Часть 12
Интермедия
Испугаться он не успел. Просто не понял, что произошло, а потом, в доли секунд, осознание реальности накрыло его благословенным эмоциональным отключением.
Был треск, грохот, безумно резанувший по ушам скрежет.
Он успел услышать, как матерится Тайм, и пожалеть, что это будет последним, что он услышит в этой жизни.
Он завис вне пространства и времени, не ощущая бега минут, не осознавая свое местоположение. Даже собственное «я» начало медленно растворяться, теряя очертания. Мысли пролетали незаметно, ни одной полноценно связной, словно он рассыпался на атомы, на информационные частицы... Легче воздуха, тоньше мысли, безопаснее намерения.
Не было сожалений.
Они попросту не удерживались в нем, будучи еще более невесомыми и неощутимыми.
Вот только...
В какой-то момент ему показалось - что-то держит. За ладонь, возможно, или за сердце.
За самую суть души.
Это чувствовалось, словно кто-то в холодную ночь принес теплое какао, или накинул на плечи плед, закрывая от промозглого ветра.
Или держит в руках его ладони, согревая дыханием.
Сила чужого сочувствия, чужого сожаления, чужое присутствие ощущалось так сильно, так мощно, что он против воли словно сосредоточился вовне и внутрь, представляя алую нить, обвившую собственное сердце. И кто-то держал ее со своей стороны, не давая ему растворяться в небытие.
...И тогда пришел снег.
Вокруг выросли бесконечно высокие деревья, подпирающие вершинами свинцовое небо, на котором - ни проблеска солнечных лучей, ни радуги, ничего. Тишь тяжесть грозовых облаков, лишь морозный воздух, щиплющий щеки и кончики пальцев. И как эхо, шепотом, впивающиеся в разум бесплотные голоса.
«Бесполезный».
«Никому не нужный».
«Пустой».
Закрывать уши ладонями было бесполезно - голоса звучали внутри головы, гипнотизируя, сбивая с толку, но мало ему голосов - что-то страшное, черное, бесформенное дышало над плечом, едва заметно касаясь наэлектризованной пустотой почему-то затянутых в синий шелк плеч.
И тогда он побежал.
Земля была покрыта брусчаткой - словно дорога, пролегающая в самом сердце леса, стоящего в нигде и в никогда.
А пустота была живой. Страшной. Полной ненависти и нелюбви.
И она догоняла.
Поднялся ветер, сначала слабый, а затем начавший завывать все сильнее и сильнее, яростно рвущий и запутывающий отчего-то длинные волосы - он всегда мечтал о длинных волосах, но Тайму так это не нравилось...
Пустота дышала в спину.
Пустота догоняла.
Пустота смеялась над ним - голосом Тайма, собственным голосом, перечисляющим все недостатки с яростью, с болью, с полноценной ненавистью.
Словно кто-то тянул вглубь леса, крепко держа за руку:
- Спасайтесь, бегите!
Он споткнулся от неожиданности, когда выступило из морозной круговерти лицо: строгий взгляд, смешные круглые щеки и крупный нос, совсем мальчишка, совсем ребенок, немного знакомый, словно много раз видимый в толпе.
Пропал.
А он остался, догоняемый пустотой.
В конце концов, он... привыкает?
Привыкает к вечному холоду, к отсутствию солнца. К завывающим ветрам, к пустоте за плечом.
Не может привыкнуть к одному - как иногда на его импровизированном «пороге» возникает человек. Незнакомый и знакомый одновременно. Удерживающий в руках рукоять меча...
...древко лука.
...приклад винтовки.
Все-таки винтовка. Словно не может решить, что ему важнее, но в конце концов, приходит к единому знаменателю со своим подсознанием.
Его кровь на снегу - словно алые звезды, красивая и горячая, прожигает насквозь, до самой земли, скованной морозом.
Он чувствует всплывающее в душе противоречие - и бинтует потрескавшиеся от холода костяшки невесть откуда взявшейся полоской ткани. Ощущает, как другой морщится от резкой боли...
Так странно.
Его не пугает больше метель и чужие голоса в голове, он словно пропитывается здешней погодой, растворяется в холоде, приняв его в сердце, - и одновременно жаждет следующей встречи с мимолетным, огненным душой и сердцем человеком.
Он не дает голосам пугать его - и слушает, что ему говорят.
- Мальчик заблудился?
- Ребенок, ты не мал для подобного оружия?
- Отдай, а то порежешься!
Всего лишь винтовка, смеется он про себя. И младенец справится. Особенно тот младенец, которого с детства воспитывали в мафиозной семье.
Этот ребенок милый, яркий, солнечный, пылающий. Опасный, как все его родственники. С чуть более искренней улыбкой.
Который всегда мерзнет, попадая под шквальный обвал метели.
Ребенок, который никогда не видел настоящего снега.
Огромное чувство, разрастающееся в груди, потребность согреть и защитить, сконцентрировавшись, позволяют собрать всю темноту, что следовала за ним по пятам, в один упругий комок, взвывший неслышимыми голосами, и вернуть в мир в виде теплого мехового одеяла. Достойная смерть для собственных сомнений, пусть хоть так послужат на благо другого человека.
