Глава 1. Жених
«Что ты смолкнул, милый?»
Ни полслова ей в ответ:
Он глядит на лунный свет,
Бледен и унылый.
В. Жуковский «Светлана»
Да, мертвого нельзя любить без слез...
Еврипид «Алкеста»
Русский атеизм никогда дальше каламбура не заходил.
Ф.Достоевский «Бесы»
— Тебя только за смертью посылать.
Алтая фыркает, нарочито громко стучит ботинками по шинам, сбивая налипшую грязь, пинает еще раз уже для профилактики, и еще — чтобы выплеснуть накопившееся раздражение.
— Да там в доме — три бабки, одна слепая, другая немая, третья глухая, злые, как черти, все три, — прямо как Алтая в конце рабочей недели, — пока я объяснила, что мне вообще надо, они прокляли меня так, что еще месяц в святой воде отмываться надо.
Про то, что на нее подкова еще у входа чуть не свалилась, когда она хотела уже уходить, промолчала, да и не надо Кию этого знать — только волноваться начнет, мол, а вдруг правда прокляли?
Сам Кий сидит на капоте, улыбается широко, во все зубы, кроме переднего, выбитого в драке неделю назад. Алтая, конечно, знает, что улыбка эта нарочитая, испуганная — Кий, пусть и столько лет по болотам скачет да кикимор из запруд вылавливает, смелее не стал, и каждая угроза чего-либо страшнее зубастой мелкой мертвой девчонки, способной хватить за руку, вызывает в нем ужас. Алтая чувствует этот ужас, прямо сейчас тот туманом сгущается в воздухе, и дышать в нем все тяжелее. И она может крикнуть, разорвать этот туман, пошутить, чтобы успокоить Кия, а себе дать время на пару свободных вдохов, но сейчас у нее не то настроение.
«Пусть привыкнет уже наконец», — злорадно думает она, шутливо натягивает Кию кепку на глаза и садится за руль. Машина недовольно ворчит, выплевывает черный дым, который мешается с Киевым страхом и вихрится у шин.
— Там что-то еще случилось? — проницательно спрашивает Кий. Алтая скашивает на него взгляд: с такого ракурса видно чуточку нечеловечье золото в его глазах. Становится Кия жалко, зря она потащила его сюда. Знала же, что Кий такие места не любит, но срочно нужен был кто-то в напарники: Аленка взяла отгул, Лада уехала еще на прошлой неделе в свою Сибирь, Родиона Алтая просто в целом терпеть не могла, вот и оставался Кий.
Он всегда в таких местах притихал, а люди, знавшие его в обычной жизни, не поверили бы, что Кий — шумный, болтливый, любящий шутить, — становится таким мрачным, молчаливым, что он вообще может быть таким: будто уходящим так далеко, что ни одному живому человеку уже не дозваться.
— Ничего, — качает головой Алтая.
— А ты расскажешь, зачем сюда вообще поехала?
— В поисковые отряды вызов поступил, что девочка убежала в лес и пропала, волонтеры ее уже второй день ищут. И я подумала, а вдруг это наши ее забрали.
Кий задумчиво кивает.
— И что выяснила?
Да ничего она, черт возьми, не выяснила, и в этом проблема.
— Бабки ничего не сказали, — сухо отзывается она и нажимает на педаль газа, чтобы побыстрее свалить уже из этой деревни.
С каждым километром Кий понемногу оживает — начинает стучать ногой в такт песне, со скрипом выползающей из радио, качать головой, отросшие волосы — снова забыл подстричь, дурак, — падают ему на лоб, и он чуточку по-детски, весело сдувает их.
— Мне позвонить Аленке? Рассказать, что там и как?
— Не надо, вернется завтра и расскажем. Тебя куда отвезти? — спрашивает Алтая.
— Давай на работу.
На работу так на работу. Обычно после таких поездок Кий отлеживался еще день дома, драматично глядя в потолок и громко жалуясь на свою печальную жизнь, но то ли дух леса еще не выветрился из его памяти, от того он не хотел оставаться один, то ли боялся, что Алтая браво сама полезет в лес искать сбежавшую девочку и сгинет там, оставив в завещание купленную на премию от поимки маньяка машину и десяток кружевных салфеток, подаренных владельцем завода после того, как они выгнали у него из цеха какую-то кусачую безымянную гадость.
В офисе их встречают Родион со своим вечно недовольным лицом, кошка, постоянно сбегающая из соседнего магазина, чтобы обворовывать сердобольных Кия и Аленку на предмет колбасы, и вести о том, что Алтаю вызывают в главное управление на какое-то совещание.
— Впрочем, это уже не сильно важно, потому что ты все равно опоздала примерно часа на два, они уже разошлись все, скорее всего, — заканчивает Родион.
Алтая кривится, но послушно направляется к телефону, чтобы получить нагоняй от Барсука, или же товарища Барсучникова — сухонького, высокого, вредного комиссара милиции, с которым они поочередно то воодушевленно ругались, то мирились и продолжали трудиться на благо общества. Барсучников считал, что Алтая «наглая, но крайне талантливая для женщины», что в переводе с сексисткого на человеческий означало «великолепная». По крайне мере, Алтая так считала. Все же не зря он, пусть и поскрипев зубами, согласился повысить ее до полковницы.
— Это Воронцова, — сообщает она в трубку, дождавшись «Комиссар Барсучников слушает», произнесенного таким тоном, будто комиссар Барсучников не просто слушает, но и помрет прямо сию же минуту, если не услышит каких-то хороших новостей.
— О! — кажется, ее явление народу все же расценивают как хорошую новость. — И где была?
— Искала пропавшую девочку, — по телефону нужно коротко и официально, Алтая еще успеет ему нажаловаться на то, что ее умудрились проклясть три бабки, которым на троих три весны осталось, когда придет к Барсуку в офис. Сплетни тот любил, как и любил и «сказочки», как он называл все истории Алтаи. Он не верил в магию, да и его можно было понять — кто захочет верить в то, что девочку не просто украли при самом плохом раскладе, а в то, что ее забрал лес. Или вода. Лучше бы лес, конечно, с ним иногда можно договориться.
С водой договориться нельзя, она — абсолютный итог, против которого ничего не попишешь.
— Есть успехи?
Алтая закусывает губу, до крови, слизывает ее языком, чувствуя противную, металлическую соленость, качает головой, больше для себя, чем для Барсука.
— Нет.
