – А до тех пор, пока дражайшая Фредерика Бианчи не осчастливит тебя своим согласием на брак, у меня есть достаточно времени, чтобы обдумать все, что ты на меня вывалил.

Шампанское обожгло горло, заставив меня закашляться, хотя дело тут состояло в другом, и я это понимал. Предательские глаза все же устремились в противоположную сторону в поисках девушки, от одного вида которой у меня до сих пор перехватывало дыхание. Я застыл на месте, с жадным блеском в глазах наблюдая за тем, как Фредерика улыбается, с интересом вслушиваясь в то, что говорит ей отец. Стоя там, в нескольких шагах от меня, в окружении своей семьи, она казалась мне, одновременно, невероятно далекой, но и в ту же секунду в голову приходила мысль, что вот она – пересеки зал и просто столкнись к ней лицом к лицу.

Все просто, но в то же время, Фредерика – самое сложное испытание, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться.

- Порой мне кажется, что этот день никогда не наступит, - произнес я тихо, угрюмо глянув на брата, который внимательно вслушивался в каждое мое слово. – И я боюсь, Рик. Я боюсь, потому что я никогда не смогу пойти против своего долга. Я не могу позволить нашей семье исчезнуть. Мы не для того пережили столько дерьма, чтобы я собственноручно закопал все, ради чего мы проливали кровь. Я хочу Фредерику всеми фибрами души, и я готов ждать. АрДжей будет ждать ее столько, сколько потребует ее сердце, но Консильери, которым я являюсь, и как глава нашей семьи – я не могу себе этого позволить. У меня нет такой роскоши, как время. Мне не подвластно то, кем я являюсь. И я не буду выбирать. Не потому, что не хочу, а потому, что не могу.

И это было самой жестокой правдой, с которой я когда-либо сталкивался, и с которой рано или поздно мне придется иметь дело. Однако, в эту самую секунду погрязнуть в этих не самых приятных мне мыслях мне не позволил крайне горестный, комичный вздох.

С улыбкой повернувшись, я заведомо знал, кого встречу за спиной.

- Тебе будто не двадцать четыре, а все чертовы сто, - фыркнула Шарлотта, подходя к нам.

- Ваше Ненормальное величество

Я водрузил свой опустевший бокал на поднос официанта, шуточно выполняя реверанс перед ней. Взмахнув своей блондинистой шевелюрой, она положила узкую ладонь на внушительный живот, и на мгновение все ехидство, с которым она приветствовала нас, исчезло из ее глаз, сменяясь любовью и нежностью. Погладив живот, она вздохнула, позволяя гримасе боли на долю секунды омрачить ее светлое лицо. Мы с Риком моментально оказались рядом, и я подставил ей локоть, предлагая опереться на меня, что Шарлотта и сделала, хоть и терпеть не могла выставлять свою слабость напоказ. Эта ее черта так напоминала Леонаса, что я всякий раз дивился глупости тех, кто говорил, что они никогда не смогут ужиться. Может Шарлотта и была взбалмошной, несколько дикой, крайне своенравной и абсолютно неподдающейся какому-либо контролю женщиной, она идеально подходила под все вкусовые предпочтения ее обожаемого муженька, с которым они делили одно безумие на двоих.

- Монстрик бушует? – поинтересовался я с улыбкой.

Шарлотта вскинула голову, улыбаясь мне в ответ.

- Какой еще монстрик, мудила? – возмутилась она, пихая меня в бок локтем, заставляя хихикнуть. Маленький Кавалларо скоро должен был родиться, и хоть я всегда и подшучивал над Шарлоттой, устраивая показные битвы за кусок торта, но я с нетерпением ждал рождения этого ребенка. Возможно, ничуть не меньше их родителей, потому что я понимал, что начинается новая глава в наших жизнях. Их ребенок был будущим нашего клана, будущим всего, ради чего мы столько работали, ради чего мы стольким жертвовали и чем мы жили последние десятки лет.

- Ты стала напоминать шарик, - хмыкнул я, стараясь отвлечь Шарлотту от ворчания. Она закатила глаза, и ничуть не стесняясь окружающих нас людей, показала мне средний палец, заставляя рассмеяться.

- Когда я рожу этого ребенка и у меня не будет риска лопнуть от съеденного торта, я тебе это припомню.

Я коротко кивнул.

- Жду этого с нетерпением.

Появившаяся за ее спиной еще одна блондинистая личность расплылась в ехидной улыбочке.

- Но пока что я могу надрать тебе зад!

Шарлотта стремительно обернулась, сразу попадая в объятия своего мужа. Эти чертовы неразлучники напоминали гребаных голубков, от одного вида которых тянуло блевать. Выглядел ли я также, когда находился в обществе Фредерики?

- Поверить не могу, что ты променял меня на эту крикливую блондинку, - закатил я глаза, нарочито обиженно толкая Леонаса в плечо.

Шарлотта хмыкнула, позволяя Леонасу обвить ее талию рукой, водружая большую ладонь на ее живот. Морщинка между ее бровей разгладилась, будто ладонь, так нежно поглаживающая ее по животу, забрала всю боль, которую она чувствовала до этого момента.

- У меня преимущество в виде его потомства, - усмехнулась она. – Но я бы с удовольствием отдала бы тебе все эти ощущения от толчков. Не самое приятное чувство, знаешь ли.

Я пожал плечами.

- Знать не желаю о подобном! Это кара за мои потрепанные нервы! Кто, как не маленький монстрик, возместит вам все, через что вы заставили меня пройти, мерзкие женатики!

Леонас и Шарлотта одновременно закатили глаза.

- Ты не изменяешь своему образу чертового зануды, но я готова признать, что вы проделали отличную работу, - улыбнулась Шарлотта. – Этот фонд... у меня нет слов, чтобы описать то, как я восхищена всем тем, что сделала твоя мать.

Взгляд Шарлотты оторвался от разглядывания мозаики на полу и устремился к группе женщин, что стояли неподалеку. Она нашла глазами свою сестру, и благодарность, огромная и неописуемая, разгорелась в глубине ее глаз, когда немногим позже она перевела взгляд на маму, рядом с которой и застыла Виолетта Кларк, улыбаясь и о чем-то весело переговариваясь с незнакомыми мне женщинами, что, вероятно, были теми самыми жертвами домашнего насилия, которым всячески помогала мама в рамках своего фонда. Я чувствовал, как счастье захлестывает меня с головы до пят, когда видел ее такой занятой и сосредоточенной, вовлеченной в общественную деятельность, которая убедила ее в собственной значимости, и помогла поверить в себя и собственную важность.

Мама была достойна счастья, и я намерен был сделать так, чтобы в ее глазах впредь плескалась одна лишь радость.

- Мне нравится все за исключением этих светских раутов, на которых я чувствую себя мишенью, - пробормотал Рик, отвлекая меня от мыслей, так стремительно заполонивших мою голову.

Леонас хмыкнул.

- Это первый благотворительный ужин, устроенный фондом, Рик, а ты уже весь вымотался и начинаешь ворчать! - произнес он.

Рикардо горестно вздохнул, оглядываясь по сторонам.

- Меня раздражает, что они все на меня пялятся!

Шарлотта хмыкнула, глядя на него.

- Ты красивый, богатый и влиятельный, а потому – один из самых желанных трофеев на подобных вечерах. Думаешь, все эти благовоспитанные итальянки так озабочены чужими судьбами, что день и ночь только об этом и думают? Если подобные благотворительные ужины войдут в своеобразную традицию, то остается лишь поздравить их с тем, что у них появится еще одно место, где они могут найти себе достойного мужа! И да, кстати, Рик, одна сейчас идет прямо к тебе!

Я с улыбкой наблюдал, как бледнеет лицо брата, и как Леонас с Шарлоттой начинают хихикать. Рик осторожно перехватил узкую ладонь ненормальной блондинки из нашего квартета, притягивая ее к себе и обращаясь к Леонасу:

- Я украду у тебя жену на один танец, ты ведь не против?

Тот прыснул.

- Смотри, как бы она не отвила тебе все ноги!

Шарлотта закатила глаза.

- Ему не о чем беспокоиться, в отличие от тебя, любовь моя, - сказала она с улыбкой, позволяя Рикардо утянуть себя в центр зала, где танцевали еще несколько пар. – Так уж и быть, дорогой, ты не такой занудный, как твой старший братец, а потому я с радостью тебе помогу.

Они начали топтаться на месте в такт романтичной мелодии, а Леонас занял место подле меня, влюбленно глядя на свою жену. Я подал ему бокал шампанского, после чего ухватился за ножку собственного, отхлебывая живительной влаги.

- Как обстоят дела? – поинтересовался Леонас, с интересом заглядывая в мои глаза. Я прекрасно знал, что он имеет в виду, а потому оставалось только пожать плечами и вздохнуть.

- Все также радужно, как и было на протяжении последних десяти лет.

