Ежевика Её Светлости

«С тобой... с тобой...» - подхватило Ежевикино сердце, и она рассмеялась смущенным, тихим смехом, и — была не была, шагнула в молоко. Она приготовилась, что сейчас зальет ей и глаза и уши, но то была не жидкость, а скорее, взсесь густая, как... как... «Как молочный пудинг!» - подсказал тот самый, уже родной голос в голове и Ежевика кивнула, хоть слово это повторить бы не смогла. «Как скажешь, мне-то что», усмехнулась она, и выставив перед собой руки, медленно пошла вперед. Там, внутри этого молока, кто-то был. И ей точно надо было знать, кто, хоть она и ощущала, как хмыкнул недовольно Ворон, ему ее затея точно не понравилась. «Ну уж извиняйте, господин Важная Птица, а я в служки я вам не поступала!» - показала язык в его сторону Ежевика, и шагнув еще два маленьких шажочка, остановилась. Белое марево рассеялось, и открыло лесную поляну, залитую ярким и холодным зимним светом. Ежевика хотела было проморгаться, но свет ее не слепил. «Видать, потому что не взаправду это все», подумала она и без страха оглядела скрюченную спину человека, что стоял на таком расстоянии от нее, как если бы она и Ворон за руки протянутые взялись и он бы еще свою руку с когтями вперед вытянул. Девочка сладко поежилась - как если б за руки взялись... Но встряхнулась, не до нюней! Дядька вон молчит, и не шевелится, а та девчонка, что осталась неспасенная, все жалобно выводит чего-то, все зовет. Человек вдруг двинулся, повернулся к Ежевике, и та отпрянула: глаза у человека оказались совершенно пустые, как пересохший глубокий колодец, со дна которого даже холодом не веет, а попросту нет там ничего. Ни-че-го. Откуда-то выплыло желание перекреститься, и рука уже дернулась, но пальцы болью свело, и конечно, делать этого девочка не стала. А дядька лицо свое сухое, со щеками запавшими в пергаментной коже отвернул, и голосом, как сухие ветки кто поломал, проговорил:
- Я здесь, я слышу тебя!
Девчонка та золотоволосая, в молоке замерла (хоть Ежевика ее еще не видела, но каждое шевеление той ощущала, как паук паутину меж ними натянул). Немертвая-неживая та девочка вгляделась в молоко, всхлипнула, вскочила и к человеку кинулась. Подбежала, влепилась в него, обхватила, как родного,и запричитала:
- Миленький, да как же я ждала тебя! Думала уж, не придешь, не заберешь ты меня!
- А ты и не звала, я иду только туда, где зовут! - строго, но ласково сказал человек. Хотя, какой он человек, не может он человеком быть! Для Ежевики голос его не изменился, и звучал все так же пусто и сухо, как веток треск, но она понимала, каким приятным и теплым слышит его девочка немертвая. Или неживая? Тьфу ты, голова с вами кругом! Напасть... «А я говорил, не надо оно тебе, не по твою сторону эти дела!» - урезонил Ворон, но Ежевика и отвечать ему не стала, напряженно глядя, как худенькие бледные ручки торопливо гладят сгорбленную спину, обтянутые серым, неотбеленным рубищем лопатки зловещего дядьки. «До чего же он мерзкий!» - скривилась Ежевика, и вдруг охладела к немертвой и ее провожатому совершенно. Отвернулась и побрела обратно к Ворону, ведомая его теплым дыханием, как по ниточке. А в том, что это провожатый девочкин она не сомневалась. Кем же еще ему быть? Только вот, куда такой ведет? Ну, точно не в ад, не веет от него ничем «своим».
- Ворон... - тихо позвала она.
- Здесь я, падай давай! - отозвался он из молока. И Ежевика упала, как он и велел. Но не так, как на землю падают, а будто в мягкую постель... Хотя, откуда бы ей знать, какова мягкая постель? Когда у Катэрины постель была жестка, как доски неотесанные. Даже и шелками устеленные. Обьятия Ворона - вот что мягче мягкого, его длинные черные перышки, его когтистые руки костлявые — вот самая наимягчайшее укрытие... Она свернулась комочком у него под боком, и прошептала:
- Ворон...
Он не ответил, только голову приподнял.
- Кто это был, мерзкий такой? И отчего она к нему так и кинулась, как собака дворовая на свист?
- Ангел это был, - ответил Ворон и погладил ее по макушечке одними подушечками пальцев. Она сладко всхлипнула и прижалась к нему.