Как сказали бабки: «Водичка прибрала», только Алтая в это верить не хотела, казалось, что если она сделает вид, что ничего не услышала, станет легче. И другим о таком говорить нельзя, особенно Кию. Родиону — можно, тот поворчит, но, возможно, даже согласится попробовать поискать, Аленке — вероятно, она, конечно, назовет Алтаю дурой, раз та до сих пор на что-то надеется, но разрешить пореветь у себя на плече, когда все предсказуемо закончится найденным мертвым телом. Лада пореветь не разрешит, впрочем, как не разрешит и лезть.
— Так че ты тогда время на это тратишь? Пусть местное отделение и ищет, — так скажет Барсук. И будет прав, конечно, он будет прав.
— Больше не трачу, — глухо соглашается Алтая.
— Иди разбирайся с убийством на прошлой неделе, до сих пор же не нашли, кто сделал, — напоминает Барсук сурово, но в его голосе слышится что-то сочувствующее, такое, что Алтая понимает — ей только что приписали еще несколько очков «сердобольной девчонки» и «ну женщины, что с них взять».
А что с нее взять? Злость, клокочущую подобно порогам в речках, тех самых, что легко, играючи забирают жизни и думают, что им все можно.
— Не сломай трубку, — тихонько напоминает рядом с ней Кий, и Алтая, глубоко ушедшая в свои мысли, от неожиданности вздрагивает.
Трубку она не ломает, но впечатывает ее в стену так, что даже Родион хмыкает, явно поняв, что следующий, кто с Алтаей заговорит, окажется на месте этой трубки.
— Что там с трупом? — глухо спрашивает у него Алтая, и Родион, чуть помявшись и явно отбраковав варианта три попыток огрызнуться — принятие того, что его начальница женщина, Родион проходил крайне медленно, но верно, Алтая на то и Алтая, чтобы уметь всех мужиков строить, — и потащил к ней тощенькую папку, про которую все давно успели забыть.
В итоге из участка Алтая выползает почти ночью, милостиво пускает за руль Кия, и пока тот потихонечку ползет по пустым улицам и болтает вместо радио, скашивает глаза, глядя в окно. Ей не очень нравилось искать всякое гнилье таким способом — он был противный, мертвяки редко показывались так красиво, как золото в глазах Кия, обычно это были кровь, болото и грязь, бьющая горечью в нос, — но этим она сама себе упрощала жизнь. Гораздо легче идти на следующий день на работу, зная, где кого ночью убили или планируют убить, чем с утра тыкаться как слепому котенку, не понимая, откуда берется столько трупов.
Тот, недельный, она, впрочем, проворонила.
— Ну как? — спрашивает Кий. В такие вечера он не смотрит прямо на нее, знает, что она увидит золотое пополам с речным в его неживых глазах, и от этого стесняется, хотя чего стесняться — это даже красиво в каком-то плане. Да и налюбовалась Алтая за столько лет дружбы на это золото и теперь встречает, как близкого — проходи, располагайся, я принимаю тебя, если ты примешь меня, а Кию позволишь еще несколько лет потоптать землю.
— Ничего, — тихо отвечает Алтая и прикрывает глаза.
На этаже они расходятся в соседние квартиры — так уж вышло у Алтаи с Кием: матери с детства дружат, и они — с детства, пусть Алтая и старше его почти на пять лет, сначала она его защищала, била мальчишек, пристающих к мелкому, худенькому, хрупкому Кию, потом внезапно обнаружила, что тоненький мальчик Кий стал таким же тоненьким и нежным юношей, а потом и мужчиной, а они так и остались друзьями, и в милицию Кий пошел, потому что она ею горела, тяжело привыкал, но привык, и квартиры за службу они получили в одном доме, напротив, почти как Кай и Герда, только балкончика с цветами нет.
Алтая закрывает дверь, прислоняется к ней лбом, чувствуя, как по коже расползается цепкий холод, и впервые за день спокойно, полно выдыхает.
— Тяжело было? — Света как-то особенно тонко чувствует, когда Алтае плохо. Сложно понять как — то ли Алтая как-то двери в разные дни по-разному закрывает, то ли лбом их бодает особенно зло иногда, то ли Света в окно видит, в какие дни машину ведет Кий, а в какие Алтая. В любом случае вывод один — Света никогда не ошибается.
— Ага, — глухо отвечает Алтая, чувствуя, как макушку начинает жечь от висящей над дверью подковы. Правда, значит, зацепило, гадины эти бабки, чтоб им пусто было. Не сильно, жить будет, но все равно обидно.
Она сбрасывает ботинки, топает в ванную, а пока умывается, раз за разом плеща в лицо ледяной водой, наливает на пол лужу, наступает в нее и мочит носочки. Холод вслед за лбом расползается и по пяткам.
— Что такое? — Света все же выползает из комнаты, видимо, устав ждать, пока Алтая там наплещется, и прислоняется виском к дверному косяку.
— Сначала девочка пропала, — начинает Алтая, — я поехала ее искать, но там... Никак уже, не найдем мы ее, наверное. А потом разгребала дело с трупом, ну, то, недельной давности.
— Плохо как, — кивает Света. Она не очень понимает, что именно Алтая вкладывает в слова «не найдем мы ее» — не верит в колдовство, хотя Алтая и пыталась ей объяснять. «Хорошо, хорошо», — кивала Света, но дальше понимания, что для Алтаи это важно, дело не шло. Возможно, Света была сильнее, чем весь их участок, потому что твердо была уверена — преступления совершаются людьми над другими людьми, и никакая магия тут не виновата.
Алтая подходит ближе к ней и утыкается лбом Свете в плечо, а так обнимает ее, целует в макушку — как берегиня, как святая на иконах. Алтае нравилось, когда Света ее обнимает — та была, выше самой Алтаи, от того правда могла целовать в макушку и смеяться куда-то в висок, так, чтобы по позвоночнику бежал рой мурашек, а еще оставалась мягкой-мягкой не смотря на свою ветвистую тонкость, уютной, вытягивающей всю усталость от длинного дня одним своим присутствием. Впрочем, наверное, только Алтая могла назвать Свету мягкой и нежной — все ее коллеги бы в этот момент с ужасом начали возражать. Света была сотрудницей научного центра, этнографисткой и руководительницей групп, тех самых, что обычно едут в какую-то глушь опрашивать таких же древних, как повстречавшиеся Алтае сегодня, бабок. И на этой работе Света в полной мере показывала весь свой сложный характер — ее боялись все, от студенток, которых Света принципиально принимала в свою группу в обход любых желающих мужского пола, до руководителей научных центров и всех склочных дедов в деревнях.