Цифра напугала меня, заставляя затаить дыхание. Десять гребанных лет. Я был влюблен в Фредерику уже десять проклятых лет, и все эти десять лет я сгорал от любви к женщине, будущее с которой казалось мне еще более размытым, чем то, которое я представлял себе, будучи маленьким ребенком, угнетенным и избитым собственным отцом. Эта цифра пугала, но в то же время ввергала меня в неописуемый словами восторг, который ясно указывал на то, что у меня определенно точно не все в порядке с головой.

- Она на тебя смотрит. И смотрит не так, как смотрела в прошлом. Она больше не видит в тебе ребенка или просто мальчика, дружище. Так смотрят на тех, кто им небезразличен! - вдруг шепнул Леонас, заставляя меня поперхнуться напитком. Дыхание сперло и сердце гулко забилось, заставляя ладони запотеть. Мне было двадцать четыре гребанных лет, так почему я все еще чувствовал себя чертовым подростком в самом разгаре пубертата, стоило мне только столкнуться с чем-либо, что было связано с Фредерикой?

- Не знал, что ты заделался знатоком женских взглядов! – фыркнул я, поправляя бабочку.

Леонас усмехнулся.

- Думаю, ты должен действовать более настойчиво. Полагаю, у тебя есть все шансы на то, что тебе ответят взаимностью.

Я выгнул бровь.

- Предлагаешь мне зажать ее в каком-нибудь углу церкви?

Белобрысый загадочно улыбнулся, а гребанная картинка того, о чем мы говорили в эту самую секунду, вдруг возникла перед моими глазами. Я отчетливо видел Фредерику – взбудораженную, тяжело дышащую, с покрасневшими от возбуждения щеками и припухлыми от поцелуев губами. Когда в последний раз я трахался? Я уже даже и припомнить такого знаменательного события не мог.

Никакие клятвы, никакие обещания не связывали меня с этой женщиной, но я чувствовал себя грязным после хаотичного секса с безликими шлюхами. Продолжать эту пытку было невозможно, и максимум, на что меня хватало – позволить девушкам сомкнуть губы вокруг моего члена. В ту же секунду перед взором появлялось лицо Фредерики и меня тянуло блевать от мысли, что она воспримет это, как измену, хотя я ничего ей не обещал.

Мы были никем друг другу, но, вместе с тем, я чувствовал, что нечто развивается, между нами. Я все еще помнил огонек ревности, вспыхнувший в ее глазах, и это было самое восхитительное зрелище, которое мне только доводилось видеть. Это заставляло надежду в моей душе вспыхивать с новой силой, вновь и вновь заставляя уверовать в то, что однажды Фредерика поймет, что монастырь – это не то, что она так упорно ищет в жизни, не в силах обрести спокойствия. Мне оставалось только верить и ждать.

Другого варианта расположить к себе Фредерику просто не существовало, и я, как никто другой, понимал это.

- О каких бесчинствах вы тут говорите?

Голос Джованни донесся откуда-то сзади. Он хлопнул меня по плечу и потрепал Леонаса по щеке, как делал это, когда тот был еще совсем мальчишкой. Леонас не возражал. Отношения белобрысого с дедом из-за камня преткновения под именем Шарлотта были несколько напряженными, но я знал, что они все также были привязаны друг к другу, как и много лет назад.

- Как твоя спина, дедушка? – поинтересовался Леонас, стоило нам только обменяться гребанными приветствиями. Джованни был человеком старой закалки, а потому не позволял нам забывать кто мы и кем мы являемся.

В ответ на вопрос внука Джованни только вздохнул.

- Мне хватает твоей матери, что не дает мне прохода своей заботой. Я все еще в самом расцвете сил, сынок.

Мы с Леонасом ехидно переглянулись.

- Та дамочка абсолютно с тобой солидарна, - хмыкнул я, указывая на женщину средних лет, которая заинтересованно окинула его взглядом.

Джованни лишь закатил глаза.

- Не для подобного рода дел, - отметил он, и мой взгляд коснулся кольца, которое он все еще носил на безымянном пальце. Он мог казаться свежим и бодрым, все таким же ворчливым и до невозможности интересным, но он уже не был тем Джованни, которым он был, когда его жена еще была жива. Смерть Ливии изменила его до неузнаваемости, и что-то подсказывало мне, что он так и не мог смириться с тем, что ее больше нет.

Заметив помрачневшее и погрустневшее лицо деда, сверлящего свое обручальное кольцо болезненным взглядом, Леонас поспешил перевести тему, а я всучил Джованни бокал шампанского, желая отвлечь. Тот не был глупцом, но позволил нам усадить себя в кресло у окна, и посмотрел на меня с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего.

- Мне не нужна жена, - с грустью произнес он, но в ту же секунду вцепился в меня цепким взглядом. – Однако, жена не помешает тебе.

Я закатил глаза, отворачиваясь. Джованни все еще не покидал попыток женить меня, и с годами стал только настойчивее, из-за чего я потерял всякое спокойствие в его компании.

- А ты нашел себе отличное занятие на досуге, дедушка, - ехидно фыркнул Леонас, пригубив шампанского. – Ты сменил одну интересную деятельность на не менее захватывающую. Быть главной свахой Наряда дело не из простых!

Мы с Леонасом прыснули, заставляя Джованни закатить глаза.

- Я бы не вмешивался в это дело будь ты простым солдатом, но ты Консильери, и ты – Скудери. Твоя семья занимает важное месте в клане, и тебе нужен наследник. Не можешь же ты родить его себе сам. Тем более, у Леонаса скоро родится ребенок. Было бы славно, если бы ваши дети имели столь же минимальную разницу в возрасте, как и у вас.

Я только вздохнул.

- Мне двадцать четыре, Джованни. Все еще впереди.

Тот фыркнул, укоризненно глядя на меня.

- Ты никогда не знаешь, откроешь ли завтра глаза или нет. Не понимаю, к чему ты так тянешь. Как ты правильно заметил, тебе уже двадцать четыре. Понятия не имею, почему мужчины в наше время стали так страшиться брака. Зал полон красивых, достойных девушек. Думаю, хоть ты найдешь себе жену, в жилах которой будет течь итальянская кровь. Моему внуку, как показывает опыт, такие не по нраву.

Леонас засмеялся, коротко кивая.

- Ооо, дедушка, ты даже понятия не имеешь, как он любит итальянок. Набожных и очень-очень религиозных итальянок!

Я взглянул на него убийственным взглядом, пихая локтем в бок, и поспешил перевести тему, потому что всякий разговор о женитьбе приводил меня мыслями к Фредерике.

- Как тебе вечер? – поинтересовался я у Джованни.

Тот усмехнулся, сделав глоток шампанского из своего бокала.

- Алессандро в своем репертуаре, - хмыкнул старик. – Он все также любит быть в центре внимания.

Подобно демону, заслышавшему призыв, Алессандро появился буквально из ниоткуда, сверкая своей лучезарной улыбкой. В своей, несомненно, дорогой монашеской робе он смотрелся едва ли не невинно, но хитрая, опасная, дьявольская улыбка на его лице буквально кричала о том, что за человек на самом деле скрывался за этим образом.

Она встал за трибуну, привлекая всеобщее внимание. Музыка стихла, и пространство в центре зала освободилось, позволяя всем наблюдать за тем, как Алессандро поправляет свои манжеты. Он прочистил горло и поприветствовал всех, добродушно и благосклонно улыбаясь.

- Добрый день, уважаемые дамы и господа! Рад вас приветствовать на благотворительном ужине, устроенном в честь годовщины открытия нашего фонда! – в зале послышались шепотки, пронесся ряд оваций, от которых и мы не остались в стороне, а потом Алессандро продолжил. – Вот уже третий год фонд уважаемой госпожи Скудери оказывает помощь жертвам домашнего насилия, помимо этого помогая всем малоимущим. Несмотря на то, что госпожа Скудери крайне стеснительна, сегодня я хочу пригласить ее прямо сюда, потому что, если бы не усилия и стальная воля этой, несомненно, сильной женщины, нас с вами сегодня бы здесь не было. Поприветствуем же! Госпожа Мария Скудери!

Глаза мамы широко распахнулись, стоило ей услышать свое имя, но я одобрял подобное решение несмотря на то, что знал о ее неуверенности в себе и некотором страхе, что она испытывала перед другими людьми. Тем не менее, это уже была другая женщина, нежели та, которую я помнил из далекого детства. В красивом черном платье и с уложенными аккуратно волосами, она смотрелась просто великолепно, являясь одной из самых красивых женщин в зале, притягивая к себе немало мужских взглядов, что, в свою очередь, заставляли меня желать выколоть им глаза. Она ограничила свои встречи с сумасшедшим братом, которого я вообще не желал видеть подле нее никогда боле, и теперь выглядела куда счастливее, чем тогда, когда была заперта в четырех стенах дома, навевающего ей ужасные воспоминания.

