17
Весь оставшийся день Мирэ провела дома. Ну как 'дома', в своец комнате. Она обдумывала все моменты этого дня, вчерашнего дня и ладе вспомнила тот инцидент в баре.
— О боже, что со мной? О чём я думаю? — возмущалась со своих же мыслей девушка.
Комната была наполнена мягким полумраком — лучи солнца лениво пробивались сквозь полупрозрачные занавески, танцуя на стенах в зыбких бликах. Мирэ сидела на подоконнике, обняв колени, и молча вглядывалась в сад академии, где ветер шевелил листья с такой небрежной лёгкостью, будто ему было всё равно. И всё же даже этот ветер знал покой, в то время как её душа была в смятении.
Внутри гудело. Гудело от мыслей, от чувств, от образов, что всплывали из памяти, как картины в затопленном музее. Вот он, Минхо, наклоняется к ней чуть ближе, чем позволено. Вот он — усмешка, в которой уже нет той привычной язвительности. Его глаза, в которых она однажды, на одно короткое мгновение, увидела тревожную мягкость.
«Почему он?» — спрашивала она себя вновь и вновь, будто это могло изменить хоть что-то.
«Почему я?» — продолжала, стискивая край пледа. Сердце неслушно билось в ритме, чуждом логике и разуму.
Каждое их столкновение, каждый диалог, даже наполненный сарказмом и холодом — всё это казалось ей нитями, незаметно вплетёнными в ткань её души. Она ненавидела, как он вторгся в её мысли. Она ненавидела, что не может выкинуть его оттуда.
— Мирэ? — голос Карины прервал её безмолвные терзания.
Та, словно проснувшись, обернулась. Карина стояла в дверях, мягкая и светлая, как всегда. Она чувствовала, что с подругой что-то не так, и без лишних слов подошла, присев рядом.
— Ты с утра в комнате. Что случилось?
Мирэ помолчала. Потом тяжело вздохнула.
— Минхо.
— Минхо? — Карина приподняла бровь, но не удивлённо — скорее с лёгкой усмешкой. — Я знала, что он однажды оставит свой след.
— Это не так, — тут же ответила Мирэ, но голос её был слишком тих.
Карина улыбнулась.
— Мирэ, ты говоришь о нём, как будто сама не замечаешь, как много в тебе тепла, когда ты это делаешь. Ты стала задумчивой, мягче. Ты злишься на себя за это, да?
Мирэ кивнула. Губы дрогнули, но она сдержалась.
— Я не должна. Он такой... раздражающий. Самоуверенный. И...
— И ты видишь в нём что-то большее. — Карина закончила за неё. — Ты боишься признать, что это чувство может быть настоящим.
Комната на миг погрузилась в тишину, только за окном продолжал шептать ветер. Мирэ медленно кивнула. И впервые — не себе, не вслух, но внутри — позволила себе признать: он ей нравится. Больно, неожиданно, но по-настоящему.
Тем временем, где-то в другом крыле академии, в своей комнате, Минхо лежал на кровати, уставившись в потолок. После сцены в столовой, где он почти... почти сказал то, о чём даже думать себе не позволял, он чувствовал себя странно опустошённым. Её глаза... её голос... всё это неотступно звучало в его голове, как заевшая пластинка.
Он резко поднялся, схватил куртку и, не раздумывая, вышел.
VIP-комната бара была скрыта от посторонних глаз — мягкие кресла, приглушённый свет, аромат дорогого алкоголя и лёгкий гул музыки создавали ощущение уюта. Хёнджин и Феликс уже были там. Оба расслабленные, как будто в их жизнях не было ни одной драмы.
— Ну, как ты, Мин? — спросил Феликс, подавая ему бокал.
— Нормально, — буркнул тот и залпом выпил половину.
Разговор шёл о чём угодно: учёба, преподаватели, сплетни, какие-то шутки. Минхо смеялся, делал вид, что полностью здесь, но внутри всё гудело. Он хотел рассказать. Хотел сказать: «Мне кажется, я влюбляюсь». Хотел сказать: «Я думаю о ней постоянно».
Он уже открыл рот... но вовремя остановился. Они не поймут. Хёнджин рассмеётся. Феликс начнёт подначивать. А ему не хотелось превращать это чувство в шутку.
Позже, когда друзья ушли, оставив за собой лишь пустые бокалы и аромат парфюма, Минхо вернулся в свою комнату. Было поздно. Луна разлила свой свет по полу, как молоко, и всё вокруг стало будто чёрно-белым.
Он лёг. Смотрел в потолок. И думал о Мирэ.
О том, как она смотрела на него, когда думала, что он не замечает. О том, как она спорила с ним, прикусывая губу. О том, как странно тепло ему становилось рядом с ней.
Он закрыл глаза. Её образ вспыхнул перед ним — ясный, живой, настоящей.
И впервые за долгое время Минхо уснул не в одиночестве, а с сердцем, полным чужого имени.