Интересно, разве что, как Света с такой профессией отказывалась верить в колдовство, но Алтая ее не осуждала — она и сама не до конца понимала суть Светиной работы, а потому не просила понимать суть своей.
Впрочем, частично именно из-за Светы и появился тот труп, воспоминания о котором до сих пор горечью отдавало где-то под небом. Тот рабочий день выдался еще хуже обычных, и уже около девяти вместо привычных одиннадцати вечера она ввалилась домой с бутылкой водки, честно сворованной у Родиона, усадила Свету за стол, а потом долго, почти час плакала пьяная у нее на коленях, материлась так, что звон злых слов и припоминаний черта еще пару дней стоял в воздухе, и Света от него оглушительно, звонко чихала.
От того и проворонила — что позволила себе забыть на пару часов, кто она такая и что должна быть в строю всегда, даже когда плохо так, что перед глазами все сверкает до острых звездочек. Потому что позволила попросить Свету забрать часть тяжести, лежащей на плечах как небо, свернутое в куль.
— Плохо, — соглашается Алтая. А потом в куль свернули молодую девчонку, выпускницу консерватории. И откуда только гады такие берутся? Чтобы выбрасывать мешок из-под картошки в заброшенном еще при Ленине особняке на окраине Москвы, стоящем как проплешина среди бараков рабочих.
Плохо.
— Таечка моя, — тихо выдыхает Света. Ей единственной можно звать Алтаю Таей — в этом есть что-то важное и сокровенное. Кий все потешался, что они слиплись, как пелеменины, но Алтае было важно это осознание, что у нее есть человек, к которой можно можно вернуться. Кто вот так будет ждать и слушать, даже если не понимает.
Со Светой они познакомились лет пять назад, когда Алтая срочно искала кого-то, кто разбирался бы в заговорах, а ее отправили в университет, на филфак, проще говоря. Пришла Алтая, разумеется, в самое неудобное время, посреди пары, и еще минут сорок слушала громовой голос Светы, отчитывающий каких-то особенно злостных должников. Уже говорилась встретиться со злобной теткой, которая и ее саму пошлет куда подальше, а встретилась со Светой, у которой в тот день неудачно завились кудри и топорщились светлыми волнами вокруг лица смешно, как у барашка. Та ей улыбнулась, и у Алтаи в тот момент в душе порвалась тонко натянутая струна, которая пилила все органы уже много лет и никак не могла наконец-то уже все допилить, оглушительно ударила по сердцу — и пропала. Насовсем пропала.
Потом, когда Свету выгнали из ее коммуналки, Алтая предложила ей переехать к себе.
— Только я буду вести себя как мужик — приходить поздно, что-то периодически спрашивать про обряды, как будто меня больше в библиотеки не пускают, и много ворчать, — предупредила Алтая, а Света рассмеялась и покачала головой.
— Ничего, уверена, я как-нибудь переживу.
Вот так и переживала до сих пор.
— Как там Кий? — спрашивает Света, когда они с Алтаей садятся ужинать. Точнее, сама Света уже садится, а Алтая прыгает на одной ноге по прихожей, снимая джинсы и свитер, оставаясь в трусах и футболке — длинной, выцветшей, но все еще самой удобной. «Хоронить в ней будут», — иногда мрачно шутила она, за что Света и Кий синхронно на нее цыкали.
— С утра помирал, сейчас вроде получше.
Света считала, что все проблемы Кия от погодной зависимости, и это звучало, честно говоря, очень разумно, так, что Алтая даже была склонна согласиться — в каком-то плане, не до конца. Зависимость от погоды у Кия тоже была, как и от близости водоемов, от дождя, сильного ветра. Проще было сказать, что Кия точно не добьет, чем перечислить то, что делало ему хуже.
— Позвать его? — с интонацией «хочешь ли ты кого-то сегодня еще видеть?» спрашивает Света.
— Не стоит.
Кий примется причитать про то, что им снова подсунули самое противное дело на свете, а у Алтаи его подробности до сих стояли перед глазами, так, будто она лично эту мертвую девушку видела. Хотя не видела, конечно, потому что нашли ее другие.
— Хорошо, — под это согласие Света Алтая залезает на табуретку, подтягивает к себе ноги, царапает ногтем запекшуюся кровь на коленке, оставшуюся от погони пару дней назад.
Хорошо.
И плохо.
На следующий день Кий сам за ней заходит. Он выглядит правда поживее, чем вчера, даже нарядился в дорогую кожаную куртку, волосы как-то хитро расчесал так, что они лежал раз в десять лучше, чем у самой Алтаи, что, впрочем, и логично, потому что Алтаины волосы давно пора стричь, а она их отращивает, ждет, пока до земли дотянутся, а ухаживать нормально не успевает, вот и выходит черти что.
— Ну что, куда сегодня? — спрашивает он.
Сегодня выходит Аленка, значит, можно попробовать скинуть Кия на Родиона, отправить их опрашивать свидетелей по делу про мертвую, а Аленку увезти к слепым бабкам и попытать счастья еще раз. Это Алтая прокручивает в голове, пока копается в коробочке у входа и ищет оберег — не то, чтобы сильно поможет, если что-то решит ее сожрать, но это лучше, чем ничего.
— Ты с Родионом на поиск свидетелей, а я... к бабкам, — траурно заканчивает Алтая.
Кий морщится.
— Ты решила, что с Родионом я буду счастливее, чем общаясь с бабками?
— Скорее, живее.
Кий морщится еще сильнее.
Но что Алтая поделает, если это правда?
Когда они приходят в офис, Аленка уже сидит на столе, скрестив ноги и игнорируя злобный взгляд ратующего за порядок Родиона, и просматривает дело.
— Мы его все же берем? Там же нет намеков на хрень.
Она всегда говорит «хрень» вместо «хтонь», и Алтая склонна ее в этом поддержать, потому что иначе как «хрень» их работу и не назовешь, но Родион недовольно морщится за ее спиной.
— Следила бы за выражениями.
— Дорогой, ты меня младше на пять лет, когда это яйца начали курицу учить? — Аленка удивленно округляет брови.
Случись этот диалог лет семь назад, когда они только начинали работать вместе, Родион бы пробормотал что-то вроде «наконец-то ты признала, что курица», но с тех пор много воды утекло, пару раз Алтая физически наглядно продемонстрировала, что за такие слова бывает, поэтому Родион только задумчиво пожевывает губы, но ничего не говорит.
— Берем, — кивает Алтая, — нас Барсук попросил.
Аленка хмыкает.