Валентина и Бибиана подтолкнули ее, и под бурные аплодисменты и щелчки камер, что пытались запечатлеть ее красивое лицо, она заняла место Алессандро, который подал ей руку, помогая встать на пьедестал. Его лицо склонилось, и губы оставили на тыльной стороне ладони невесомый поцелуй. Мама смутилась, но они обменялись легкими улыбками, и Алессандро встал рядом с монахинями, которые сразу расступились, стоило ему появиться. Что-то странное промелькнуло в их с мамой взглядах, но я предпочел не зацикливаться на этом, потому что искренне боялся пропустить даже одно простое словечко.

- Добрый вечер, - поприветствовала мама гостей, склоняясь ближе к микрофону. Со своего места я видел, как она сминает свои пальцы, что, едва ли не кричало о том, как она нервничает. Ее глаза лихорадочно метались по залу, и было видно, как она беспокоится и волнуется. Кто-то пихнул меня в бок локтем, заставляя несколько отодвинуться, успуая немного пространства, и Рик, объявившийся подле меня, посмотрел на маму с той же гордостью во взгляде, что и я.

И она, наконец, найдя нас взглядом, улыбнулась, робко и осторожно, заправляя за ухо выползшую прядь волос.

- Добрый вечер! – повторила она. В этот раз ее голос звучал куда громче и увереннее. – Я хочу поприветствовать вас от имени своей семьи. Для нас большая честь приветствовать вас всех сегодня здесь.

Мама, не отрываясь, смотрела на нас с братом. Раскрасневшаяся, напуганная, взволнованная и обеспокоенная тем, что сделает что-то неправильно, она, тем не менее, была уверена в одном – что бы не случилось, мы не позволим кому-либо ее обидеть. И это было самой большой реальностью, которою можно себе только представить.

- Я бы хотела ... я бы хотела пригласить сюда своих сыновей, - произнесла она тихо. Мы с Рикардом удивленно переглянулись, но Леонас подтолкнул нас, хлопнув по плечам. Мама с волнением глядела на нас, и под пристальным вниманием всего зала мы двинулись к ней, раздавая протокольные улыбки окружающим нас людям. Тут были и представители клана, и все те, кто так или иначе был заинтересован в деятельности фонда. – И еще! – вдруг взбудоражено проговорила мама. – Фредерика!

Сердце вновь забилось, словно сумасшедшее. Я велел себе успокоиться, но только и слышал бешеный стук, отдающий прямо в голову. Мои разум и сердце – все было подчинено этой женщине. И заметив ее подле себя, мягко улыбающуюся, смущенно отводящую взгляд, я в очередной гребаный раз поплыл. Не прошло и двадцати четырех часов с нашей последней встречи, но я чувствовал себя так, словно не видел ее вечность.

Истосковавшийся. Влюбленный. Обезумевший.

- Добрый вечер! – в унисон произнесли мы все, стоило нам подойти к маме. Она ответила нам благодарной улыбкой, возвращаясь к своей речи. Я заметил маленькую бумажку, на которой ее аккуратным мелким почерком были выведены немногочисленные слова.

- Я ... я очень благодарна всем, кто сегодня здесь. Фонд, и все, что с ним связано, все, что нам удалось сделать за эти три года – это наша общая заслуга. Если бы не ваши добрые и сострадающие сердца, то ничего бы не получилось. Я ... я не особо сильна в произнесении каких-либо речей, но я лишь хочу сказать, что я искренне рада, что с каждым днем в мире на одну каплю становится больше добра, больше счастья. Безопасность, чувство защиты и спокойствия – это то, на что имеет право каждый человек. Это то, к чему мы все должны стремиться. И ... за это надо бороться! Это достойно того. И я горжусь всеми, кто это делает! Я ... спасибо за ваше внимание!

Голос мамы оборвался, и я с замершим от тоски сердце наблюдал, как слезы покатились из ее глаз. Она стремительно смахнула их, и в эту самую минуту я так ею гордился. Она шмыгнула носом, и поблагодарила всех еще раз, смущенно склонив голову, вероятно, считая, что абсолютно провалила свое первое публичное выступление, но я обнял ее, прижимая к себе и прошептал на ухо:

- Я горжусь тобой, мама!

Она улыбнулась, глядя на меня ясными карими глазами, полными благодарности.

- Я бы не сделала этого без вас! – прошептала она, обнимая и меня и брата, привлекая нас ближе. Ее руки все также мягко обвили наши плечи, хотя ей трудно было обхватить нас в силу роста и крупного сложения тела, но эти объятия – несколько неловкие, простые – были самыми теплыми, которые нам с Риком доводилось встречать.

- Вы просто невероятная женщина, Мария! – голос Фредерики, так резко прозвучавший сзади, напомнил о том, что она рядом. Совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки, которой я могу коснуться ее красивого, светлого, мягкого и доброго лица, которое вселяло в меня веру в то, что этот прогнивший насквозь мир имеет право на надежду.

Мама и Фредерика крепко обнялись. Я глядел на то, как две любимые мной женщины обменялись улыбками, выглядя так гармонично и слаженно. Фредерика все чаще и чаще напоминала мне маму – своей доброй душой, спокойным нравом и чистым сердцем. С годами я все четче осознавал, что мое сердце искало кого-то, кто был бы характером похож на маму.

И Фредерика оказалась тем самым ангелом, ниспосланным с небес в самые дерьмовые времена, чтобы вытащить меня из той тьмы, в которую я был погружен с самого детства.

- Привет, - прошептал я, - когда Алессандро пригласил маму на танец, уводя ее в центр зала. Лицо матери побагровело от смущения, но она вложила маленькую ладошку в его ладонь, и они вновь переглянулись, и вновь эти взгляды показались мне подозрительными. Тем не менее, Фредерика отвлекла меня своим ответом.

- Привет, - улыбнулась она, обнажая ровный ряд белоснежных зубов. – Отлично выглядишь!

Я вздохнул, подавляя внутренний трепет, и ехидно окинул ее взглядом с головы до пят.

- Это должны были быть мои слова.

Она усмехнулась, переминаясь с ноги на ногу. Я чувствовал небывалый восторг, жадно наблюдая за тем, как Фредерика краем глаза оглядывает меня с особой тщательностью. Ее глаза медленно блуждали по моему телу, и я все бы на свете отдал за возможность узнать, какие именно мысли в эту самую секунду витают в ее голове.

Нашему маленькому крайне неловкому, пропитанному неведомыми нам обоим чувствами, разговору, не суждено было продолжиться. Сантино утянул Фредерику танцевать, стрельнув в мою сторону несколько удивленным взглядом, вероятно, задаваясь вопросом, что может связывать меня и его младшую сестру. Она проводила меня виноватым взглядом, напоследок еще раз улыбнувшись, и в этот момент неожиданным образом оказалась бок о бок с Шарлоттой и Леонасом, которые лениво топтались на одном и том же месте.

В моей голове в эту самую секунду вдруг ясно проступил образ Фредерики в простом белом платье и мягких пушистых тапочках, в какие вцепилась в прошлый раз Шарлотта, увидев их по телевизору. Ее волосы мягко ниспадали на плечи, а лицо было озарено светом. Но самое важное в этом будоражащем видении – ее тонкие руки, накрывшие большой живот.

Я никогда не видел в Фредерике простую девушку, к которой меня неожиданно потянуло. Было ли это одержимостью или же нет – я не знал, но каждый гребанный план, связанный с ней, имел долгосрочную перспективу, в которой Фредерика была женщиной, на которой я хотел жениться.

Я хотел, чтобы она стала моей женой. Я хотел, чтобы она родила мне детей. Хотя, справедливости ради, я должен был сказать, что я просто хотел ее. Я принял бы любое решение, которое она сделала бы насчет нас.

Главное – чтобы были эти самые «мы».

Некоторое время спустя, танцуя с некой девушкой, которая показалась мне самой незаинтересованной мной среди других, я все продолжал думать о Фредерике.

И в каждой моей мысли мелькала еще одна, связанная с тем, что я представил себе на долю секунды.

Мне нельзя было мечтать. Это было чревато тем, что я терял всякое терпение. И это ведь не случилось со мной вчера, или даже позавчера.

Это случилось давным-давно. Одним солнечным днем далекие десять лет назад.

***

Фредерика

Я вцепилась в поручни террасы, стараясь успокоить свое болезненно сжимающееся с каждой секундой сердце, потому что видеть АрДжея в компании другой женщины было невыносимо больно. Некий внутренний голос вовсю хохотал, и я лишь могла прикрыть лицо руками, опускаясь коленями на холодную землю. Он все еще стоял перед взором: статный, красивый, величественный.

И рядом с ним стояла девушка: красивая, благородная, и готовая сказать ему «да» без каких-либо лишних раздумий. Ни в какое сравнение с простой дочерью водителя, что десять долгих лет не может дать точного названия тому, что между ними происходит.

К тому же, все девушки, что так жадно смотрели на него, готовые в любой момент кинуться в его объятия, разделить с ним постель и прочее – все были молодыми, в отличии от меня, которой через три года уже должно было исполниться тридцать.