Макао - Макао- тепло - это главное.
Руки, легко перебрасывающие туда и обратно тонкие пряди седых волос, заставляют замереть, хоть сам позволил, сам допустил...
Привязываться опасно.
Допускать кого-то так близко - опасно вдвойне.
Но Макао хочется верить.
Его прикосновения убаюкивают - и заставляют вспомнить о мире реальном. В конце концов, он все еще жив...
Он действительно забыл об этом.
Забыл, что жив, что там, где-то, бьется его настоящее сердце.
Макао заставляет его вспомнить об этом. Такой смешной, такой живой, непостоянный, всегда в движении, готовый сорваться с места в одно мгновение, - именно он заставляет его вспомнить, что там могут быть люди, которым он еще дорог, которые страдают и ждут его. Ждут, когда подействует лечение, когда его глаза откроются, чтобы узнать окружающих... Пусть их будет немного, что ему кажется, что он чувствует чужое ожидание.
У Макао восхитительно горячие губы.
И под проливным дождем, заливающим этот негостеприимный мир, именно его губы, его восхитительный горячий рот, выпивающий чужое дыхание, словно воду, текущую по ним, - все это заставляет его хотеть вернуться.
Ему уже мало встреч здесь, в промозглом нигде. Ему нужно, он хочет, чтобы все это стало реальностью. Ему уже плевать на то, что нашептывает пустота - ее смыло проливным дождем, и где-то за границей бесконечных облаков он чувствует, как первые лучи солнца очень робко и несмело пытаются коснуться этой земли, когда-то пустой и практически безжизненной, засыпанной снегом, закрытой от всякого внешнего воздействия. Все просто. Не нужно было это самое «внешнее воздействие». Лишь пробраться внутрь, прокрасться мимо многословных стражей тоски и разрушить, растопить собственным огнем изнутри.
Ведь никто не сказал, что это невозможно.
Если где и будет спокойно, то только в этих руках, что аккуратно касаются волос, плетут сложную косу, закрывают от мимолетных сквозняков, берегут и нежат.
Если где и будет спокойно, то рядом с этим, огненным и сияющим, словно волшебный огонь, сжигающий в своей глубине чужие сомнения и печали.
Если он потеряется еще - он знает, Макао сможет вывести его к свету. К уверенности в себе, к нему, восстановить базовое доверие к окружающему миру. Он будет пугаться теней - невесомая и невидимая алая нить, рожденная из чужой жалости и сочувствия, скрепленная общей тягой к друг другу, сверкающая в нежности и приязни, крепко ляжет в его ладонь, даря уверенность.
Конец интермедии
***
Ни о какой пробежке, конечно, не было и речи, Тэ и говорил-то с трудом.
Но - говорил. Чаще всего - с Макао, врачи удостаивались лишь коротких слов, описывающих состояние.
Для Макао приберегались целые фразы - обо всем. О погоде и мерзком желе, вводимом вместо внутривенного питания. О том, что откуда-то с улицы слышались детские голоса и о Кинне, разглядевшем седые волосы друга. О жутко флиртующей медсестричке и о том, как ее гнала старшая сестра больничного крыла.
О том, как много капельниц.
О том, как он скучает, пока Макао в университете.
О том, что он смог взять в руки пульт от телевизора и переключить, наконец-то, канал с Нэшнл Джеографик на слезливые мелодрамы из восьмидесятых.
Макао впитывал чужой хриплый голос человека, едва не разучившегося говорить, всем своим существом, всей кожей. Его сердце начинало гулко биться, когда Тэ открывал свои невозможные глаза - темные, с остатками морозных искр, - и улыбался.
Он начинал улыбаться сразу, как только понимал, что пришел Макао.
Его не смущала физиотерапия, массаж и вечные капельницы.
Он слишком ясно видел свою цель, он слишком хотел поскорее встать на ноги, встретить Макао в дверях палаты, обнять изо всех сил - и больше не отпускать никогда.
Тэ видел - тот сдерживает свои прикосновения и взгляды, хотя ему, молодому и бесконечно влюбленному, делать это очень и очень сложно. Макао старался. Но взгляды...
О, эти взгляды.
Иногда Тэ казалось, что на нем загорится одежда от этих взглядов.
Иногда Тэ хотелось убежать. Сказать: Макао, я изуродован шрамами вдоль и поперек, у меня в голове титан и куча различных приспособлений, чтобы не умереть от неожиданного скачка давления. Как ты можешь смотреть так.
Но Макао возвращался.
Всегда.
Приносил с собой влагу ливней и смешные случаи из студенческой жизни. Заканчивал домашнее задание, сидя на полу рядом с изголовьем постели Тэ, пока тот, морщась от отвращения, доедал невкусное желе или - о, чудо! - жидкую рисовую кашу без капли соли и сахара. Мыл руки и - иногда под присмотром врача-реабилитолога - работал с мышцами, разминая и растягивая, возвращая чувствительность с каждым сеансом все больше и больше.
Тэ было необходимо изучить этот феномен до самого конца, и он был готов положить всю оставшуюся жизнь на разгадывание такой увлекательной загадки...
Но однажды вместо Макао пришел Тайм.