- А чего тогда гадкий такой? И отчего девчонка такая радая ему?
- Потому что ты — подземная, а она небесная. Ты ее и не смогла б никуда отвести, на небо ей надо! Им таким же странным и гадким твой дом кажется и твой бог!
- Он не бог мне, а отец, - проворчала Ежевика и смело погладила блестящую пуговицу у него на камзоле. Расстегнуть бы ее и до впадинки меж ключиц дотронуться... Ежевика вспыхнула, пальцы на пуговице замерли, не решаясь ни уйти, не подвинуться.
- Так и они своего бога отцом называют! - шепотом ответил ей Ворон.
- Жестокий он, детей своих так и косит, словно бешеный косарь! - пробурчала Ежевика, еле слышно.
- А твой отец будто добр! - едко ответил оборотень.
- Мой нас любит и дарит дарами своими! - уверенно отбила девочка. И с сожалением, нехотя, пальцы с пуговицы убрала, но решившись на другое, смело их в карман его камзола засунула.
- Ой-ли? - скривился Ворон: - А ноги кривые, тоже дар? А хромота сестры твоей? А красота ваша?
- А с красотой-то чего не туда? - проворчала Ежевика, не зная, как отвечать. Вроде и согласна, а вроде и нет.
- А то, что люди красоту хуже уродства выносят, невмоготу им на красивых глядеть! Так и норовят ободрать да испоганить!
- Неправда твоя! - неуверенно произнесла Ежевика, и поджалась. Не может же такого быть...
- То ты еще на люди со своей белоснежностью не вышла, а как выйдешь, то-то поглядишь, каково оно будет! - зло отчеканил Ворон и замолчал. Ежевика замолчала в ответ, и только напряженно дышала. Дыхание ее становилось горячим и в груди распускались колдовские ядовитые цветы. Казалось, открой рот, и пыльца золотистая посыпется, и отравит все, до чего коснется.
- Да-да, я вот знаю, а ты как думала? - деловито закивала головой Вороника. Она мешала в ступке прямо пальцами какую-то дрянь. А в том, что это непременно дрянь должна быть, Ежевика не усомнилась ни на капельку — а чего еще от этой пакостницы ожидать?! Ежевика только подивилась, чего это она не слышала, как пестик стучит? Будто и не было тут никакой упырихи, и вдруг из воздуха взялась! И когда?! Только Ежевика под крылом у оборотня пригрелась, как эта тварь тут как тут! «Чтож ты, поганка, так и лезешь изо всех щелей, так и норовишь мне кровушку попортить?» - вспылила девчонка, и поняла, что уже не спит. «А ты и не спала, и спать по-человечески уже никогда не будешь! Все твои сны станут вещими, нам не дано жить почем зря, мы каждую каплю своего срока на земле роняем не за так!» - ответил ей Ворон без слов, и она подняла на него глаза. Тот будто и не глядел на нее, и глядел, даже не скосив глаза. Как ему такой трюк удавался? Колдовство? «Научи!» - попросила Ежевика, тоже без слов. А вслух произнесла:
- Чего ты там знаешь?
- Да то, что матушка моя вот, она ж за красоту свою и помучилась, когда король ее углядел и любимого ее того, кокнул!
- Кокнул! - повторила Ежевика, и прыснула, такое слово смешное показалось ей.
- Ага, так и сделал, чтобы не осталось препятствия на ней самому жениться, - кивнула Вороника, и сунула пальцы в рот, пробуя свое снадобье. - Не, не готов еще! - и сплюнула в ступку зеленую ядовитую жижицу.
Ежевика фукнула, и умоляющими глазами посмотрела на Ворона. На этот раз он глядел прямо на нее, опустив прямые стрелы ресниц.
- Твоя сестра Кэт, тоже не напрасно к князю подбиралась! - устало проговорил он. - Как бы не сильна была ведьма, а в мире людском пропадет за полпятака медного, и как звали - не вспомнит никто! До того человечье отродье падко на женскую красоту, не удержишь его ни грехом, ни плеткой, ни колдовством! Поломает, задерет, как зверь куропатку! Да только зверь пожрать хочет, а человек дурь свою подогреть! А за княжеским титулом она получше, чем за рвом с крокодилами!
- Кро... чеволами? - переспросила Ежевика, не желая утопать в горькой, неприглядной правде сказанного оборотнем.
