Явись

Какое-то время я уверена, что умерла. Не знаю, сколько это чувство длится: одну секунду, две, времени в общем-то нет, нет ничего. И меня нет. А если меня нет — значит, я мертва, иных вариантов не существует.

Правда ведь?

Я открываю глаза, но не уверена, что они у меня есть, дышу, но не уверена, что у меня есть легкие. Мне кажется, что я существую как концепция, как что-то абстрактное. Чем-то я, возможно, мыслю, а значит, должна существовать. Уровень моей образованности в области философии почти равняется нулю. Этот уровень — несколько пабликов в социальных сетях, в основном, мемы.

Я вижу розовое поле, огромное пространство, в котором нет ничего, кроме розового цвета. Рассеянный прозрачный свет льется сверху, пахнет чем-то жженым.

Может быть, это я горю?

Вроде бы, нет.

Я стою на локтях и коленях, под пальцами колкая розовая крошка. Кажется, мне жарко, но, может быть, я и замерзаю. Не могу понять, что чувствую.

Как ни странно, боль проходит, только что она была огромной, разрушающей вспышкой, а сейчас затихла и затаилась. Я разгибаюсь,опускаю руки, различаю помимо розового цвета дрожащие радуги, силуэты, детали, объекты, которые не могу назвать. Они вокруг, там и тут, они абстрактны, многослойны, не похожи ни на что. На картины абстракционистов? На артефакты на старых фотках? На случайность, на что-то рожденное само по себе, на то, что не создавал человек.

Человека тут не было никогда.

И вот — есть.

Это я.

Охотница.

— Ты жива, — я слышу шипение за своей спиной. Оборачиваюсь и вижу ее, фею.

Она выглядит совсем не так, как в Центре. Образ ребенка слетел с нее, как упаковка, как грим: теперь она выглядит как гость. Инако, странно, больше, как стихия, чем разумное существо. Но фея более антропоморфна, чем другие гости. У нее есть длинное полупрозрачное тело, ноги и руки, перекрученное облако за спиной, переливающееся и дрожащее. Вот они, фейские крылышки. Фея кажется эфемерной, почти нежной, хрупкой.

— Что ты сделала? — хриплю я. Странно, что я жива, действительно. Но вряд ли мне долго осталось.

— Ну вы же притаскиваете нас к себе. Я решила притащить тебя к нам. Раз вы меня сюда выпихнули.

Я не понимаю, как именно слышу голос феи: он раздается будто бы отовсюду. Но я вижу ее рот: он узкий, зубастый, разделяет пополам полупрозрачное лицо, на котором яркими точками светятся глаза.

— Зачем вы... Зачем вы вообще приходите к нам?

— Мы любопытные. Наверное, как ты, Варвара Карелина.

Я все же выпрямляюсь. Жарко. Розовый мир вокруг дрожит и плавится, и я понимаю, что чую его — он приторный, как жвачка, такой же липкий, зудящий, словно укус от комара, но в нем есть цельность, симфония дискомфорта. Очень душно. Долго мне здесь не протянуть. Я кашляю, и чувствую, как рот наполняется жидкостью со странным вкусом.

Фея кружит вокруг меня, подлетает ближе.

— Скорее всего, скоро ты умрешь, — говорит фея, притворявшаяся девочкой Алисой. — После Светланы я хотела убить тебя, ты ведь так и лезла ко мне. Оставила на тебе метку. Она должна тебя понемногу разрушить и связать...

Я чувствую, как по губе что-то течет — и вытираю черные капли.

— Но мой мир прикончит тебя быстрее.

— Так в чем был смысл? Почему ты была так против того, чтобы тебя обнаружили? Тебе что, нравилось в Центре?

— Нравилось, — говорит фея и снова скалится, — с людьми очень весело развлекаться.

Думаю, это уже неважно. Фея возвращена в свой уютный розовенький мирок. Будут ли феи вновь пролезать в наш план с суккубами или еще какой дрянью — наверное, да. Может быть, остальные не будут такими отбитыми садистками, как эта.

Я сажусь на розовую землю. Присматриваюсь: это не земля, это миллиарды крошечных кристаллов, перетекающих друг в друга. Даже красиво.

— Зачем вы оставляете дары?

— Мы не оставляем, — фея хихикает. Этот смех похож на скрежет, — другие оставляют, потому что очень глупые. Когда-то очень давно мы оставили вам дары, но вы их испортили.

Я снова кашляю.

