Глава Четырнадцатая
В психиатрической клинике было холодно. Казалось, что в этом отдельном мирке есть не только свои права, законы и территория, но и погодные условия. В то время, когда за порогом этого белого кирпичного здания был конец весны, внутри, казалось, уже примостилась осень.
В столь поздний для посещения подобных заведений час коридоры пустовали, а единственное, что могло заставить почувствовать себя под чьим-то пристальным наблюдением были камеры. Сотни камер. Не было угла, по периметру потолка, в котором не виднелся бы этот полукруглый глаз, с маленькой красной точечкой в зенице, готовой поразить цель, точно лазером.
Рецепшин, на удивление, находился в самом конце коридора, настолько длинного, что стоя на входе с трудом можно было разглядеть тёмное пятно в конце — человеческую голову. Вдоль этого тоннеля, объятого холодным белым цветом, располагалась только одна дверь. Без надписи, номера и даже дверной ручки.
Тристан Сочи и Назарет, которые были одеты преимущественно в тёмную одежду, выглядели в холле как грязное пятно на скатерти. Как чужаки. Скорее, как тараканы под микроскопом, — поправила себя Назарет. Тут гости начали движение. Коридор был достаточно широк, чтобы они вдвоём могли идти рука об руку, и не чувствовать тесноты. Эти двое, передвигаясь синхронно и с таким нескрываемым пафосом, шли стремительно, как будто брали здание штурмом. Назарет невольно почувствовала себя какой-то важной мафией, шедшей на разборки. Ей понравилось. Она ещё раз подметила, что на камерах они действительно выглядят как тараканы на мраморном столе. Только эти насекомые не разбегались в испуге, теряя голову, напротив: с нескрываемым чувством самоуважения, давали понять наблюдающим, что сейчас что-то будет. Уже приблизившись к стойке, полностью изолированной пуленепробиваемым стеклом, Тристан облокотился о неё, приблизив бледные уста к маленькому микрофончику. Но перед тем, как издать хоть слово, он предъявил удостоверение, не сводя решительного взгляда с человека за стеклом.
— Полиция, — спокойно сказал криминалист, сразу же продолжив. — нам нужен Доллхаус.
При упоминании этой фамилии у мужчины на рецепшине, который был уже в возрасте, округлились глаза. Но в них было не столько удивления, сколько ужаса. Патрик явно пользовался популярностью среди персонала. Назарет поймала себя на мысли, что, возможно, из-за него больнице пришлось принимать такие серьёзные меры безопасности.
— Доллхаус... — задумчиво проговорил незнакомец. — если не секрет, что вам понадобилось от него? Это часом не из-за вчерашнего?
— Да, из-за вчерашнего, — тут же ответила Назарет, не дав Тристану вставить слово. Она не имела права так поступать, но иначе они бы не узнали, что такого произошло вчера, а ведь эта ситуация могла помочь им. — мы хотели бы узнать обо всём подробнее. Вы что-нибудь видели?
Мужчина с секунду поразмыслив, нервно сглотнул слюну. Он посмотрел по сторонам, проверяя, нет ли лишних ушей. Потом подкрутил колёсико на своём микрофоне, уменьшая звук, зашептал.
— Вчера я был на дежурстве, ходил по этажам. Хотел посмотреть все ли на месте. Так вот, в палате арт-терапии я увидел на полу лужу крови. Ну и решил зайти внутрь, проверить, может что-то случилось. На месте, где обычно рисовал мистер Доллхаус был портрет, кровь текла с того места. Обычно, после девяти все рисунки убирают, а кабинет запирают, но вчера этого не случилось. Но самое странное то, что на портрете была изображена женщина. — мужчина вытер рукавом халата лоб. — Он нарисовал её кровью. Чьей — неизвестно.
Рассказ этого человека поразил их. Они бы точно не узнали об этом от санитаров или очевидцев. Назарет поблагодарила этого человека, а затем, выяснив, в какой именно палате лечился Патрик, отправились туда. Третий этаж. Предпоследняя дверь в конце коридора. Поднимаясь на лифте (так как лестниц в здании не было) Тристан подал голос.
— Молодец, что сказала так, — он на секунду подарил ей ободряющую улыбку. — теперь у нас есть настоящая зацепка, отталкиваясь от того, что до вчерашнего дня он рисовал только васильки.
Назарет это было и без того ясно. Она невольно задумалась о Тристане. Он был не молод, но и не очень стар. Седина ели коснулась его волос, хорошо уложенных. Хоть Сочи одевался не всегда опрятно, но само его поведение заставляло испытывать уважение к этому человеку. То, как он себя подаёт, с какой уверенностью говорит, смотрит и даже ходит. Но тут Назарет заметила любопытную деталь, ранее не бросавшуюся ей в глаза. Обручальное кольцо на его безымянном пальце.
— Ваша жена вкусно готовит? — Назарет решила задать именно такой вопрос. Он был, можно сказать, сторонний, не давящий. Спроси она "Вы женаты?", или "Как зовут вашу жену?" это явно вызвало бы недоразумение и заставило бы криминалиста смутиться.
— Она не любит готовить. — просто, но с позитивом ответил Тристан. — На кухне обычно работаю я. Готовка позволяет отвлечься.
— У вас есть дети?
— Двое. Чарли и Сабина. В этом году будут идти в школу. Они уже такие большие. А мы, увы, не молодеем. — он издал смешок, намекая на то, что пытался пошутить.
Назарет про себя улыбнулась. Она и не думала о семейной жизни. Помнит, что за всё время её мысли были заняты только одним. Работой. Возможно, поэтому она начала терять чувство эмпатии, перестала ценить человеческую жизнь. Когда думаешь только о собственном достатке, заботишься только о себе и посвящаешь своё существование себе одной, начинаешь понимать, что что-то теряешь. Что как бы сильно она не насыщала себя деньгами, властью, роскошью, она не стала от того счастливой. Скорее наоборот.
В жизни Назарет Астровской был период, который она назвала "Чёрной Жадностью". И слово "жадность" тут употребляется не в прямом его значении. Это были долгие два месяца, когда она пыталась насытить себя. Чем только не пыталась. Доходило даже до наркотических веществ. На несколько дней ей показалось, что этот период прошёл, но как оказалось, те два месяца были апогеей. Это состояние преследовало её всю жизнь, с того самого дня, когда она решила сделать себя Богом своей жизни.
Лифт открылся. Тристан вышел первым, идя немного впереди. Коридоры на верхних этажах теснее, чем на первом. Двери и стены были одного и того же цвета — холодно-белого, как кожа утопленника. Только алюминиевые дверные ручки служили ориентиром. Но, как оказалось позже, ручка была только с внешней стороны двери. Из комнаты невозможно выбраться самостоятельно .
Открыв дверь палаты Патрика Доллхауса, специалисты застали его сидящим к ним спиной. Мужчины смотрел в стену, опираясь лбом. Побритый налысо, пялился в бетон. Это застало Тристана и Назарет врасплох. Но было странным и то, что в палате, помимо койки, зарешёченого окна и пустого шкафа, на полу валялся листок бумаги, А3-формата. Пока Тристан решил подойти к Патрику, дабы узнать, в сознании ли тот, Назарет перевернула рисунок. И не ошиблась. Это был тот самый портрет, а может и его копия. Кровавым цветом, разных оттенков была нарисована женщина, лежащая на полу в красной луже, с венком на голове. И хоть картина была нарисована только кровью, цветы на её голове были васильками.
А в женщине Назарет узнала Елизавету Лилисона.