- Драконы такие, водные! Здесь не живут, а будешь умницей - отнесу тебя в далекую землю, поглядишь! - ласково проворчал Ворон. А Вороника хмыкнула и протянула им свою вонючую бурду. Ежевика спрятала нос на груди у Ворона, а он благодарственно каркнул что-то, и взял предложенную бурду. Воняло отвратительно, даже если не дышать, и Ежевика поспешно спросила, что само на язык присело:
- А почему надо детей в Ад отводить? Они ж вроде как, не грешны ничем, когда б успели?
- А не хотят их таких на небесах, не нужны они! - ответил Ворон без всякого выражения. И так же ровно добавил:
- А в Аду из них шкурок наделают, пуховых, на зиму своим детишкам, чтоб не повымерзли!
«Это что же, в Аду зима своя есть?» - озадачилась Ежевика, но вслух сказала иное:
- Ты вот про красоту все говорил, что она вредная, а тогда зачем же Отец Люцифер нас ею одаривает? Не во вред же нам?
- Дхаре-дхарерон, в моем народе его зовут, - проворил Ворон и отхлебнул из ступки Вороникиной пакости. Та довольно кивнула, а он скривился, и бросил на нее взгляд:
- Уф, матушка, ну и намутила ты болотных грязей, - проворчал он, а она рассмеялась смехом неожиданно хриплым и вздорным, против ее обычных трелей серебряных.
- Тьфу, - сплюнул на сторону Ворон, и Ежевика в этот момент вдруг поняла, что уже день настал. Страшной, все жилы из нее вытянувшей ночи, как не бывало!
- Так это он просто так, потому что ему нравится все красивое!
- Так говорят же, ведьмы все старухи-уродины, - с сомнением ответила Ежевика, и поглядела на ступку с жидкой пакостью у него в руках. «И мне, чтоль, тоже прихлебнуть? Кости горят, кровь вязнет и рассыпается», - подумала она и потянулась к снадобью. Раз он пьет, то наверняка, и ей надо! «Мы ж с ним оба провожатые» - кивнула она сама себе, и обмакнула палец в пойло.
- И чего, ты каждую ересь и чепуху, кто-где-чего брякнет, хватаешь и в карман кладешь? - рассмеялся Ворон и потрепал ее по голове свободной рукой. Она в это время зажмурилась и лизнула палец. Гааааадость!! Рот свело, горло скрючило, но она зажмурилась и наощупь схватив ступку, залила в пережатую глотку, сколько могла. Свет в глаза померк, и ей показалось, что она на мгновение умерла.
- Эй, ну ты чего? - донесся издалека голос Ворона, сквозь гулкий и пищящий шум в ушах. Ежевика решилась вдохнуть, и едкие пары пойла протекли ей в нос и в дыхалку. Она тяжело закашлялась, и прохрипела:
- Слушай, а как это опре... кха-кха, тьфу, щас...
Продышалась, колотя себя в грудь, и когда колдовская упырическая пакость разошлась и отпустила ее, продолжила, не глядя на оборотня:
- Ну, как определить-то, кого на небо, а кого в Ад? Кто этим распоряжается?
- Никто не знает, - покачал головой Ворон, и оба они уставились сквозь незавешенный вход в их домишко на дереве, в лесную предрассветную тьму. Стало ощутимо, значительно холодать, по тому Ежевика и поняла, что ночь уже на исходе. Однако, внутри нее разливался жар, будто кто печь растопил и собрался свинушек с перепелами жарить к княжескому столу.
- Я чего-то подумала, ты все знаешь, по мертвецовой части, - мягко проговорила она. Так уж хотелось приластиться... да как? Никто ее никогда не любил, не ластил, как оно вообще делается?..
- Не, это я тебе точно не скажу, а врать сейчас не хочется! - сонно проворчал Ворон и нахохлился. «До чего ж ты хорошенькой!» - умиленно подумала Ежевика, а он усмехнулся, и она смущенно отвернулась. Вдруг, слышит?..
- А как ты узнал, ну, что меня спасать пора, - проговорила девочка голосом ровным и напряженным, изо всех сил держать, чтобы на него не глядеть.
- У тебя монетка горит, - просто ответил он, как «здрасти» сказал. Ежевика осторожно, едва дыша выпростала руку и повернула ладонью вверх так тихо, будто боясь спугнуть его, как дикую птицу, будто он может на что-то осерчать и сорваться с ветки, бросить ее тут одну (да куда опять подевалась дура Вороника? Что она, тает и обратно слепляется чтоль? И некуда ей отсюда утечь, и вот умеет же! А и хорошо бы, чтоб больше вообще не пришла, оставила бы их одних, ей так много ему сказать сейчас хочется!) Монетка уже затянулась под кожу, и светилась, как светлячок под ее розовой, тонкой кожицей. Ежевика хихикнула, и прикрыла светляка пальцами. И совсем не мешает, надо же!