— Ему по башке настучали за то, что девчонка убитая — дочка какого-то богатого человека, я про него лично ни разу не слышала, но дом размером с мой участок в деревне говорит о многом.
— Ну вот Кий с Родионом сегодня и оценят масштабы, — кивает Алтая, — а мы едем общаться с противными бабками.
Аленка шутливо закатывает глаза, показывает им двоим кулак в знак поддержки и убегает за Алтаей.
— Что, Кию там совсем зреново было? — интересуется она, пока идет к машине.
— Ага, не знаю даже, почему так сильно, обычно ему противно, но вчера что-то прямо прижало.
— Может, там помер кто? Ну, в этой деревне?
— Может и помер, — задумчиво кивает Алтая. Да только кто им об этом скажет — не захотят или сами не знают.
Аленка сдувает с лица растрепавшиеся волосы и хмыкает.
— А Барсук разрешил нам в этом копаться?
— Вообще, он был не в восторге, — признается Алтая. — Ему интереснее мертвая девчонка.
— Забавно, что точно мертвая его волнует сильнее, чем та, кто еще может быть жива.
Алтая и Аленка переглядываются, и Алтая понимает, что Аленка тоже не верит в то, что это еще возможно.
— Как вчера отдохнула? — спрашивает она, переводя тему.
— У меня отгул был между прочим!
— И что, ты весь день сестру по больнице водила? — ехидно интересуется Алтая.
— Конечно нет.
— Ну так что?
— Потом пошли есть мороженое. И читали про мушкетеров. Ты смотрела, кстати? Фильм же вышел? Надо всем отделом сходить!
— Который с песнями? — недовольно кривится Алтая.
— Конечно! — оскорбленно хмыкает Аленка. — И Светку свою зови, пусть приобщается.
— Позову.
Приезжают в деревню они уже к обеду — солнце сверкает на крышах, до боли режет глаза, ветер гуляет меж улиц и со скрипом раскачивает петушков. Алтая знала, что живут тут всего около десяти человек — эти несчастные бабки, два деда, заставших еще Александра III и утверждавших, что лично с ним общались, двое пропитых мужиков и одна крепкая, голосистая женщина, уехавшая от мужа, который ее бил, и увезшая с собой двух девочек: старшую Олю и младшую Агафью. В лес убежала старшая — десятилетняя, худенькая Оля.
Агафью Алтая видела — та была похожа на тростиночку, бледная, пугливая, с неприятным, пугающим шрамом не то от ножа, не то от какой-то железки на руке: отец приложил. Та почти не разговаривала, но улыбалась Аленке: шумной, смешливой, похожей на птичку, которая показывала руками театр теней на стене, у которой волосы от солнца становились почти алыми, а веснушки на щеках сверкали монетками.
Алтае она не улыбалась, но и не за что было — та оставалась хмурой, вечно недовольной, говорила только с ее матерью.
— Никаких новостей не появилось? — спрашивает Алтая у матери. Ее зовут Екатерина, и, хотя та просит называть себя просто Катей, даже в голове это получается с трудом — столько в ней стати, уверенности, боли. Муж пытался выбить из нее эту уверенность, но у него не получилось, и вот сейчас Екатерина, несмотря на все, сидит прямо, говорит четко, спокойно, громко.
Если бы мать Алтаи была жива, она бы хотела, чтобы та была похожа на Екатерину.
— Нет, — качает та головой. — Из леса вернулись отряды, сказали, что нет никаких следов.
Это ожидаемо — Алтая и не ждала, что Оля вернется, но спросить было надо.
— Мы еще раз опросим всех, а потом сами сходим проверим некоторые точки, — обещает она.
Аленка отрывается от Агафьи и идет за ней.
— Куда сначала? — сосредоточено спрашивает она, мгновенно сбрасывая с себя легкое очарование, как со стола сбрасывают скатерть — только легкий ветер холодит руки.
— К бабкам, — отзывается Алтая. В конце концов, не с дедами же общаться, которые и не помнили, что вчера было.
В этот раз говорить с ними вызывается Аленка. Первая легко бежит по ступенькам, стучится в дом, улыбается широко, так, как умеет только она, а потом тянет за рукав Алтаю, застывшую в дверях.
— Я вчера была у вас, — напоминает сама Алтая. Слепая и немая бабки кивают, глухая смотрит недовольно, но бить поленом не собирается, что уже хорошо. — Вы сказали...
Аленка кладет свою руку на ее и начинает сама:
— Вы сказали, что девочку уже вода забрала, вы что-то знаете?
— Ничего мы не знаем, — зло хмыкает слепая. — Но кто ж удивится, услышав, что вода человека прибрала? Коль забрел в лес — обратно не воротишься, леший у нас сильный, ох, какой сильный.
— Так вода же забрала, — напоминает Аленка, возвращая бабку в нужное русло разговора. Леший лешим, а с водяным даже он спорить бы не стал, начали бы территорию делить — полетели бы клочки по закоулочкам, а тут тишина стоит, даже ветер тихонький.
— А водяной мелкий, молоденький совсем, — объясняет слепая. — Когда я девчонкой была, появился, как сейчас помню — в тот месяц с десяток людей утонуло, то значит — новый хозяин пришел да с силой сладить не мог.
— А когда это было? — уточняет Алтая, за что получает пустой злой взгляд, слепой, но жгущий остро что-то у сердца. А потом еще один — от немой, такой же злой, но осмысленный, и в нем Алтая видит не ненависть к ним за глупые вопросы, а отчаяние из-за чего-то, обиду на кого-то, кого с ними в комнате сейчас нет.
— Да когда Николашку расстреляли, — говорит в итоге слепая.
— И что, леший на его территорию лезет? — уточняет Аленка.
— Да кто ж их разберет, может и лезет, может, лешему девка без надобности оказалась, вот он и утопил ее. Да только одно верно — не найдете вы ее уже, может, русалкой станет... — бабка задумывается. — Точно станет, все ж сейчас черти некрещеные.
Аленка поднимает взгляд на Алтаю и хмурится.
— Спасибо вам, — говорит в итоге бабкам и начинает собираться.
Когда они идут по дороге от их дома, Аленка не выдерживает и спрашивает:
— Пойдем в лес? Или не стоит? Барсук нас самих потом проклянет за такое.
— Пойдем, — кивает Алтая, — но не сейчас, я еще поузнаю, что тут случилось в двадцатые, мало ли.