— Какие?

— Копье, котел, и меч. И еще камень.

Мне кажется, я что-то смутно вспоминаю. Какой-то очень, очень старый миф. Что-то, о чем болтали на бордах, конспирология, легенда, сказка. «Дары троиц генетические. Они передаются через века».

— Тебе достался котел от твоей бабки, а ей — от ее деда, а ему — от его бабки... Котел, через который можно нырять. Например, сюда.

— Ты не ответила, почему я могу доставать Иглу. Без Иглы...

Фея перебивает:

— Копье? Копье, которое дарит победу? Оно досталось твоему деду от его деда, а ему...

Твоему деду.

Я медленно моргаю.

Розовая буря поднимается, радуги дрожат... А я ведь ничего не знала о своей семье. «Колдуны». Багор, с которым бабушка достала ту самую горгону, о которой так пеклась Марина Петровна. Получается, мой дед мог быть багром? И я не никогда была только охотницей?..

Симбиоз.

Как это странно, как... логично.

Я глупо приоткрываю рот — я уверена, что выгляжу глупо. Черная жидкость стекает по моему подбородку на черный свитер, но боли почти нет.

Фея не уходит, наоборот, приближается:

— Я хочу посмотреть, как ты вздохнешь в последний раз. Вы запытали, сожрали, высушили столько таких, как мы, и других, и других...

— Я не пытала, — шиплю я, — я ненавижу Центр, я с самого начала его возненавидела.

— Я не знаю, что такое ненависть, — говорит фея. — Про любовь я тоже ничего не знаю.

Фея кружит вокруг меня, взлетает то повыше, то спускается к земле.

Я не хочу, чтобы она смотрела, как я умираю, но я в целом не очень хочу умирать. План был не такой.

Я завожу руку за спину, пытаюсь вызывать Иглу, вытащить ее из себя. Фея не мешает, она вновь хихикает, вновь скалится, она напоминает мне стервятника, только очень прозрачного, слащавого, как из сказок, которые по мнению маркетологов должны нравиться маленьким девочкам.

Возможно, я бы хотела снова быть маленькой девочкой, потому что тогда я еще не была охотницей. Я ничего не знала ни про дары, ни про фей, и особенно ничего не знала про то, как выживать. Но, к сожалению, этому приходиться учиться каждой девочке, даже очень большой.

Игла поддается. Она невероятно тяжела в моих пальцах, неповоротлива. Я поднимаю ее с трудом, опускаю впереди — она огромна. Это гигантский сполох света, белый светящийся конус, он слепит глаза. Фея отлетает вверх, помалкивает.

Я пробую чуять и тянуться.

На что похож наш мир? Я замираю от ужаса. Он слишком большой, слишком сложен, там слишком много всего. Как я сожму его до одного чувства, образа? Это невозможно.

Но все же я пробую.

Город. Метро. Панельные дома, многоэтажки, человейники, которые тянутся один за другим в бесконечной игре в домино, призрачное тепло, призрачная весна, холодные улицы, ярко-красные закаты между решеток окон, машины, движение, движение, бесконечная дикая охота.

Те, кто остался, те, кто ушел, те, кто затаился, те, кто борется.

Я даже думаю о Центре, о том, как он чудовищен, но я думаю о людях. О тех, кто в даже самом темном месте смог сохранить себя. Так бы хотелось спастись. А вдруг, я смогла бы вылезти отсюда куда-нибудь в тепло? Туда, где уже лето?.. Вот бы...

Я пытаюсь сделать разрез, но я не могу даже поднять такую огромную Иглу, которая льется из моей руки, словно свет от маяка в темноте.

Фея противно скрежещет, я собираю все силы и пытаюсь поднять Иглу выше — но она такая тяжелая. Я кашляю, и черная жидкость капает из моего рта. Что это, межпространственная чахотка?

Я тянусь снова, пытаюсь чуять, искать свой план.

Перед моими глазами мелькают города, воспоминания, обрывки, но все это так далеко.

Думаю, только в моем воображении.

Скрежет феи переходит в визг. Она бросается на меня, я роняю Иглу, и Игла исчезает, зубы феи стремятся к моему горлу. Я не умею драться, черт возьми, но с силой пинаю фею коленом. Она вдвое меньше меня, и мягкая, бескостная, изворотливая, она атакует быстро. Я словно дерусь с медузой: когда фея вновь летит на меня, и я хватаю ее за призрачные крылышки и швыряю об землю.