- А я бы хотела знать, какого мертвяка хватать, а какой пусть ангела своего уродского дожидается! Кому куда там велено...
- Да мне-то что, мое дело сторона, у меня и души нет! - проворчал оборотень и широко зевнул. Ежевика снова отметила краешком глаза, какие у него зубы острые и неровные, совсем как у человека! «А равны ли мы, ну хоть в этом?» - тревожно спросила у себя она, и повернулась к нему.
- Это как, души нет?
- Да обыкновенно, - совсем уже засыпая, прошептал Ворон: - Так же, как у тебя! Я не рождался, и не умру, так, как они все душастые!
- А как? - не отставала Ежевика, зачарованно глядя на него, жадно впитывая широко распахнутыми глазами каждую черточку его строгого лица, пока он глаза закрыл и можно не жаться.
- А как - узнаешь, когда время придет. Уж в этом мы равны, с тобой, Ежевика, ягода ты кислая, - прошептал он и голова его по-птичьи свесилась.
- Терпкая... - прибавила Ежевика, и без спросу примостилась ему под крыло. Жар набирал свою дьявольскую силу у нее в крови.
- А ты тоже - Его дитя? - пробормотала она заплетающимся, непослушным языком. Ворон дернул головой и не открывая глаз, нахмурился.
«У меня нет отца, и мы не так его зовем, как вы!» - ответил он без слов, и не просыпаясь.
- Тысяча тысяч имен... - прошептала Ежевика, и уснула в его теплых и пыльных перьях, сладко-сладко.

Снилось ей, что онастоит на берегу озера, полного текучего, как мед, огня. Волосы ее тают, как сахарные нити, и стекают по плечам и крохотной груди, оставляя жгучие полосы. И страшно ей, и зовет ее, тянет прямиком в эту погибель. «Что ж ты творишь, дура глупая?!» - кричит в ней все нутро ее, а она так и лезет ногами босыми, неприкрытыми в горящую эту бездну. Одежда на ней затлелась, вспыхнула, и осыпалась черными клочьями. Такая, как есть, вся голая и лысая, как в первый свой день, вошла она в озеро и с головой ушла в раскаленный поток. Она все ждала, ждала - когда уже больно станет? Жгло ее всю насквозь, заливалось в уши, в глаза, в нос, она нахлебалась нестерпимой огненной жижи и та плескалась, прожаривая все потроха ей насквозь. Терпеть жар было невыносимо, до одури, до помутнения, но больно-то все еще не было! Да как такое быть-то может, чтобы терпежа уже никакого, а не больно?! Дна под ногами не коснуться, значит, надо плыть! «Только вот плавать не умею я!» - подумала Ежевика и попыталась ногами молотить, ан чует - ног-то нет! Батюшки... исчезли! Истаяли, как снежные комья на солнышке. Что же теперь делать?.. Тонуть ой, как не хочется! Руки пока еще есть, ими и задергала она, как щенок утоплый, но и те, подлюги, с ногтей подтаяли, и расплылись пальцы, и ладони утекли, и текут, текут, и смешиваются  с раскаленным медом вокруг нее. Да и снизу дела не лучше, растворяются чресла, и живот распускается, как пряжи моток, сыпется в в огненное озеро печень, и тает, сыпятся кишочки, и растекаются, не собрать. И кости все утекают, утекают... Кричит Ежевика, ртом ухватить свои остаточки пытается, да только и череп утек, и глаза, и рот, с зубами ее новехонькими— ах, жалко! И язык растворился, и ключицы,и ребра все, до единого! Осталось одното лько сердце, алое, как спелая ягода, и бьется, и бьется посреди того адского озера! А самой Ежевики нет, а вроде как, и есть.... да чего уж там обьяснять, сотни ученых мужей глотки друг другу рвет, точно свирепое собачье, так какой уж с девчонки малой спрос - что она такое сейчас, когда ее нет, а вроде и есть она?