Если и была во мне какая-либо уверенность в том, что я могу заставить его смотреть на меня в то время, когда все женщины смотрят на него, то она улетучилась в то самое утро год назад, когда я с запоздалым пониманием обнаружила морщины и осознала, что выгляжу куда взрослее той девушки, какой была в семнадцать, когда он меня встретил.

Три последних года пролетели как одно быстрое мгновение. Мостом между нами стала Мария. Регулярные встречи с ней заставляли пересекаться и с ее сыном, без которого я теперь не могла представить своей жизни. АрДжей сделал все так, как и обещал. Он больше не напирал, но настойчиво и постепенно продвигался в самую глубь моего сердца, заставляя меня изнывать от странного ощущения в груди. Тина говорила, что я прекрасно осознаю, что именно происходит. Однако, это пугало меня своей новизной, пугало тем, что перечеркивало то, чем я жила и живу последние два десятка лет.

Частые совместные завтраки, чаепития на заднем дворе церкви, нередкие встречи и разговоры, разговоры, разговоры – я жизни своей не могла представить без всего того, что за последние три года стало обыденностью, и в самым главным элементом в этом обыденности был АрДжей.

Чья-то рука коснулась моего плеча, заставляя вскрикнуть. Я отшатнулась, едва ли не падая навзничь, и взмолилась тому, чтобы это не был АрДжей. Увидеть его в эту самую секунду означало породить катастрофу – я хотела взять его за руку, обнять, поцеловать – да что угодно, лишь бы не позволять ему смотреть и касаться другой женщины.

С каких пор жизнь изменилась до неузнаваемости? Готова ли я была отдать ему все то немногочисленное, что у меня было?

Я понятия не имела.

- Папа!? – воскликнула я, выдыхая. Рука вцепилась в ткань на груди, что вздымалась от тяжелого дыхания.

- Что ты здесь делаешь, Фредди? – удивленно спросил он, обеспокоенно вглядываясь в мое лицо. – Ты в порядке? Ты вся дрожишь?

Я вздохнула, коротко кивая.

- Холодно, - солгала я, отчаянно краснея. Папа усмехнулся, стремительно снимая свой пиджак и накидывая на мои плечи. Ткань сохранила его запах и тепло, и я мгновенно вжала голову в плечи, стараясь сохранить это чувство дома, которое я испытывала только рядом с ним.

- Ты должна теплее одеваться, - усмехнулся папа, подходя ближе. Его сильные руки обвили мои плечи, и я спрятала лицо на его груди, только там позволяя себе горестно вздохнуть. В детстве он укачивал меня на руках, сидя в своем кресле в гостиной, когда уже не хотелось смотреть фильм, а просто хотелось обниматься. Вот и в эту самую секунду, папа, сам того не осознавая, дал мне именно то самое, что было в эту секунду крайне необходимо – свое тепло и свою заботу.

- Так теплее? – поинтересовался он с усмешкой.

Я крепче обняла его, коротко кивая.

- Я люблю тебя, папа, - сказала я, зарывшись лицом в его грудь, но была уверена, что он слышал мои слова. Погладив меня по голове, папа произнес тоже самое.

- Я скучаю по тебе, Фредди. Но я ... я не готов тебя терять. И если быть рядом с тобой означает принять твое решение, то я его приму, потому что я твой отец, дорогая. И я безумно люблю тебя.

Подступивший к горлу комок стал ощущаться крайне неприятно, а голова была набита сомнениями, болью, грустью и принятием того, что мой эгоизм причинял ему неописуемые душевные муки. Я с горечью взглянула в его тоскливое лицо, приподнимая голову. Седина полностью завладел его волосами, морщины стали куда заметнее и в последнее время он все чаще стал выглядеть болезненно бледно.

- Я люблю тебя, папа, - прошептала я, стараясь не позволить слезать пролиться. В том замке, в котором я добровольно заключила сама себя много лет назад, образовалось огромное количество трещин, и те, что касались папы и АрДжея – были самыми крупными из всех, что имелись.

Папа ничего не ответил. Он прижал меня крепче, и мысли об АрДжее снова заполонили голову, грозясь свести меня с ума. Мне снилось всякое – и то, как мы просто разговаривали, попивая лимонный чай в беседке в саду, и то, как я плавилась под его прикосновениями, являясь заложницей воспоминаний трехлетней давности, где он касался меня, словно оставляя отпечатки своих пальцев на моей коже. Я думала о поцелуях, думала о разговорах, думала о прикосновениях и думала о чувствах, и все это, так или иначе, всегда приводило к нему.

Это пугало меня. Это ввергало меня в ужас.

- Я могу кое-что спросить?

Холодный ветер трепал наши волосы, а я все пыталась натянуть полы пиджака на папу и умоляла его войти внутрь, но он отказывался, улыбаясь и говоря о том, что хочет надышаться свежим воздухом. Мои слова удивили его, заставляя выгнуть бровь.

- Конечно, милая.

Видит Господь, я не хотела задавать этот вопрос, но он вырвался из моего рта совершенно неожиданно, заставляя побледнеть от страха быть понятой в самом прямом смысле этого слова.

- Как ты понял, что влюблен в маму?

Я прикусила свой длинный язык, но уже было поздно – вопрос вырвался из моего рта, стремительно и абсолютно беспощадно, и удивил не только меня, но и папу. Он посмотрел на меня сверху вниз, подозрительно выгибая бровь, и я покраснела с головы до пят, ощущая жар даже в кончиках пальцев. Спрятав лицо в лацканах его жилетки, я замычала:

- Забудь об этом.

Грудь отца подо мной затряслась, и очень скоро я поняла, что от смеха.

- Я все ждал этого вопроса от твоего брата, но он такой твердолобый и упрямый, что так и не исполнил всех моих фантазий относительно моего отцовского предназначения.

Я усмехнулась, но стыд и смущение все еще поглощали меня, и я качнула головой.

- Забудь об этом! – взмолилась я. – Пожалуйста, забудь об этом!

Дело даже состояло не в том, что это было крайне смущающе. Поглощенная своими собственными переживаниями, я переступила ту грань, которую никогда не позволяла себе пересекать. С самого раннего детства мне всегда казалось крайне бестактным и жестоким спрашивать у папы что-либо, что касалось их с мамой прошлого. Все, что я знала о ней, я черпала из его собственных рассказов и рассказов Санни, но я никогда не отважилась сама спросить у него что-либо, что напомнило бы ему о ней.

Я считала это крайне жестокой пыткой – дочери, из-за которой он потерял жену, спрашивать о том, какой она была, вороша и без того болезненные, незаживающие раны, которые с огромным трудом покрывались едва заметной коркой.

- Забудь! – прошептала я. – Пожалуйста, прости. Не думай об этом!

Стыд и вина, самые обыденные чувства в моей груди, вновь завладели моим сердцем, но папа не выглядел грустным или тоскливым. Скорее, он выглядел задумчивым, а улыбка на его лице была мягкой, как никогда прежде.

- Почему же? – вздохнул он, глядя на меня с высоты своего роста и заправляя под платок выбившуюся прядь волос. Каждое его прикосновение было пропитано лаской и заботой. – Я могу ответить на этот вопрос.

Я покачала головой.

- Я ...

Папа усмехнулся.

- Я знаю, о чем ты думаешь, милая, - проговорил он, и на его лицо легла тень грусти. Он обхватил мое лицо ладонями, внимательно вглядываясь в слова. – Ты не должна бояться спрашивать меня о чем-то, что связано с мамой. Я ...

Я судорожно вздохнула, стыдливо опуская голову вниз.

- Прости, - прошептала я.

Папа хмыкнул.

- О чем ты сейчас думаешь? – спросил он внезапно. Он всегда был мастером по выдвижению крайне неожиданных вопросов, и застигнутая врасплох, я выдавила:

- Я не хочу причинять тебе боль, папа.

Он легко покачал головой, поглаживая меня по щекам.

- Это не причиняет мне боль, Фредди, - пояснил он. Пожав плечами, он продолжил: - Скорее, на меня навевает приятная душе грусть. Такие моменты не позволяют мне забывать, а я, знаешь ли, не хочу забыть ни минуты, проведенной с твоей матерью. И отвечая на твой вопрос, я лишь могу сказать, что однажды я взглянул на нее и понял, что она – все, чего я когда-либо хотел. Ни большее, ни меньшее – та самая золотая середина, к которой стремятся все люди.

Завороженная его словами, я пролепетала:

- И ты не побоялся?

Папа выгнул бровь.

- Чего боятся в любви, Фредди? В том ее прелесть – с этим чувством в груди ты становишься самым бесстрашным человеком на свете!

Слова отца заставили меня судорожно вздохнуть, запуская огромный механизм моего внутреннего зверя, пожирающего меня сомнениями относительного всего на свете, начиная от моего существования и заканчивая всем остальным. У меня определенно были некоторые чувства к АрДжею, но они не делали меня бесстрашной. Они не испепеляли страх внутри меня.