Все леса у Москвы были щедро политы кровью — и Гражданской войны, и Второй мировой, если Алтая сейчас остановится и вдохнет глубоко, то ощутит это железный, терпкий запах, смешавшийся с еловым: он пролезет в легкие, запутается в ребрах, тугой болью оплетет сердце. Кто тут только не умирал, сколько костей так и не нашли покой. И в обычные дни они остерегались заходить без подготовки, а тут им прямо сказали — беду найдете, коли попытаетесь найти девчонку. Стойте себе на кромке леса да вглядывайтесь в его насмешливые рваные раны из ободранных лесниками веток.
В итоге они еще пару часов ходят по краешку, где деревья пока не начинают толпиться. наползая кронами друг на друга и сминая хрустальный воздух в тугие тяжелые комья, потом забредают в маленькое поле рядом — бродят меж высоких трав, хотя Аленка, скорее, бегает, пытаясь побыстрее охватить всю территорию, находят череп кролика и возвращаются к машине.
— Ты точно не хочешь бросить это дело? — еще раз уточняет Аленка.
Вообще, стоило, конечно. Главным правилом отдела было не лезть на территорию магии. Можно было пытаться спасти людей, можно было искать то, что их убило, чтобы это что-то не могло навредить другим. Но претендовать на то, что магия забрала себе насовсем, было нельзя. Мир живых отдельно, мир мертвых отдельно. Не пытайся вернуть то, что тебе не принадлежит.
Но внутри Алтаи что-то протяжно выло каждый раз, когда они приезжали в эту деревню, что-то тянуло ее в этот лес и просило: посмотри, что там творится. Сильный леший, юный водяной, явно сдающий позиции, эти бабки несчастные, от которых под кожей до сих пор ползали мурашки. Что-то творилось вокруг этих домов — не зря же Кию было тут так плохо.
— Я не буду втягивать отдел, — обещает Алтая, а Аленка только хмыкает.
— И снова полезешь одна? Ты же даже Кия взять не можешь, он у тебя тут окочурится.
Не может. Это тоже было неприятно — обычно Кий, хоть и строил из себя умирающую принцессу из сказок, поддерживал все ее авантюры, а сюда тащить его во второй раз будет попросту глупо. Угробит его только — и кому от этого лучше будет?
— Ну не сожрут же меня здесь.
Аленка хмыкает еще раз.
— А ты уверена, что у бабок в подвале человечьих костей нет? Может, это они девочку украли и съели, а нам мозги пудрят.
— Разумеется, — ехидно отвечает Аглая. — В следующий раз обязательно спрошу.
— Полезай-ка в печку, Иван-дурачок, — тянет Аленка и садится за руль. — Кстати, ты подумала насчет мушкетеров? Придете?
— Наверное, — кивает Алтая и залезает на соседнее сиденье.
Света встречает эту новость с воодушевлением.
— Как замечательно! Я давно их всех не видела, — она радостно улыбается и даже на носочках приподнимается от воодушевления.
Ага, после того, как феерично поругалась с Родионом, швырнула в него тяжелой кружкой — два шва наложили — но, в целом, там было за дело. Кий обожал припоминать этот момент каждый раз, как Родион начинал задираться, и, кажется, был бесконечно благодарен Свете за то, что теперь на лбу Родиона красовался маленький, но заметный шрам. Полученный в драке за священное мужское право нести всякий бред и считать, что они говорят святые истины.
— Завтра, около пяти, подойдет? — спрашивает Алтая.
— Да, конечно, у меня там дипломники, но я их отправлю дописывать, пусть еще поработают.
— Это правильно, — соглашается Кий, посаженный чистить картошку. — Пусть стараются.
— Да они и так стараются, просто иногда выходит вообще не то, что планировалось, — качает головой Света. — Понабрали ведь...
— Ты не поверишь, но начальник училища про меня то же самое говорил, — заговорщически ведает Кий и уже округляет глаза для драматического эффекта, чтобы начать сочинять про свою сложную жизнь на поприще подготовки в милицию, как Света возражает:
— Поверю. Точно поверю.
— Совсем никакого уважения к моим страданиям, — несчастно заключает Кий.
Алтая хмыкает, но в их разговор не лезет. Сегодня они вернулись с работы пораньше — Кий в офисе что-то проворчал про то, что со следствием никто сотрудничать не хочет, впрочем, со здравым смыслом тоже, так что следствие не одиноко, а все дело в том, что матом их посылали чаще, чем здоровались. Он и сейчас причитал, заканчивая чистить картошку:
— Вот вы понимаете, вроде дочка какого-то богатого хрена, а нашли ее черт знает где — заброшенный завод, вокруг дома, которые еще Ивана Грозного видели, из местных — только алкаши какие-то да дети, которые острых ощущений ищут. Я с ними пытался разговаривать, они на меня даже не реагируют, полез Родион — наорал, но делу не помогло, — Кий недовольно хмыкает. — Впрочем, как обычно это бывает с Родионом: шум есть, а толку мало.
— Вы с ним опять, что ли, поцапались, пока ездили? — интересуется Алтая, и Кий мгновенно воодушевляется.
— Вот именно! Я уже говорил, что с ним невозможно находиться рядом дольше минуты? А потом ты попадаешь в зону поражения его отвратительного настроения?
— Примерно тысячи две раз, — кивают синхронно Алтая и Света.
— А я еще раз повторю, чтобы все знали! Хам, гад и сволочь! Алтай, почему мы его еще держим в отделе?
Потому что даже будучи «хамом, гадом и сволочью» Родион прекрасно разбирался в заложных мертвецах и не менее прекрасно ориентировался в лесу. Кий хорошо это знал, как знал и то, что Алтая собирала команду долго, с громадным трудом, и позволила себе бы руку отрезать, но не отпустила бы никого просто так.
— Чтобы тебе было не скучно и можно было бы с кем-то ругаться, — объясняет она.
С Аленкой ругаться не получится — она проигнорирует, с Ладой — себе же хуже, проклянет так, что мать родная не узнает. С Алтаей у него ругаться не получалось, слишком уж хорошо друг друга знали.
— Хорошо, так и быть, я буду по-рыцарски нести эту ношу, — соглашается Кий.
— Ты там картошку дочистил, рыцарь? — интересуется Света и идет проверять результаты его трудов.
— Почти, — соглашается Кий. — А что мы будем готовить?
— Не мы, а ты, — поправляет Света. — Ты готовишь, я испектирую, Тая наблюдает.
— В семье все должно быть поровну, — соглашается Алтая.
— А мне ведь за это даже не платят, — ворчит Кий, но покорно кивает.
— Не переживай, женщинам за ведение быта тоже никто не платит, — кивает Света.