И вот, та, что осталась, незримая, сама себе не ощутимая, но живая Ежевика видит, будто идет кто-то большой и могучий, такой, что будь у нее дыхание, в тот же миг перехватилось бы, а сердце, что в озере плавает, забилось изо всех сил, и кричит Ему - я здесь, здесь я, услышь меня! И страшно сердечку до невозможности, и счастье свое единственное видит в том, чтобы вынул его Тот, кто идет неспеша и весь Ад собой заслоняет, такой он могучий и повелительный, что и слов таких в мире нет и придумать никто никогда не сможет! Ищут ему тысячи тысяч имен на разный языках и наречиях, произносят на всякий манер, да не то это все, не то! Не способен человек, и даже демон самый лютый обозначить имя Его, а может только прочувствовать и кричать безмолвно одним только раскаленным, оголенным и чистым насквозь сердцем,бьющемся в расплавленном меду озера посреди Преисподней! Вот он все ближе, ближе, но не рассмотреть его, не просто даже увидеть нельзя. Невыразим Он ничем человеческим, необьять его, как ни пытайся! Плачет сердце Ежевики, заходится, так хочет высказать имя Его, так старается Его ощутить, как Он есть, да не выходит ничего, слабое оно, слишком еще человечее.. .а потому, постоял над ним Тот, кто пришел, протянул руку свою, да касаться не стал. Остановилось сердце, пропустило удар... другой...

Захрипела Ежевика и открыла глаза, полные безумия и ужаса. Назад, назад ей надо! Ведь хотел Отец ее сьесть, так пусть ест, пусть ест ее!! Закричала она не своим голосом, заметалась, да ушиблась во тьме больно плечом обо что-то угловатое и жесткое. И тогда закричала снова, уже от гнева и бессилия.А глаза все так же не видят ничего, будто там так и позабытые, в озере. Рыдает она в голос, заходится, но уже не мечется, очень уж больно ударилась, повторять нисколько не хочется. Плачет, не унимается,а сама вдруг понимает, что не одна она тут, и Ворон ее в охапку сгреб, а сам в ознобе дрожит, и ругается хриплым, простуженным голосом:

- Ну, чего ты, чего? Терпежа у тебя чтоль, совсем уж нет? Спать не даешь, гомонишься... Так бы и выкинул тебя из гнезда, да очень уж горячая ты, а меня знобит, вот и служили бы один другому, ну чего ты бесишься?
- А чего он меня опять не забрал? - слезливо пожаловалась Ежевика, и как дите малое, прижалась к нему, дрожащему. Словно недоношенный младенец, чудом выживший, которого в печи дохаживают, она тянула из него неполученную любовь... Как отец, которого она даже во снах не видала никогда, и мечтать не пыталась, как зазноба, суженый, на которого она не посмела бы рассчитывать, что хоть когда-нибудь он появится - вот чем оборотень лесной стал для нее. Дурочка, чистая дурочка, льнула она к Ворону позабыв намертво слова Катэрины о мужиках и сам образ сестры. Нужнее нужного был ей сейчас мужчина этот - острые скулы, черные волосы, когти черные, глаза железные. И плевать, что не человек он, а так даже лучше! Человекам веры нет никакой, одно зло тошнотное да паскудство несут они! Насмотрелась Ежевика на их мерзости, так бы глаза себе и не возвращала из того озера! Пусть бы лучше сгорели... ой, батюшки, а сердце-то?! Вдруг сердце она там и оставила? Что-то не чует она в груди этот живой комок, не стучит, не колотится!
- Ох... - она с ужасом подняла глазища светлые, как осенние льдины, на Ворона.
- А сердце-то я потеряла, кажется...
- Да ну, ты брось, - рассмеялся оборотень, да оборвал его кашель, тяжелый, надрывный, будто у самого в груди сердце вот-вот оторвется от тех нитей, на чем висит.
- А на чем у вас сердце подвешено? - спросила Ежевика, сама не своя. Она больше не была хозяйкой своему развинченному, разболтанному телу. Без сердца ничего не держалось, как надо, все черт-те как двигалось.
- Мы свои сердца в сундуках храним, а сундук тот в яйце, а яйцо в утке, а утка...
- А утка в зайце, чего ты ей голову больную морочишь? - подхватила Вороника. - Не слушай балабола, и не гляди на меня так, он тебе сказку глупую говорит, слыхала я от матушки, когда скучно ей было подле меня сидеть вечерами да пестовать, когда я в рост войду!
Ежевика уже и бросила удивляться, откуда опять эта трын-трава пролезла. Сидит, глазища таращит черные в поллица, ну и палку ей в ухо!