Они лишь порождали тысячи новых.

- Могу теперь я задать тебе вопрос?

Я вздохнула, понимая, что отвертеться не получиться, хотя, зная папу, он никогда не стал бы напирать.

- Конечно.

Папа усмехнулся, прижав меня к груди.

- Есть ли кто-то, кто делает тебя бесстрашной?

Несмотря на то, что я ждала этого вопроса, он все равно меня напугал, заставляя напрячься все мои внутренности, а саму меня замереть на месте. Сердце бешено колотилось в груди, требуя то ли выхода, то ли угрожая тем, что остановится навсегда. Я не могла ответить на этот вопрос. Мыслей было так много, и все они ворочались вокруг образа одного единственного человека, который пробуждал во мне неизвестность.

Мне было страшно. Ни о каком бесстрашии и речи не шло.

- Нет! – запальчиво ответила я, неловко хихикая. – Конечно, нет! Я ... я просто спросила! Это не было чем-то... я... ты ведь знаешь, что не положено...

Папа молчал. Его рука гладила меня по голове, словно вселяя спокойствие, но в душе творился один только хаос. Он больше ничего не сказал, продолжая сохранять молчание. Может и крылось за этим что-то, что он пытался донести до меня, но я не могла в эту минуту думать о чем-либо, кроме того, что в моем маленьком мирке, где я была заперта долгие годы, все чаще чувствуется тряска.

Вскоре папа отпустил меня. Он отошел назад, глядя на меня пристально. Его рука опустилась на мое плечо, сжимая его.

- Возможно, мои слова сейчас удивят тебя. Возможно, ты разозлишься. Будешь в ярости, или же будешь обескуражена, но ты с детства предпочитала не видеть проблему, пока ее тебе не озвучат. Я видел, как он смотрел на тебя, Фредерика. И я видел, как ты смотрела на него. Мне не нужно уточнять, кого я имею ввиду, потому что ты и сама прекрасно это понимаешь. Я хочу лишь сказать, что время – это то, что нам неподвластно. Мы не можем заставить его остановиться, чтобы дать себе шанс подумать о чем-то. И порой люди опаздывают, Фредди, потому что время идет. Оно безжалостно. И когда становится поздно, мы пониманием, что было так много всего, что было подвластно нам в тот самый момент, но миг ушел, и его больше не вернуть. Не теряй свой миг, дорогая.

Он отступил на шаг, потом на другой, потом двинулся в сторону французских дверей, ведущих обратно в зал. Я стояла посреди террасы, обдуваемая холодным, пронизывающим ветром, когда папа обернулся, выглядя крайне неуверенным и погрустневшим.

- Ты все еще хочешь этого? – спросил он неожиданно. Его глаза были устремлены на крест, что сверкал на моей груди. Он окинул непроницаемым взглядом монашескую робу, в которую я была облачена, а потом мы встретились глазами, и я не смогла найти слов, чтобы ответить ему что-либо.

Хмыкнув, папа ушел, оставив меня одну, и единственное, в чему я была уверена в эту самую секунду – я абсолютно точно видела, как его губы дрогнули в мимолетной улыбке.

***

Ни пыль на книжных полках отца Алессандро, ни неумолкающий рот Тины не могли отвлечь меня от мыслей относительно слов, сказанных папой несколько дней назад на благотворительном ужине. Они продолжали и продолжали раздаваться в моей голове с поражающей привычностью, не позволяя нормально ни есть, ни спать, ни контактировать с людьми. Особенно, с АрДжеем, которого я старалась избегать последние три дня, из-за чего проблем со сном прибавилось, а еще с особым рвением накатывала тоска.

Я сходила с ума. Другого объяснения всему, что со мной происходило, найти не получалось.

В реальность меня вернула тряпка. Мокрая ткань мимолетно коснулась лба, а потом звонко шлепнулась о деревянную поверхность пола, но этого мгновения хватило, чтобы вернуть меня в чувство. Я недовольно взглянула на ухмыляющуюся Тину, которая стояла рядом, уперев руки в бока.

- Где ты витаешь?

Я вздохнула, качая головой.

- Просто задумалась.

Тина хмыкнула, махнув рукой.

- Сил никаких нет больше наблюдать за этой проклятой драмой. Просто признай, что ты хочешь его!

Мои широко распахнувшиеся от ужаса глаза воззрились на нее с укором.

- Не говори глупостей!

Она фыркнула, закидывая тряпку себе на плечо. Принявшись с особым рвением надраивать книжную полку из черного дерева, я старалась не думать о ее словах. Признавать что-то настолько масштабное означало принять факт того, что назад дороги нет. Это или уничтожит меня, или уничтожит.

Вариант один и исход тоже один.

- Поверить не могу, что ты отвергаешь его по неизвестным тебе самой причинам. Хоть бы определилась с ними.

Я вспыхнула.

- Я монахиня! Какая еще причина тебе нужна.

Тина хихикнула.

- Думаешь нам, служителям веры, запрещено испытывать элементарную человеческую радость? Поинтересуйся у отца Алессандро, он у нас в этом плане самый счастливый!

Ухватившись за эту нить, я вцепилась в возможность перевести тему, которая вгоняла меня в краску.

- Что ты имеешь в виду?

Тина ехидно подмигнула мне, вздыхая. Она подошла ближе, наклоняясь к моему уху, и воровато оглядевшись по сторонам, зашептала.

- Я несколько раз слышала из его кабинета голос по ночам. Тем более, он очень часто пропадает. Сложить два и два не составляет особого труда, знаешь ли.

Данная мысль не вязалась с крайне холостяцким образом жизни, какой вел святой отец. Мне ничего не было известно о его прошлом за исключением уверенности в том, что он был частью Наряда. Что-то подсказывало мне, что он до сих пор являлся частью Синдиката, однако, подобные мысли приходилось заталкивать куда подальше, потому что отец Алессандро стал неотъемлемой частью жизни, в которой мы все крутились, подобно белкам в колесе. Представить его с женщиной было сложно. На мой взгляд он был самым отчаянным противником серьезных отношений, принимая во внимание его легкий характер и игривую натуру.

Хотя, кто отменял утехи на одну ночь? Как Тина правильно подметила, мы были лишь служителями веры – такими же людьми, как и все остальные.

Закатив глаза, я взглянула на нее с недовольством, отмечая веселье, что читалось в глубине ее красивых глаз.

- Порой мне кажется, что за неимением возможности смотреть телевизор, ты прямо тут разыгрываешь всю эту драму! – проговорила я, качая головой. С остервенеем принявшись протирать корешки многочисленных книг, я недовольно забурчала: - Почему мы вообще должны заниматься подобными делами? Мы монахини или личные горничные отца Алессандро?

Подруга развела руками.

- Старик превратил это место в гребанный курорт. За возможность пить кофе и не вести тот самый аскетический образ жизни, о котором все проповедуют, я готова хоть вечность драить эти проклятые полки.

Я лишь недовольно качнула головой в ответ.

- Все это неправильно, - проговорила я, с некоторым сожалением глядя на Библию, которая столь неожиданно оказалась в руках. – Это место перестало напоминать церковь.

Тина тяжело вздохнула, заслышав мои слова. Закинув тряпку на плечо, она подошла ближе, трепля меня по голове.

- Ты всегда слишком много думаешь! Мы живем в эпоху инноваций. Что плохого в том, чтобы немного отойти от привычных правил. Разве они не созданы для того, чтобы их нарушать?

Ее слова не вязались с тем, где мы находились, кем были и чему поклялись служить. Монашеский образ жизни подразумевал аскетизм, подразумевал послушание, но мы все отошли от этого в тот самый день, когда святой отец переступил порог церкви. Тина была его самой главной поддержкой, я изнывала по мужчине, а все остальные были заняты тем, чтобы не забыть о том, зачем они здесь.

К своему священному ужасу, я понимала, что я забываю.

- Прополосну их, - хмыкнула Тина, забирая из моих рук тряпку. – Не думай слишком много. Я прямо вижу этих твоих тараканов, что снедают тебя изнутри. Просто живи. Что в этом такого?

Коротко кивнув, я рассеяно наблюдала за тем, как ее спина исчезала за массивной дубовой дверью, оставляя меня одну в просторном уютном кабинете, где было тепло и уютно, и где мрачные, не позволяющие успокоиться мысли вновь завладели моим сознанием. Жизнь переворачивалась верх дном с завидной скоростью – не успевала я понять одно, как судьба жестоко утыкала меня носом в абсолютно другое испытание, с которым рано или поздно приходилось столкнуться лицом к лицу, и с каждым днем, осознавая то, в каком положении я сейчас находилась, я понимала, что этот бой выиграть не смогу, как бы отчаянно я того не хотела.