— Отвали, — рычу я, фея вновь взлетает, атакует и скалится, я мимолетно думаю о том, какое безумие происходит: я дерусь с феей на ее плане, понимая, что жить мне тут осталось минут пять.

Фея взлетает и изворачивается, острые зубы пропарывают рукав свитера, с земли поднимаются облака розовой пыли. В глазах рябит, суставы ноют, я начинаю очень сильно чувствовать свое тело — оно ранено и разваливается. Игла исчезла окончательно, и я не успеваю призвать ее между атаками скрежещущей твари, которую люди почему-то называют феей.

Я почти готова сдаться, как вдруг я вижу — розовое и радуги дрожат, пространство передо мной резко разламывается, ледяной, синий свет льется сверху. Это похоже на разрез, но какой-то странный, недоделанный. Я пробую призвать Иглу снова, но у меня ничего не выходит, и я просто бросаюсь в разрез, как будто прыгаю в воду.

Это ужасно больно. Я ору, меня разрывает на куски, и я не знаю, что это — безумная фея, которая решила вцепиться мне в спину, или это миры распиливают меня на части, или я просто галлюцинирую перед тем, как умереть.

Все заливает белым огнем, а розовое исчезает.

Я падаю на грязный пол, в слепых грязных окнах отблески красного рассвета.

— Варвара, — где-то за моей спиной говорит Багор.

***

Потолок перестает кружиться, я тру пальцами лоб, пытаюсь прийти в себя, но у меня совершенно нет времени думать.

— Опять, — хрипло говорю я, — опять я глупо лежу, а ты сидишь возле меня на корточках. Чего пришел?..

— Передумал.

Я не могу понять, с каким выражением лица Багор на меня смотрит, это уже не печаль, не ужас, это что-то иное. В его руке Игла, она не тает, она очень четкая, тонкая, как шпага. Сзади него я вижу Ораша, он тоже лежит на полу, и, кажется, его глаза закрыты. Я пытаюсь приподняться на локтях:

— Что с Орашем?!

— Я пришел, когда ты закинула фею в разрез, а она утянула тебя за собой, — хрипло говорит Багор, —ты буквально ввалилась в дыру. Это выглядело просто как жесть.

Я хмыкаю. Он продолжает:

— Ораш пытался прыгнуть за тобой, но его словно что-то оттолкнуло... Он упал и, видимо, сильно ударился. Живой, без сознания просто.

— И как ты меня открыл план без охотницы?

— Разрез не был закрыт, я просто вытащил тебя.

— Я сама вылезла.

— Ну да, конечно.

Я все-таки сажусь, красный свет заливает комнатушку все сильнее.

— Сколько же меня не было... Сейчас должна быть ночь.

— Видимо, там время идет по-другому.

Я достаю из кармана телефон — полвосьмого. Черт. Набираю сообщение Фазлеевой: «готово».

Пальцы трясутся. Встаю. Как же я ужасно, чудовищно устала.

На черном пальто Багра грязь, он шагает ко мне, тянет руку:

— У тебя...

Я вытираю подбородок. Черное, что лилось из меня, высохло, и я хочу что-то еще сказать Багру, но телефон светится: «ВОРОТА на восток от арены, СРОЧНО».

Вот оно.

Пора.

— Давай, Варвара, — говорит мне Багор. Все мои кости болят, я будто вылезла из мясорубки, но внезапно эта боль отступает, потому что я пересиливаю себя и прошу:

— Пожалуйста, пожалуйста, пойдем вместе.

Он качает головой. Как же я без ножа себя режу, я же просто могла уйти. Я же почти смирилась.

— Давай. Беги и не оборачивайся, — Багор резко шагает ко мне, прижимает к себе, обнимает так крепко, что я не могу дышать. Целует в макушку. Мне очень хочется плакать, горло схватывает, все дробится, колется и ужасно жжет.

Я говорю:

— Рома, я вытащу тебя, — отстраняюсь, смотрю на него внимательно, будто стараюсь запомнить, выучить наизусть, как будто еще не, каждую родинку, каждую ресницу, хочу поцеловать — но не стану, потому что тогда уже не убегу. Он наклоняется ко мне, касается лба лбом, тяжело дышит, ох уж эта ваниль, пропитала меня полностью и не отпустит никогда уже — но я отталкиваюсь, собирая для этого движения каждую свою мышцу, каждую клеточку.

Я отталкиваюсь от него.