В итоге у Кия выходит вполне неплохая и даже симпатично выглядящая запеканка. Пока он гордо осматривает результаты своих трудов, Света выуживает из холодильника бутылку вина.
— А у вас праздник? — интересуется Кий.
— Не-а, — хмыкает Алтая. — Думаю, это Пашенька? — Света кивает.
— Что за Пашенька? — мгновенно начинает интересоваться Кий.
Пашенька был Светиным ухажером. Ситуация там казалась совершенно безнадежной — Пашенька бегал за Светой уже год, дарил дорогие подарки, непонятно только, откуда деньги на них брал, ухаживал, звал в кино, а Света уже даже устала объяснять ему, что ничего не получится.
«Я уже ему раз сто сказала, что не хочу», — жаловалась она. — «А он все: да давай хоть раз в кино сходим? Или парк? Ну давай-давай-давай! Как ребенок, которому нужна игрушка в магазине, и он не понимает, что нельзя». Алтая все предлагала с ним поговорить, но Света возражала, объясняла, что Пашенька же не то, чтобы достает, скорее, назойливо мешается, а с таким она и сама разберется. «Пашенькой» он стал, когда Алтая приехала забирать Свету с работы, а у входа в университет встретила женщину, причитающую вокруг взрослого, двухметрового Павла Алексеевича с «Пашенька, ты бы шапочку надел».
Свету эта сцена тогда очень расстроила. Она долго молчала в машине, а потом сказала: «Жалко, что на такое ничтожество какая-то женщина потратила всю жизнь», и с тех пор только Пашенькой и называла, не давая себе забыть о том, кто он на самом деле, как бы ни старался казаться сильным и самостоятельным.
Кию про него не рассказывали, потому что Света не хотела обсуждать это ни с кем, кроме Алтаи. Особенно с мужчинами — женщины на работе знали. Сначала ворчали, что Света «упускает свое счастье», но потом отстали и сказали, чтобы она решала сама. А Кию она долго не хотела это доверять, а сейчас вот, вырвалось само.
— Один мужик на работе приставучий, — поясняет Света. — Замуж зовет.
— А ты ему что?
Света пожимает плечами.
— Ничего, в этом и проблема. Так и сказала, что ничего не будет, а до него не доходит.
— Может, его в детстве из кроватки роняли, — пожимает плечами Кий.
— Мне кажется, это врожденное, — хмыкает Алтая, пока достает стаканы. Бокалов у них не было — Света постоянно боялась, что разобьет, потому те, что Алтая привезла из родительского дома, они в итоге отдали Аленке, а себе купили что-то покрепче.
— Тоже верно.
— Какие у вас завтра планы на работе? — интересуется Света, когда они начинают ужинать.
Алтая задумчиво ковыряет вилкой запеканку.
— Поедем поговорим с ее родителями.
— А нас пустят? — удивляется Кий. — Технически, это все же не наше дело, нам его Барсук подкинул, чтобы не скучали, наверное, их другие милицейские уже замучали допросами.
— Ну ничего, еще парочку переживут.
— А когда Лада вернется? Она бы посмотрела по своим этим... Штукенциям, что с девочкой случилось, — Кий витиевато взмахивает вилкой в воздухе.
— Сказала, что через неделю, у нее там какие-то трудности с вылетом.
— А что у вас там вообще случилось? — в конце концов интересуется Света.
Алтая вздыхает.
— Девушку убили, двадцать два года, зовут Василисой, нашли на заброшенном заводе, куда она сама никогда не ходила.
Скорее всего, двоедушники виноваты или какие-нибудь вампиры. Их в Москве осталось мало, но с десяток еще было, кого-то Алтая знала лично, кто-то скрывался, но едва ли это они: вампиры бы не стали в такое лезть, легче было из больницы кровь спереть. С двоедушниками было сложнее — заметить, отловить, поговорить, понять, что им нужно,так что тут Алтая предположений строить не рискнула. Или кто-то мог быть кто-то вообще другой.
Алтая знала, что опросы местного контингента ничего не дадут, и Кий был прав — стоило дождаться Ладу, это был ее профиль, но не могут же они еще неделю ничего не делать и ждать, пока та наобщается со своими шаманами?
— Насильничали? — тихо спрашивает Света, а Алтая качает головой.
Ничего не делали, даже выглядела Василиса до сих пор так, будто просто заснула, хотя прошло несколько дней, а сердце ее точно не билось.
В общем, как обычно — ничего не понятно.
— Родион сказал, что это проклятие родовое может быть, мать-то Василисы умерла, у отца вторая жена, а первая повесилась.
— Так Василиса-то не повесилась, — возражает Алтая.
— Зато умерла тоже в двадцать два, — Кий разводит руками. — Может, проклятие решило попробовать что-то новое, раскрыть себя новому опыту, так сказать.
Алтая хмыкает, но не возражает. Вполне может быть. Она видела тело — от него так и разило путающим голову злым голодным туманом, только вот это ничем не помогало. Мало ли, какую гадость эта Василиса подцепила, пока бродила по городу, пока жила в нем.
Света недовольно ежится и закусывает губу.
— Думаешь, найдете? — спрашивает она у Алтаи. В этом вопросе есть осторожное, хрупкое знание — если не найдут, успокаивать ревущую Алтаю придется ей. Вот ведь, выросла, стала полковницей, а поражения принимать так и не научилась.
— Надеюсь, — глухо кивает Алтая и устало прислоняется головой к стене. Та с самого утра тяжелая, а под вечер начинает болеть. Неприятно, ощущается так, будто она мешки на ней носит. Когда же ей уже станет лучше?
А когда — спокойнее?
Конец вечера она запоминает не очень хорошо — видимо, все-таки засыпает. Света что-то обсуждает с Кием, потом отправляет его мыть посуду, а сама отводит Алтаю в спальню. Там они сидят несколько минут в полной тишине. Алтая все катает в голове неповоротливые мысли о том, что Свете невероятно идут эти мягкие волны на волосах, ради которых она по вечерам постоянно носится с какими-то тряпочками — сама Алтая в таких штуках не смыслила ровным счетом ничего, но Свете правда шло.
Свет падает ей на волосы, и кажется, будто ее окружает мягкий ореол золота. Вот ведь как вышло — Светлана и волосы светлые, как у царевны из сказки. Мать Светы, кстати, называла ее Ланой, и в этом тоже было что-то удивительно красивое. Лана — как лань, священное животное Артемиды, Алтая помнила, как Света ей это объясняла, богини охоты и брака, той, кто всегда связан с переходом из девочки в невесту, из невесты в женщину, той, кто спасает и той, кто отнимает жизнь.