Церковь всегда была для меня местом, что спасала меня от собственных мыслей, которых с раннего детства было невообразимо много, но теперь и она не могла помочь мне в том, чтобы найти внутренний покой. Мысли о том, жалею ли я о своем решении посвятить всю себя вере, все чаще занимали все больше и больше пространства в моей голове. Я видела, как вокруг меня кипела жизнь – как люди, которых я знала, двигались дальше, тогда как я так и не смогла избавиться от чувства вины в груди, и это, неожиданно, заставляло меня испытывать странную тоску. Было все чаще праздников, на которых меня не было, все чаще событий, которые я пропускала.

Жизнь родных и близких мне людей кипела, поражая своим разнообразием, и мне ничего не оставалось, кроме как задаваться вопросом о том, была ли церковь и правда тем самым, чему я хотела посвятить всю свою жизнь?

Проблема состояла в том, что я не знала. В этом был и корень всех моих бед.

Желая утопить мысли в работе, я стала перебирать книги, все еще рассеяно перебирая самые различные мысли в голове: о папе, об АрДжее, о себе, и о будущем, которое столь стремительно настигло. Какой мне представлялась жизнь в далекие семнадцать лет, когда церковь и монастырь казались мне единственно верным решением? Я уже и не могла вспомнить этой маленькой детали, как бы того не желала.

Запутавшись в коконе собственных мыслей, я задела рукой стопку книг, которые складывала на столе, желая протереть полку. Они с треском свалились на пол, заставляя меня ахнуть. Поспешно присев, я начала складывать философские трактаты на место, как вдруг из «Даров волхвов» Генри выпало несколько фотографий. Удивленно застыв на месте, я протянула руку, касаясь их самыми кончиками пальцев, словно они могли развалиться, коснись я их как-то иначе.

На фотографиях была молодая красивая девушка.

- Так вот куда я убрал их, - донесся до меня приглушенный голос. – А я уж думал, что в пьяном угаре сжег их. Порой разбираться с демонами прошлого так сложно, что хочется просто уничтожить их. Вот бы это было легко, как кажется на первый взгляд.

Вскочив с места, я взволнованно взглянула в внимательные глаза святого отца. Тоскливая маска в эту самую секунду царствовала на его лице, заставляя меня удивленно вглядываться в незнакомый мне образ. Он подошел ближе, приседая на одно колено, и собрал вывалившиеся фотографии, нежно проводя по глянцевой бумаге кончиками пальцев.

- Столько лет прошло, - хмыкнул он, разглядывая девушку, что с улыбкой взирала на него с фотографий. Любопытство подстегивало поинтересоваться тем, кем она была ему, но смущение и страх надавить на больное не позволили мне этого. Я замолчала, разглядывая фотографии вместе с ним, наблюдая за тем, как снимки сменяются один за другим, но человек, запечатленный на них, остается неизменным.

В эту самую секунду я поняла одну очень важную вещь: несмотря на весь образ веселого и легкого на подъем человека, отец Алессандро оставался самой закрытой книгой, которую только можно представить.

Кем была девушка на этих фотографиях и как такой человек, как он, вообще забрел в чертоги церкви?

- Это Айрис, - произнес он с улыбкой, наблюдая за моим задумчивым лицом и прикушенной в любопытстве губой. Я смущенно отвела глаза, не желая стеснять его, но он сам продолжил. – Моя жена.

Мой удивленный вздох заставил его прыснуть, но он не отрывал взгляда от снимков. Я недоуменно смотрела то на него, то на девушку на фотографиях. Она была красивой: длинная копна светлых волос была заплетена в тугую косу, на ней был топ и джинсы низкого посада. Мягкая улыбка выделялась особенно ярко на ее лице.

- Она ...

Мой едва слышимый шепот показался мне крайне громким. Святой отец хмыкнул.

- Она умерла.

Его голос был пропитан болью, и я впервые видела его таким, каким видела в эту самую секунду. Я знала о наличии его веселой стороны, была прекрасно знакома и с той, которая была крайне опасна, но в эту самую секунду он казался уязвимым.

- Мне ... мне жаль, - произнесла я, опуская глаза. Говорить об умерших было моей самой слабой стороной. Мне вдруг вспомнились многочисленные фотографии мамы в доме, которые причиняли мне почти физическую боль. Папа убрал их, чтобы успокоить меня после того, как положил бабушку в психиатрическую больницу. Причиняли ли и отцу Алессандро фотографии боль, раз он решил убрать их на дальнюю полку, скрыв между страниц старой, выцветавшей книги?

- Не стоит, - произнес он также тихо, как и я. – Это былое. Она очень красивая, правда?

Его вопрос застал меня врасплох, но я поспешила ответить, коротко кивнув головой.

- Ее волосы ..., - благоговейно поведала я.

Он усмехнулся, кивая.

- Порой мне кажется, что я все еще помню их запах, а порой кажется, что нет, и тогда мне страшно. Прошлое на то и прошлое, чтобы там же и его оставлять, но некоторые вещи страшно забыть. Их не хочется забывать.

Мне вспомнились слова папы, который сказал то же самое о воспоминаниях, что касались мамы. Что в словах отца, что в словах священника – везде крылась густо приправленная болью тоска, но они с удовольствием помнили о ней. Они не хотели быть свободными от этих воспоминаний. Хоть подобное и причиняло боль, но они предпочитали помнить, и это оставалось за гранью постижимого для такого человека, как я.

Очень часто мне хотелось просто стереть себе память и не помнить ничего, что на протяжении всей моей недолгой жизни терзало меня с особым наслаждением.

- Когда она умерла? – поинтересовалась я тихо, когда терпеть гнетущую тишину, воцарившуюся между нами, было уже невозможно. Мне не хотелось отвлекать отца Алессандро от его мыслей, но он выглядел так, словно молил о том, чтобы его выдернули из лап внезапного нахлынувших воспоминаний прошлого.

Тяжело вздохнув, отец Алессандро опустился в свое излюбленное кресло, запуская ладонь в идеально уложенные волосы. Прическа была безвозвратно испорчена, но он не особо был заинтересован в этом. Пожав плечами, он ответил, взглянув на меня с тоскливой улыбкой.

- Двадцать? Может даже больше.

Более двух десятков лет. Какими же молодыми они были?

- Она была больна чем-то?

Святой отец фыркнул, его грудная клетка судорожно приподнялась и также тяжело опустилась. Он отвернулся, с обрыва кидаясь в воспоминания двадцатилетней давности, и было видно, что даже спустя два десятка лет, они все также причиняют ему боль, как бы он не пытался показать обратное.

- Она была больна добротой, чем и воспользовался наш ублюдочный сосед, наведавшись к нам в дом, когда меня там не было, - произнес он, и его лицо исказила гримаса отчаяния. Что-то подсказывало мне, что эта история не позволит мне заснуть этой ночью. – Старый ублюдок!

Слова были пропитаны болью. Отец Алессандро опустил голову, сжимая губы в тонкую линию. Его руки мелко дрожали, и он сжимал в пальцах некую бумагу, с каждой секундой грозясь разорвать ее на мелкие-мелкие кусочки.

- Я ..., - у меня пересохло во рту, и стоя рядом с письменным столом, за которым восседал отец Алессандро, я переминалась с ноги на ногу, отчаянно заламывая пальцы. Я понятия не имела, что могу сказать в эту минуту, что вообще можно сказать, но, как оказалось, святой отец вовсе не нуждался в моих словах.

Он словно забыл о моем существовании.

- Он изнасиловал ее, - прошептал он, откинувшись в кресле. – Изнасиловал, а потом нанес несколько ножевых ранений, испугавшись последствий. Мерзостный ублюдок! При вскрытии выяснилось, что она была беременна. Я был искренне поражен жестокостью судьбы, в одночасье лишившей меня любимой женщины и ребенка, о котором я даже не догадывался. Поразительная жестокость. Я убил ублюдка, но разве это когда-либо помогало? Месть не возвращает былое. Она лишь оставляет за собой пустоту, которую временно заполняла.

От его слова у меня закружилась голова. На долю секунды перед взором возникла яркая картинка красивой, молодой девушки, которая смотрела с фотографий, а в другой момент я уже видела ее в луже ее собственной крови, и тошнота подкатила к горлу, заставляя меня отвернуться от равнодушного, побледневшего лица отца Алессандро.

- Мне жаль, - искренне прошептала я. Подойдя ближе, я не нашла иного способа выразить свое сочувствие, кроме как положить руку на его крепкое плечо. Он вздрогнул, словно вспомнил о том, что я все еще здесь. Взглянув на меня снизу вверх, он усмехнулся, похлопывая меня по руке.

- А вы не такая черствая, сестра Донателла, какой пытаетесь казаться, - сказал он с горестной усмешкой.

Я улыбнулась, пожимая плечами.

- Не бередите старые раны, - попросила я, сжимая его плечо. Он улыбнулся, коротко кивая, хоть эта улыбка и далась ему крайне сложно, что было видно невооруженным глазом.