Студеный воздух приятным шелковым платком скользил по горячей коже. А Ворон дрожал, замерзая, и Ежевика прижалась к нему, как могла, погладила по холодной щеке. Он благодарно прильнул к ней, обнял, как котеночка, и девочка позабыла на упырицу взбрыкивать. Сладко вздохнула она, и прижмурилась, вся в обьятья мужчины укутанная... «Мужчина... от же оно как...» Спасть совсем расхотелось, страшно было упустить хоть мгновеньице крошечное, рядом с ним, так близехонько, что даже слышно, как сердца его и ее сквозь его грудь и ее лопатки перестукиваются! «Вот и сердце мое вернулось», благостно промурчала себе Ежевика. Сколько так просидели они, один другого выхаживая, а кажется, уже наступил день. Когда очнулась от сладкого забыться Ежевика, уже слабо сочился холодный свет. Вороника шумно влезла в дупло, расселась, и Ежевика сумела рассмотреть, как товарка разворачивает подол, и из него валятся куски меда в подсохших сотах, и черствого хлеба горбушку, и даже мяса вареного куски.

- Ну и дела, это ты молодчага какая! - довольно прохрипел Ворон больным горлом, и потянулся за едой. Вороника смущенно хихикнула, и Ежевике захотелось немедленно Ворона от нее загородить - мой он не смей, мой! Не трогай ты же себе еще сотню найдешь, надерешь молодцов, как с дерева спелых яблочек, да они тебе в зеленый подол сами насыпятся стоит тебе только его приподнять, они к твоим ногам лягут, как один! Ну чего тебе Ворон мой, а? Ты же красавица, а я мышь облезлая, кому нужна? Меня же, меня он первой пригрел, а ты лезешь, упырка проклятая! Оставь его!! - так хотелось выть и кричать Ежевике, но она только проворчала:
- Где взяла, натырила, где еще!
Но кусок мяса все-таки взяла. Голод не спал никогда, даже если о нем не напоминать себе, даже если отмахиваться - нету, мол, никакого голода! А если подвернулась еда, ешь не раздумывая!
- Ну а то я праведно пропитание нахожу завсегда, ага, - хохотнул Ворон, а Вороника так и прыснула. У Ежевики зубы скрипнули и рука сама потянулась за ножичком - пырнуть проклятую дрянь в сочный бок, порезать хорошенькое, румяное личико!
- Чего ты, грибочек мой лесной, не ешь, тебе голодать нельзя, ты из подземного мира только что, душа твоя тело иссушила, надо поправиться! - заботливо проворчал Ворон и пододвинул ей кусочек меда в сотах. Ежевика с мольбой на него поглядела, и вдруг сердце толкнулось в грудь так жестоко, будто чья-то рука воткнула его со стороны спины. Она хватанула воздух ртом и упала вперед, на руки. Вороника заахала, а Ворон холодными, дрожащими от слабости руками ее бережно приподнял.
- Ну, а я что говорю! - снова проворчал он и опять закашлялся. - Давай, ешь уже, не глупи! Нам с тобой еще долго тут куковать, пока все, что утекло из нас, не нальется обратно!Ежевика только всхлипнула и кивнула. Никто о ней никогда не заботился... а он... он ей сердце вернул.До чего же чудесный... до чего же красивый он!