Алтая поднимает руку и бездумно проводит пальцами по ее волосам, а потом мягко улыбается, но так ничего и не говорит, а потом засыпает окончательно.
Весь следующий день проводит в трепетном ожидании вечернего похода в кино. Она любила, когда Света встречалась с ее командой — казалось, будто в такие моменты все вставало на свои места, и казалось правильным и органичным, будто Света тоже была их частью, а может быть, просто все они были частью Алтаиной семьи.
Даже Родион.
Хотя Родион пока был вписан карандашиком.
Света приезжает к кинотеатру сама, широко всем улыбается, обнимает Аленку, кивает Родиону.
— Жалко, что Лады нет, — говорит тихонько.
— А она, кстати, обещала вернуться к концу недели, — делится Алтая. — Видимо, наобщалась с шаманами.
Родион хмыкает, но ничего не говорит. Он не особо одобряет это Ладино желание приобщаться к подобным оккультным практикам, но, к счастью, его особо никто и не спрашивает.
— Это замечательно! — воодушевляется Аленка. Она выглядит уставшей, но несколько раз бросает на Алтаю взгляд, прямо просящий не лезть, поэтому Алтая и не лезет, только хмурится пару раз.
Едва они начинают двигаться к входу, Родион дергает ее за рукав.
— Мы можем кое-что быстро обсудить? — спрашивает он. Алтая ловит его взгляд — мрачный, недовольный, но в этот раз какой-то особенно встревоженный, — и подавляет желание попросить его перестать ворчать хотя бы пару часов.
— Что именно?
— Про Василису. Кий рассказал тебе не все, точнее, он и не мог рассказать все.
— Ты куда-то потащился без него? — хмуро уточняет Алтая, на что Родион одаривает ее недовольным взглядом с посылом: ну прости, что не отпросился.
— Скорее, просто увидел. У них там на той заброшке все в крови, — объясняет Родион. — Но ее смыли, что ли, потому что просто так увидеть нельзя, но я же чувствую. Там дохрена народу умерло, только до этого никто ничего не замечал, умерли и умерли, наверное, пьяницы какие-нибудь.
— И что ты хочешь сделать?
— Взять Ладу и еще раз там везде походить, Кию больше не надо туда соваться, мало ли, — Родион пожимает плечами.
Вообще, Родион был главным энтузиастом идеи о том, что Кию вообще никуда соваться не надо, что Алтаю безмерно всегда удивляло — казалось бы, это же Родион, его никто, кроме собственной персоны, не волнует, а тут носится с Кием, как курица с яйцами, переживает, не заденет ли того какой-то магией. Алтая была склонна считать, что Родион просто переживал за успех работы, но мало ли, что творилось в этой глупой голове.
Мало ли, чего боялся Родион на самом деле.
Может быть, он не верил, что Кий до сих пор жив, а оттого не доверял ему.
Может быть, считал, что Кий на стороне потусторонних сил, что звучало абсурдно, потому что у этих сил никакой своей стороны не было. Еще бы профсоюз организовали, право слово.
— Ага, а Кия тогда куда? Пусть сидит в офисе и корми кошку? — ехидно уточняет Алтая.
— А я не знаю, куда Кия, — огрызается Родион. — Ты его притащила в милицию, ты с ним и нянчись.
Алтая больно наступает ему на ногу.
— Следил бы за выражениями.
— Следила бы за своим мертвяком.
Они несколько минут зло переглядываются, но в итоге отводят взгляд почти синхронно. Такой разговор происходил между ними много раз, но так ни к чему и не привел. Алтая знала, что Кий — слабое место отдела, как это знал и сам Кий, но также она знала, что он сильнее, чем Родиону кажется.
Только вот не ей доказывать это самому Родиону.
Когда она поворачивается к остальным, то замечает, что Светы нет — та отошла куда-то в сторону и разговаривает с незнакомым мужчиной лет тридцати. Алтая не знает, почему, но в этот момент внутри все в грохотом падает и обмирает: особенно больно от того, что она и так из-за стычки с РОдионом была на взводе, и вот, будто бы качели раскачались, и теперь она летит с огромной скоростью к земле вниз головой, прямо как детстве, если неаккуратно сделать солнышко. Лада назвала бы это предчувствием, Родион — желанием всех и все контролировать.
Света замечает ее взгляд и оборачивается, широко улыбаясь. «А чему улыбаться?» — глухо спрашивает Алтая у самой себя. Смотри на это громадное, теплое, затопляющее все вокруг счастье Светы, а внутри бултыхается что-то горькое и прокисшее.
С этого дня в их жизни появляется третий, хотя, учитывая Кия, четвертый человек. Его зовут Саша, он инженер, он умный и внимательный. И что самое главное — или самое страшное — он нравится Свете.
Алтая не успевает отловить момент, когда от знакомства с Сашей в кинотеатре, когда Родион вечно недовольно хмыкает, Аленка весело улыбается, к Кий вежливо ему кивает, они успевают дойти до того, что Саша сидит на их кухне и пьет чай, который Алтая покупала Свете, а потом и до того, что Света, мягко и встревоженно улыбаясь, рассказывает, что Саша сделал ей предложение.
— Ты согласишься? — вырывается у Алтаи, и она понимает, что это не та реакция, которую нужно было дать. Что нужно было порадоваться за Свету, что нужно было спросить, счастлива ли та. А не расстраиваться по каким-то надуманным причинам, впрочем, потом Лада скажет, что Алтая просто чувствовала заранее. Мол, такое бывает у женщин, даже не ведьм, что чувствуют они плохое — и все.
Аленка бы сказала — жизненный опыт, а не ведьмовство.
Только улыбнуться у Алтаи так и не выходит.
— Думаю, что да, — кивает Света. — Он хороший. И Пашенька приставать перестанет, и на работе перестанут спрашивать, когда я уже замуж выйду.
Они говорили об этом несколько раз — что им обеим давно пора замуж, что таких, как они, раньше называли старыми девами, только вот Алтая еще в первый раз решительно сказала, что никогда и ни за что. Только если на Родионе для шпионажа под прикрытием — но это больше в шутку. А Света позакусывала губу, но сама соглашаться не стала. Ее что-то тревожило, только Алтае она об этом никогда не рассказывала, а Алтая решила не лезть, раз не пускают.
Вот и не лезла — а теперь чем это обернулось.
— А где он живет?
Света мгновенно теряется, отчего тревога внутри Алтаи наливается еще большей тяжестью.