- Забыть обо всем на свете нереально. Порой прошлое настигает неожиданно, но так надо, чтобы чувствовать себя живым, и понимать, что ты прожил не один десяток лет. И прожил не просто так. Воспоминания являются хроникой нашей жизни. Они рассказывают о том, кем мы были, и объясняют то, почему мы являемся теми, кем являемся сейчас. Некоторые воспоминания болезненные, на каждое такое приходиться десять счастливых, и несмотря на боль, что я испытал в эту секунду, воспоминание о ее светлой улыбке все равно заставляют меня с радостью вспоминать былое. Ради таких моментов и стоит ворошить прошлое.

Я вздохнула. Было кое-что, что не давало покоя с тех пор, как я стала неожиданным слушателем святого отца.

- Как ... как вы попали в церковь?

Казалось, этот вопрос не давал мне покоя с того самого дня, как мы познакомились три года назад. Отец Алессандро удивленно выгнул бровь, переворачиваясь фотографии, чтобы более не смотреть на улыбающееся лицо своей потерянной возлюбленной, и улыбнулся, разводя руками.

- Признаться честно, я не помню, - усмехнулся он, покачиваясь на своем месте. Он пожал плечами, цокнув языком и снова улыбнулся. – После смерти Айрис жизнь казалась мне такой пустой, что я метался от одного места к другому. Я был узником тюрьмы, в которою сам же себя и заключил. Вина ... грызла меня изнутри, не позволяя нормально вздохнуть. Как я высказал все, что накопилось на душе некоему священнику, и тот посчитал своим священным долгом вернуть мне искру жизни. Клану как раз требовался человек, который легко внедрился бы в эту сферу, и я решил примерить на себя эту роль. Удивительно, как круто поменялась моя жизнь с тех пор.

Святой отец говорил и говорил, но я замерла еще на том моменте, когда он упомянул про вину. Кто же скрывался под маской этого веселого мужчины? Знал ли кто-нибудь его настоящего?

- У вас получилось? – спросила я внезапно. Он недоуменно выгнул бровь, вопрос читался в его глаза. Я опустила голову, глядя на свои изгрызенные в порыве нервоза ногти. – Чувство вины... вы смогли отпустить его?

Отец Алессандро ответил не сразу. Он внимательно смотрел на меня, пытаясь что-то найти то ли в моих глазах, то ли на лице, отчего у меня даже появилось ощущение, что вылез третий глаз на лбу, о существовании которого у человеческого рода он даже не догадывался.

- Вы ведь понимаете меня, не так ли? – ответил он вопросом на вопрос. Пришла моя очередь недоумевать, но он поспешил пояснить. – Я ... я осведомлен о том, почему вы решили стать монахиней, сестра Донателла.

Я горько усмехнулась, отводя взгляд.

- И каков ваш ответ?

Он вздохнул, позволяя мягкой улыбке украсить его погрустневшее лицо.

- До некоторого времени я все также блуждал во тьме, пытаясь найти выход оттуда, откуда мне это казалось невозможным. Но в конце каждого тоннеля есть свет. Главное – увидеть его, и идти в его направлении. Чувство вины навсегда останется со мной. Вина за то, что я не уберег ее. Что меня не было рядом, когда я так был ей нужен. Но что я и понял за свою жизнь, так это то, что спасают не места. Спасают люди. Не ищи, где спрятаться, Фредерика. Ищи людей.

Он умолк, но слова продолжали набатом звучать в сознании, и нечто щелкнуло. Оставалось лишь понять что.

- Вы можете идти, сестра, - произнес он. – Дальше я сам справлюсь.

Я коротко кивнула, машинально двигаясь в сторону двери. Внутри назревал вопрос, который не давал мне покоя. Отец Алессандро встал с места, осторожно складывая фотографии в ту самую книгу, нежно оглаживая видавшую на своем веку обложку. Я осторожно схватилась за ручку двери, чувствуя, как сердце бешено бьется в груди.

Любопытство и страх возобладали над желанием закрыть глаза и просто плыть по течению, как я привыкла делать.

- Я могу задать вопрос?

Святой отец удивленно взглянул на меня, не понимая, что меня все еще держит здесь. Легко кивнув, он внимательно посмотрел мне в глаза.

- Если в моих силах будет ответить...

Я пожала плечами, и закусив щеку изнутри, на одном дыхании выпалила.

- Если бы у вас появился человек ... если бы рядом с ним вы забывали о том, что грызло вас на протяжении всей жизни, рядом с которым вам было бы тепло и спокойно, но быть с ним означает перечеркнуть то, чем вы жили последние десятки лет, вы бы ...

Отец Алессандро рассмеялся, разводя руками.

- Риск окупается риском. Прыгнул бы я в пропасть, понятия не имея, что меня ждет внизу? – затаив дыхание, я кивнула. Святой отец искренне произнес: - Безусловно!

Казалось, добрая половина моего шаткого замка рухнула, не оставляя никакой надежды на то, что может быть восстановлена.

***

АрДжей

Холодный пронизывающий ветер трепал волосы Фредерики, что выглядывали из-под ее монашеского головного убора. Запахнув плотнее полы пальто, она зашагала быстрее, и я двинулся следом, осторожно выруливая на другую улицу, желая укрыть ее мерзнущее тело и поделиться всем теплом на свете.

Ее что-то беспокоило, и об этом кричала не только ссутуленная спинка, крайне потерянный вид и бледное лицо, но и сам факт того, что она усиленно избегала встреч со мной.

- Тебе следует теплее одеваться, - громко произнес я, опуская стекло и останавливаясь прямо рядом с ней. Она подпрыгнула на месте от неожиданности, уставившись на меня, словно на привидение.

- Что ты здесь делаешь? – воскликнула Фредерика, останавливаясь и глядя на меня широко распахнутыми глазами. Отворив дверь, я вальяжно вывалился из машины, доставая перчатки. Вздохнув, я натянул их на ее дрожащие руки. Фредерика отчаянно покраснела, и я понятия не имел, в чем истинная причина этого: во мне или в холоде снаружи.

- Что-то случилось? – спросил я у нее, оставляя вопрос без ответа. Она недоуменно выгнула бровь, но потом отвернулась, горестно вздыхая. – Ты ведь знаешь... ты можешь мне рассказать.

Я все пытался стать для нее тем самым другом, которого она так отчаянно хотела найти, и мы отлично ладили на протяжении последних трех лет, но эта неделя высосала из меня все силы. Фредерика избегала встреч, не встречала меня у церкви, и я уже вечность не пил гребаный чай с лимонами.

Я сходил с ума, и был уверен, что эта чертовски упрямая женщина в очередной проклятый раз надумала неизвестно что в своей порой крайне раздражающей меня голове.

- Ничего не случилось, - ответила она дрожащим голосом, бегая глазами от одного угла к другому. Она смотрела куда угодно, но не на меня, и это не могло не настораживать.

Оставалось лишь закатить глаза, и взмолиться тому, что тот чувак, восседающий на небесах, даровал мне терпение, которого с каждым днем становилось все меньше.

- Ты лжешь!

Фредерика усмехнулась. Робко и как-то смущенно она все же подняла глаза, мило покраснев при этом. Некоторое раздражение улетучилось в ту же самую секунду, когда она мягко положила свою ладошку поверх моей, стараясь тем самым успокоить. Ее глаза удивленно следили за собственными движениями, и словно испугавшись своей чрезмерной уверенности, она поспешила убрать руку, но я вцепился в нее мертвенно хваткой, стараясь запомнить каждое мгновение этого прикосновения.

- Все правда хорошо, - усмехнулась она. – Просто ... погода в последнее время... Магнитные бури, знаешь ли.

Я фыркнул, качая головой. Прекрасно зная Фредерику, я понимал, что она до победного конца будет гнуть свою линию. Вытянуть из этой женщины что-либо без ее на то желания было невозможно. Она была куда более стойкой, чем многочисленные люди, которых я когда-либо пытал.

- Куда идешь? – поинтересовался я, сдаваясь ее милости. Она пожала плечами, все-таки убирая руку, и кожа без ее тепла в мгновение озябла. Я хотел обнять ее. Я хотел прижать ее к себе. Я любил ее все также сильно, как и много лет назад. Огонь этой любви не угасал, а лишь с каждой секундой разгорался все сильнее.

И с каждой секундой, помимо этого съедающего меня изнутри чувства возрастало и желание спросить у нее, кем же я все-таки для нее являюсь. Однако, страх быть вновь отвергнутым, был куда более сильным, чем мои мимолетные порывы.

Фредерика врала. В эту самую секунду тоже. Она лихорадочно искала ответ на мой вопрос в своей голове, и ткнула куда-то в сторону рукой. Я ехидно выгнул бровь, оборачиваясь и смотря на яркую вывеску магазина игрушек.

- Решила вспомнить детство?

Фредерика фыркнула.

- Мне нельзя любить магазины детских игрушек? – парировала она мгновенно.

Я замахал руками.

- Ни в коем случае. Как насчет того, чтобы пройтись? Я, знаешь ли, изнываю от скуки.