Еще бы эту гадину Воронику отсюда подальше... Мыслишка закралась и застряла в темных закоулках сознания. Поскребывалась там и чесалась,не давая куски спокойно глотать. Завести бы ее, наивную, в какие чащобы, да подальше.Чтобы не маячила тут, в своем изумрудном платье, что ни кровью, ни грязью лесной не портиться. Ежевика окинула взглядом свое изорванное, загубленное тряпье.Эх, а какая одевашка хорошенькая была!Рядом с упырицей эта рванина еще гаже выглядит. Конечно, Ворон на нее так и поглядывает! Схватить чертову бабу за шиворот изумрудного платьица, закинуть ее в одну из щелей, куда мертвецов загоняют, а щель ту закрыть! Не напрасно же дано Ежевике такое умение, так почему бы на добро себе его не обернуть? Отчего бы Воронику в мертвецы не перевести?.. И навечно от нее избавиться. Чтобы исчезла она, как и не было, и Ворон бы не на нее такими лукавыми черными глазами поглядывал, а на саму Ежевику! А уж она научится и хихикать вот ровно так же, прищуриваясь, и румянцем научится заливаться нежным, как заря! «А отчего бы и не научиться?» - думала она, мрачно рассматривая ямочки на щеках упырицы, которая улыбалась невинно, что твоя белая козочка на лугу. Хмурилась девчонка и жевала свой кусочек меда в сотах, совершенно ничего не ощущая, одну только ревность и готовность такой же стать.Только бы Ворон те же взгляды на нее бросал, только бы с ней такую же тайну имел, неизьяснимую, горячечную! Что это, как оно называется? И как ощущается? Она бы знала, если была бы постарше, но влечение двух разнополых существ ей не открылось еще, только-только на кромку его она подошла. А потому и обьяснить не могла, что этих двоих связывает такого, чего в ней самой нет? И как так вышло, что ночевал он, обнимая Ежевику, а как день пришел - так глазами ест Воронику? Ничего лучше, как задумать убить разлучницу она не могла. Глупенький замысел, который, однако, выбирают испокон веку люди чаще всего! Что богач, что бедный, что король, что босоногий бродяга - все одно, мнят, будто выкинув с глаз долой соперника, сами на его место враз встанут, будто так и сам бог велел! Эх, и наивные! Ну кому, хоть разок, в этом мире кричащем и пляшущем на кровавых углях да под яблоневым цветом, хоть единый раз оно помогло, это средство? Для дураков оно, хоть с холодной, хоть с горячей душой. Не помощник убийство в сердечных делах, ох, не помощник! Да только если и королям это не подвластно понять, то тринадцатилетней брошенной пигалице это как втолковать? Да никак, хоть сам дьявол ей тут песни пой в шутовском колпаке - она бы и глазом не повела! Хочу, говорит, чтоб она сдохла, и все тут! Не напрасно ее сам Люцифер в дети свои избрал, упрямая она, ох, своенравная! Только потому Его дети и напролом до самых великих имен добираются, но и потому же на кострах жарятся, как поросята молочные. Все по своей непроломной вере в свое «Хочу» могучее и «Мне надо» великое! Вот и малая ягодка Ежевика, налилась ядовитым соком, и сама незаметила, как.

- Ну, хватит там чирикать! - строго прикрикнула Ежевика, и потянула Ворона за плечо к себе: - Нам спать надо, помолчи давай! - и так на Воронику зыркнула, что та осеклась. Ворон удивленно на Ежевику поглядел, но повиновался, будто она тут самая главная. Ежевика возликовала в душе, и добавила Воронике: - Иди, раздобудь нам там, не знаю, крови, чтоли, свежей!
«Ну и чушню я несу», - сама на себя удивленно хихикнула девочка. И на кой черт ей та кровь? Попросту надо было куда-то отослать эту бабу проклятую, а раз уж она упырь - то куда ее еще?
«Может, мне удастся ребеночка понести, я ж уже кровоточила?»- втайне даже от самой себя, только чтобы Ворон не услышал, как она думает, прошептала Ежевика. И осознала в себе силу мысли прятать так, чтобы не слышал их никто. Даже сам Отец! И такое тепло разлилось, и плеснуло о ровные, стеклянные стенки ее собственного, гладко очерченного сосуда внутри нее, куда никому, никогда хода нет, только ей самой! Вот он, ее тайный мир, вот она сама, ни для кого,там, в этом хрупком и прочном стекле, размером с небесный дворец и никому, никому невидимый!

Ежевика приткнулась к Ворону, повозилась, устраиваясь поудобнее в полутьме их пыльного и теплого пристанища и попыталась дремать. Не очень-то получалось, острые выступы костей Ворона впивались ей чуть не повсюду, голова горела и наливаясь огнем.
- Не помогло, стало быть, тебе снадобье подружки твоей! - холодно отчеканил голос прямо над ней. Ежевика дернулась, ушиблась коленом, вскрикнула и открыла глаза. Но сразу же поняла, что ничего она не открывала, а видит человека сквозь веки.
- Не глазей, как дура, не маленькая уже! - строго гавкнул на нее сухой мужчина, наглухо застегнутый в черное. «Ты еще кто такой?» - вскрикнула Ежевика, но даже не успев рта открыть, поняла, что спрашивать незачем. Она знает, кто это. Только вот зачем он пришел?
- Лечить меня? - едва слышно выдохнула она.