— Далеко, Таечка, в Змеиногорске.
Весь тот вечер Алтая плачет, лежа на диване в квартире успевшей вернуться Лады. Сама Лада сидит рядом на полу и курит, так, что в глазах, и без того болящих от слез, начинает резать, но Алтая не возражает.
— Она бы хоть познакомила нас со своим Сашей, — говорит Лада в итоге. — А то недели не прошло — а уже жениться, Света же никогда не была такой спонтанной.
— Не была, — глухо соглашается Алтая.
— Ты не пыталась с ней поговорить?
На самом деле, не пыталась. Просто потому, что не было у Алтаи на это сил — нужно было подбирать аргументы, нужно было что-то объяснять, нужно было долго разговаривать, но пока внутри ворочалась почти детская обида, что ее бросают, что Свете оказывается так легко уехать в какой-то чертов Змеиногорск. Как же можно о чем-то говорить вообще?
— Нет, — тихо говорит она и утыкается носом в подушку.
— Может, она еще вернется. В конце концов, что-то же ее Саша забыл в Москве, может, его работать сюда переведут.
— Может, — соглашается Алтая. Лада касается ее лба своей ледяной рукой.
— Тебе собраться нужно, в конце концов, никто же не умер, звонить она тебе будет — и ладно.
— Ладно, — эхом отзывается Алтая.
Только это оказывается сложно — понять, что прямо сейчас, так легко, ты теряешь свою самую близкую подругу. Конечно, были Аленка и Лада, но они — сокомандницы, сотрудницы, те, кто соединен с ней, в первую очередь, общей целью, пусть за столько лет они и сдружились. Для них работа всегда была выше дружбы, наверное, поэтому они до сих пор все друг друга и терпели.
А Света была важнее.
Она была не просто подругой — а той, кому можно было пожаловаться, рассказать, какие все плохие, как надоела работа, как надоел весь мир. Она была стержнем, который удерживал Алтаю, и та пока не представляла, как будет обходиться без него.
— Мы с Родионом завтра вернемся на заброшку, хватит уже бумажки в офисе из угла в угол пинать, — говорит Лада. — Пора заканчивать с этим делом.
— А я в лес съезжу. Света сказала, что свадьбу будет уже там, на Алтае, после того как она с его семьей познакомится, так что...
Так что расставание произойдет даже быстрее, чем можно было ожидать.
На следующее утро она встает раньше Светы, быстро собирается, так, чтобы не успеть застать ее пробуждение и не пытаться ни о чем поговорить, стучится в квартиру Кия, стоя на лестничной площадке босиком и в пижаме, протаскивает куль вещей и заканчивает собираться уже у него, прыгая по прихожей в одной штанине.
— А что не в пять утра? — недовольно ворчит Кий, но за порог не выталкивает, и то хорошо.
— Я вернулась в двенадцать от Лады только, — объясняет Алтая. — И только попробуй сказать, чтобы сразу и ехала к своим бабкам — откушу ухо.
— Молчу, молчу, — покорно соглашается Кий. — Но я бы на твоем месте подумал, что ты просто пытаешься спрятаться в работе от переживаний, а это не особо хорошо даже для тебя.
Алтая одаривает его недовольным злобным взглядом.
— У Светы сегодня свидание с этим ее Сашей, — объясняет она.
— Поэтому ты идешь помирать в лес?
— Да не иду я никуда помирать!
Кий хмыкает так, что Алтая сразу видит — он ей не верит.
— Я попросила прислать мне его досье, — признается она Кию. — Обратилась... куда надо. Это запрещено, но мне как гордости Советского Союза, разрешили.
— Ты сама себя гордостью назвала? — скептично интересуется Кий.
— Не-а, Барсук.
— И что в этом досье написано? Что его семья до пятого колена трудилась на благо пролетарской революции, а мать лично помогала Ленину свергать императора?
— Ленин не свергал императора, его даже в России тогда не было, — возражает Алтая, на что Кий только кривится. — Но нет, не знаю пока, что там написано, сегодня вот должны прислать, дождусь, уверюсь, что он нормальный, и поеду в лес.
— Ну хорошо, — кивает Кий. — Звучит как план.
— Хватит издеваться.
— Я еще даже не начал.
Алтая наконец-то заканчивает шнуровать ботинки и выпрямляется.
— Заплети мне косу, пожалуйста? — просит она. Это их старинный ритуал, принесенный еще из детства, когда Алтая собиралась гулять во двор, к взрослым девушкам и парням, а Кий был мелким мальчиком, которого мама дальше порога не пускала — боялась, что с ним что-то снова случится. Кий расчесывал ее волосы, гладил пряди, мягко переплетал их между собой.
Со временем к этому ритуалу добавился поцелуй в макушку — дружеский, нежный. Кий и сейчас ее целует, обнимает крепко, а она откидывается назад и прикрывает ненадолго болящие от постоянной работы глаза.
— Пообещай, что все будет хорошо, — просит Алтая.
— Все будет хорошо, — обещает Кий и целует ее еще раз, чуточку щекотно, и она смеется — скрипуче, устало, но смеется.
В отделение Алтая приезжает в семь, еще полчаса покорно сидит и ждет, когда закончат готовить бумаги, обивает ботинкам весь порог архива и наконец-то получает заветные бумаги.
А потом несется через все задание, гулко стучит ботинками в такт бешено бьющемуся сердцу, начинает набирать номер их со Светой квартиры, дважды попадает не туда, потому что руки дрожат и колесико крутить отказываются. Пока она слушает гудки, успевает вытереть две слезы, непрошенно скатившиеся по щекам, пинает ножку стола, от этого обиженного заскрипевшего, и проклясть всех, кто виноват и не виноват в его изготовлении — могли и понадежнее сделать.
Света не отвечает.
Следующим Алтая звонит Кию.
— Кий, — тихо говорит она. — Кажется, тебе все-таки придется самому ехать в лес, прости.
— Что? — не понимает Кий. У него в трубке что-то падает, видимо, она застала его за попытками сбора на офис. Как все нормальные люди — к половине восьмого, если нет ничего срочного.
— Я тебе на столе бумаги оставлю, ты должен найти Олю, хорошо? Пожалуйста, — шепчет она, сжимая трубку левой рукой поверх правой, когда та начинает слишком сильно дрожать.
— Что случилось?
— Ничего хорошего, — шепчет Алтая и переводит взгляд на смятую архивную бумагу с годами жизни Волкова Александра: с восемьдесят пятого девятнадцатого века по двадцатый, расстрелян.