Ложь полнейшая. Дел было невпроворот, надвигалась буря, что грозилась всколыхнуть весь наш клан, и Фамилия набирала обороты. Война неминуемо настигала, и от мрачных мыслей спасала только она.

Мы с Фредерикой двинулись вниз по улице, прямо к огромному магазину игрушек, который манил своей яркостью, и пестрил самыми разнообразными игрушками. Фредерика судорожно вздохнула, стоило нам оказаться внутри. Огромное количество детей окружали нас, как и сопровождающий их шум и гам, но я только улыбнулся, потянув Фредерику в сторону отдела с плюшевыми игрушками, впихнув ей в руку огромного пушистого медведя, заставившего ее звонко рассмеяться.

Состояние Фредерики меня настораживало. Она избегала моего взгляда, но охотно поддерживала разговор, словно никак не могла совладать со своим языком. Ее смущенные взгляды преследовали меня по пятам, и у меня гулко билось сердце от хрупкой надежды, что начинала пускать ростки в моей груди.

Неужели это было началом того, чего я с таким нетерпением ждал все эти годы?

- Можно я возьму этого медведя? – спросила она, блуждая среди многочисленных коридоров. Я усмехнулся.

- Тебе он так понравился?

Она коротко кивнула.

- Напоминает мне кое-кого.

Я недоуменно выгнул бровь, оглядывая огромного плюшевого монстра.

- Надеюсь, ты не меня имеешь в виду? – ехидно поинтересовался я, подмигивая ей, и Фредерика на долю секунды опешила, поперхнулась воздухом, и кинула в меня первую попавшуюся в руки игрушку, которой оказался плюшевый слон.

- Порой ты просто выводишь меня из себя!

Я усмехнулся, перехватывая слона покрепче.

- Так я прав?

Она покачала головой.

- Тебе понравился этот слон? – поспешила она сменить тему. Я взглянул на серого монстра в руках. Его огромный хобот свисал через мое плечо, но я улыбнулся, стоило мне подумать о том, кого он мне напомнил.

- Я куплю его, - сказал я. Фредерика улыбнулась, ожидая пояснений. – Подарю его Майклу.

- Майклу?

Я улыбнулся, вспоминая неуемный аппетит Шарлотты.

- Имя, которое Леонас и Шарлотта выбрали для своего ребенка.

Фредерика коротко кивнула, заулыбавшись. Ее взгляд скользнул по моему лицу, и она мягко водила им по моим чертам, заставляя едва ли не плавиться от чувств, что бурлили в моей груди. С трудом удалось прикусить язык, чтобы не вывалить на нее в эту же самую секунду все то, что было у меня в сердце, и все то, что несомненно принадлежало ей.

- Ты любишь детей?

Из груди словно разом выбили весь кислород. Мне снова вспомнила столь ядовитая, но не менее сладострастная фантазия, в которой я видел Фредерику, что носила моего ребенка. Глядя в ее мягкие, теплые зеленые глаза, я вдруг представил себе мальчика – копна его темных волос развевалась на ветру, а зеленые глаза, мягкие и теплые, как и у его матери, смотрели на меня с любовью и лаской. И в руках он держал этого самого медведя, которого сейчас Фред прижимала к груди.

Святое дерьмо, я никогда и ничего не хотел настолько сильно, как хотел Фредерику.

- Почему слон? – отвлекла она меня от мыслей.

Я судорожно вздохнул, прогоняя сводящие меня с ума видения.

- Видела бы ты, сколько Шарлотта ест, - хихикнул я. – Готов поспорить, там самый настоящий маленький слонёнок!

Фредерика усмехнулась.

- Ты не ответил на мой вопрос, - припомнила она. Я недоуменно выгнул бровь. – Про детей.

Я едва ли не завыл. Эта женщина пытала меня самыми жестокими способами.

- Я не могу не любить этого ребенка. Я уже люблю его, хотя он еще даже не родился. Леонас мне, как брат родной. Я никогда не проводил черты между ним и Риком. Тем более, его ребенок – мой будущий крестник.

Выражение лица Фредерики стало донельзя мягким.

- Однажды ты станешь отличным отцом, - сказала она, и моментально умолкла, словно сообразив, что именно произнесла мгновением ранее. Тень пролегла через ее светлое лицо, и хоть она довольно быстро взяла себя в руки, но я с восторгом увидел то, что видел несколько раз с той самой злополучной ночи три года назад – ревность, которую так жадно и яростно желал.

Думала ли она когда-нибудь о том, как сложились бы наши жизни, пойди она когда-то другим путем? Возможно, я бы уже женился на ней, если бы не проклятый монастырь, разлучивший нас на долгие годы. Вероятно, у нас уже могли бы быть дети, и как правильно подметил Джованни – они с Майклом могли стать началом новой дружбы, которая прорастала бы из самого далекого детства, как между мной и белобрысым.

Но Фредерика выбрала иной путь, и мне оставалось только терзаться догадками. Ничего более.

***

Я остановил машину прямо рядом с церковью. Мы так и застыли: Фредерика, обвившая своего медведя обеими руками, и я, поигрывающий с брелком, который крутил в руке. Побрякушка была ее подарком на прошлое Рождество. Она все мялась и краснела, испытывая жутчайший стыд от того, каким мизерным по ее мнению, был подарок, но маленький брелок в виде лимона ассоциировался у меня с ней, и хоть у меня не было ее сердца, но у меня был ее крестик и брелок, подаренный ее руками.

Две меры счастья, спасающие меня в долгие бессонные ночи, когда муки ожидания становятся нестерпимо болезненными.

- Ты ведь не любил лимоны, да? – спросила она совершенно неожиданно, вытягивая меня из потока мыслей.

Я удивленно посмотрел в ее сторону.

- Что?

Она усмехнулся, указывая на брелок.

- Я помню, как сморщилось твое лицо, когда ты выпил тот чай много лет назад.

Я затаил дыхание.

- Ты помнишь?

Она улыбнулась.

- Ты показался мне забавным. Странным, но забавным.

Оставалось только пожать плечами.

- Я люблю лимоны, - сказала она непринужденно. – Сладость, что приходит после дикой кислоты, напоминает о том, что нужно лишь подождать. Я люблю их с детства.

Судорожный вздох вырвался из моей груди.

- Что с тобой происходит? – задался я вопросом. Фредерика прекрасно его услышала, но оставила без ответа. Отшутившись, она произнесла:

- Я просто люблю лимоны.

Я усмехнулся. Эта стагнирующая неопределенность между нами напрягала меня куда больше той же ненависти, что она питала ко мне несколько лет назад. Та была яркой и стремительной, она давала понять, что я ей не безразличен, хоть и в таком плане. Сейчас же я понятия не имел, как интерпретировать ее поведение.

Кем же я был для нее? Знакомым, другом или кем-то еще?

- Я тоже их люблю, - произнес я тихо, отвернувшись от нее. – Я люблю их потому, что я люблю тебя.

Слова вырвались из моего рта намного раньше, чем я осознал, что произношу их. Судорожный вздох Фредерики безжалостно рассек тишину, воцарившуюся между нами. Я не поворачивал головы, но я чувствовал ее взгляд на себе.

Минуту спустя хлопнула дверь.

Я кинулся следом, преследуя Фредерику по пятам. Я видел ее красную шею, красные уши и красные щеки. Время близилось к вечеру, и в церкви никого уже не было. Немногочисленные монахини в это время принимались за вечернюю трапезу, и никто не мог помешать мне загнать ее в одну из главных залов. Она была на несколько шагов впереди меня, и что-то подсказывало мне, что если я в этот раз не отступлю, то смогу чего-либо добиться, пусть даже, если это и будет ее бешено колотящееся сердце, которое я обязательно услышу.

Я хотел посмотреть ей в глаза, и убедиться в том, что я не схожу с ума от того, что пытаюсь найти в них то, чего там нет.

Фредерика вбежала в один из залов, но вдруг стремительно вылетела из него, едва ли не падая в мои объятия. Дверь широко распахнулась, и я прижал ее к себе, но всякая эйфория от ее мягкого тела в моих руках испарилась, стоило мне увидеть ее шокированное лицо, а потом поднять голову и увидеть другое – не менее знакомое, родное и любимое, в ужасе уставившееся на меня издали. Я держал Фредерику в своих руках, и в любой другой ситуации, я бы, вероятно, уже давно поплыл бы от ощущения ее мягких изгибов, но в эту самую секунду обстоятельства сложились по-иному.

В нескольких шагах от меня стоял Алессандро, и он тоже держал в своих объятиях женщину, одними глазами предупреждая меня держать себя в руках и не пугать окружающих.

Хотя, навряд ли я в эту секунду был способен на что-то большее, чем изображение глупого болванчика. Единственное, на что меня хватало – пораженно открывать и закрывать рот.

Алессандро, как и я, держал в руках женщину, и было в этих прикосновениях что-то такое, что буквально кричало о близости между ними двумя.

И женщиной, которую Алессандро держал в руках, была моя мать.