- Хуже, - просто и сухо, суше некуда, ответил Доктор, и присел рядом с ней на корточки. Ежевика отшатнулась от него, предчувствуя недоброе, и дьявольский посланник недовольно цыкнул на нее. Она вскинула руку, защищаясь от него, а он перехватил ее за запястье, и повернул ладонью вверх. Внимательно вгляделся, сжимая так, что не смогла она пальцы сомкнуть, и бросил на нее внимательный, темный взгляд. «Монетка, монетка Ворона ему не нравится!» - в тоскливой робости смотрела на него Ежевика, и когда он отпустил ее руку тут же ее спрятала.
- Вот в этом и дело. Ты сама знаешь, я принес неизбежность!
И глаза Ежевики, огромные от расцветающего ужаса зацепились за тлеющий красный кристалл в руках Доктора. Яблоко! Точно такое, как держала в зубах горгулья в замке...
- Катэрина!! - заорала сама не своя от страха девочка, и отползла на локтях от доктора. Тот лишь глаза закатил, недовольный, и приблизился к ней.
Она тебе не поможет, да и вообще никто! У нее у самой во чреве давно уже такое вот яблоко сидит.
- Это... это больно? - прошептала Ежевика. Горячие, обжигающие слезы катились по щекам не скрываясь.
- Врать не стану, больно, - все так же пусто и холодно кивнул... человек? Демон? Чудовище?
- Выбор твой, Ежевика, таков: или ты сама ноги раздвигаешь, и денька за два-три все заживет, или я сам тебе живот по живому рву и камень в матку закладываю! Но тогда никакх гарантий и сроков я тебе не назову, что с тобой будет, и с какой скоростью! Нет, никакого иного пути нет и чем старше ты будешь, тем больней, имей это в голове, где-нибудь на задворках ума! А девочка ты не глупая, чего бы ты там сама о себе не нагородила! - перехватив ее немой, умоляющий взгляд добавил он. Ежевика закусила губу, и принялась медленно, слишком медленно, опасаясь разозлить чудовище, но не в силах заставить себя раздеваться быстрее, стягивать штаны. «Зачем-зачем-зачем?!» - отчаянно билось в разгоряченную лобную кость изнутри, будто хотело продолбить дыру и вырваться, и выплеснуться на Доктора, обжечь его кипятком, а пока он будет орать и метаться, вскочить и выпрыгнуть на свет! Да только где он - свет?! И где она сама? Ох, не разгневать бы... Но сатанинский лекарь ждал молча и ни разу не поморщился. Как бы ни тянула девочка, как бы неспеша аккуратно не складывала жалкую тряпочку свою, а оказалась она полураздетая.
- Готова ли, нет ли - сейчас, Ежевика! - сказал сатанинский лекарь, и кивнул ей. Она дрожащую губу закусила и легла на спину. Коленки одна к другой приклеились и расходиться никак не желали. Тогда доктор взял ее сухой и холодной, как у мертвеца рукой, и она тут же послушно ноги развела. Яблоко сверкнуло еще раз, и в следующий миг девочка закричала, так страшно, что сама себя перепугала еще сильней. Боль прошила ее насквозь, разрезала ледяным ножом напополам. Ежевика выгнулась как червяк и скорчилась, хватая ртом воздух, точно рыба, выброшеная на лед. И стоит над ней равнодушный, жестокий рыбак, дела ему до слез той рыбы нет, и никакого прока от ее предсмертной тоски!
- Для... для чего это? - трясясь и глотая слезы, держась руками за разорванный, выстуженный живот, спросила Ежевика.
- Какая ты, однако, госпожа моя, настырная! - насмешливо покачал головой Доктор. Он аккуратно вытирал руки белой тряпочкой, Ежевика заметила что с них капает кровь. Ее кровь!
- Да когда же вы все, проклятые, успокоитесь?! - выкрикнула она тоненьким голоском, и захлебнулась от боли, что возвысила своим криком до пределов безумия.
- Да тогда, когда Отец твой всех вас под себя переделает! - вздохнул доктор, будто устал уже в тысячный раз неразумным детишкам одно и то же талдычить. - Нехороша природа тела вашего, человеческого! А яблоко в тебе, чтобы ты рожать не способна была, ни к чему нам получерти-полуоборотни!
- Да лучше б ты его убил... лучше б убил... - прохрипела Ежевика еле слышно и какая-то крохотная часть в ней ужаснулась - ты ж думала, что любишь его?
- Всему свое время, девочка, всему свое время! - покачал лекарь головой, встряхнул тряпочку, дотошно аккуратно сложил ее и и в карман убрал. Бросил на несчастную свою пациентку последний взгляд, и развернулся к ней спиной. Ежевика всхлипнула, нос утерла и закрыла глаза.