И я бегу.

Я прыгаю через порог домика феи, и я не оборачиваюсь, я же обещала, я бегу вдоль здания с вышкой, я бегу к арене, я понимаю, почему Фазлеева написала про восток — я бегу на рассвет, на красное сияние, на единственный ориентир, я думаю только о темных глазах Ромы и о том, что я, наверное, сейчас верю в разных богов, и если я могу сейчас их о чем-нибудь попросить, то я попрошу их вытащить его из Центра, и я больше ни о чем не попрошу, я обещаю и клянусь всем на свете, я больше никогда ни о чем не попрошу.

Я обещаю, обещаю, обещаю.

Я дышу с трудом, запыхиваюсь, я огибаю арену, я бегу по большой асфальтовой дороге, и до ворот еще, типа, двести метров, или триста, какое-то бесконечное количество метров и моих вдохов, и сирена начинает орать.

Сирена орет, и я слышу какой-то грохот, и я слышу крики, и мне кажется, сейчас по мне начнут стрелять, потому что я же хотела стать волком, который бежит, а по волкам всегда стреляют, но я бегу, я ускоряюсь, несмотря на то, как все сильно ноет и жжется.

До ворот метров десять, и я больно наступаю пяткой на какой-то камень, и шиплю, но не делаю паузу, я думаю про маму, господи, я вообще про нее не подумала, какая я сволочь эгоистичная, почему я вообще побежала и всех бросила, бросилаОраша, бросила Кой, какая же я дрянь, она же просила не бросать, но я продолжаю бежать.

Я вижу ворота совсем близко, и они закрыты, а за спиной шипят шины, и громкоговоритель что-то бухтит, и мое сердце ухает, и мне жарко ужасно, но я бегу и бегу.

И вот ворота, я почти ударяюсь о них, стучу в них кулаками, как идиотка, и внезапно они грохочут, отворяются, какой-то силуэт, я вообще не вижу, кто это, изнутри хватает меня за шкирку, как ребенка, впихивает, шипит «беги дальше через лес и по номеру звони, быстро», и я бегу дальше, в лесопарк, темный, холодный, прыгаю через корни, хлюпаю носом, я уже уверена, что упаду, ворота грохочут за спиной, открываются, кто-то орет, кто-то матерится.

Я достаю телефон на бегу, я вбила в него номер заранее — хоть где-то подумала, дура, и жму на кнопку вызова.

— Вы Варвара?

Отвечает женский голос, а я слишком запыхалась, чтобы отвечать, как же болят ноги.

— Вы — Варвара. Ой, видим вас... Продолжайте движение. Не кладите пока трубочку.

Я не кладу трубочку, я бегу, прижимая ее к уху, бегу, уже еле-еле, я замедляюсь, кручу головой среди весенних деревьев, солнце поднимается выше, и теперь мне ужасно жарко.

Вдруг деревья расступаются, и я вижу озеро.

Черное, круглое, как тарелка, с редким ледком у берега.

— Варвара? Разбегайтесь и прыгайте, и лучше попасть прям в серединку, хорошо?

Хорошо, конечно, хорошо, я уже не задаю вопросов, меня уже почти что нет, только болящее и горящее тело, почему бы и не прыгнуть.

Я слышу шаги за своей спиной, крики, рычащие звуки, вижу мечущиеся сзади конусы фонарей, вижу огни, вот они, охотники на охотников, но я быстрее, сегодня я быстрее, все-таки почти получилось, хотя что, собственно, получилось...

...я разбегаюсь, прыгаю, лечу в черную ледяную воду. Я совсем не могу дышать, я тону.

Я так хотела, чтобы меня здесь не было, чтобы ничего не было и никогда и не существовало, и, в общем-то, в конце концов и стало именно так.

***

Я открываю глаза.

Погода меняется.

Кажется, маман называла такой дождь «грибным». Может быть, не только она, но у мамы ферма, она в таких вещах разбирается.

Солнце сияло посреди бесконечно далекой, прохладной синевы, и среди кучных белых облаков, плывущих медленно, серьезно, и вот одно из этих облаков решило пролиться дождем. Действительно, почему бы нет.

На мое лицо падает первая капля, стекает по щеке вниз.

Я вижу небо, вижу яркую зелень вокруг.

Тепло. Немного неудобно лежать на земле, твердо — будто бы она упирается мне в спину, чуть выталкивает.

Но я пока не встаю.

Я остаюсь.

Я дышу.