2
Виталию нравились суккуленты. Вообще, ему были интересны все комнатные растения, но своим суккулентам он уделял особое внимание, не потому ли, что они тешили его самолюбие? Он был не настолько заворожен ароматом цветов, или полон желания ухаживать за чем-либо, или тратить свои силы на что-то ещё, кроме самобичевания. Однако высаживать колонию кактусов на подоконнике – это уж совсем позор, всё равно что показать всему миру, что человек малосведущ в делах ботанических или того хуже – попросту ленив. Так как кактусы, как всем прекрасно известно, не требуют особого ухода и содержания и не подохнут, даже если забыть о них на долгие недели. Суккуленты, в свою очередь, если сравнивать с цветами, близкие родственники кактусов, поэтому отнюдь не капризны. Но всё же над ними стоит чуть хлопотать – не как с кактусами, в конце концов.
Он часто разговаривал с ними, рассказывал, как прошёл день, и если дух его был приподнят, суккуленты вытягивались и за счёт этого смотрелись благородно, а когда возвращался домой в мрачном настроении, их будто сражала апатия, какой мир не видывал. Растения не были ему друзьями, он не сумасшедший и уж точно не впадал в старческий маразм в (почти) 16-то лет, но поговорить больше было не с кем.
С семьёй парень ничем не делился, он считал всех круглыми идиотами. Не то что бы о себе он думал как о разумном человеке, но родственникам, по его мнению, ничего не светит с такими взглядами на жизнь. Друзей у него не было. Он ходил в школу, пару месяцев назад сдал общий государственный экзамен, (по математике, правда, не с первого раза) и через несколько недель должен перейти в 10 класс. Общался с некоторыми одноклассниками, даже ходил на школьные мероприятия, но идея сблизиться с кем-то за все эти годы его так и не посетила.
Гуляя по лесопарку и наблюдая за зеленью всякого рода, он ощутил неприятное чувство, подступающее к горлу. Неожиданно перехватило дыхание, будто на грудь упало что-то невыносимо тяжёлое и придавило его к земле. Под тяжестью этого ощущения ноги подкосились и вот он уже с трудом стоял, опёршись на колено. В ушах появился противный гул, всё вокруг будто кричало, и среди этого протяжённого шума он уловил знакомый голос, но уже не смог на нём сосредоточиться. Пропустив момент собственного падения, через пару мгновений он оказался прижат к земле несуществующим грузом. Взгляд метался из стороны в сторону, но это не имело значения, он видел только размытые очертания того, что заставило его сознание спутаться. Глазницы болели от таких диких движений зрачками, голова раскалывалась, будто её пробили насквозь, грудь бешено вздымалась, а руки и ноги трясло так, будто он прямо сейчас находился в эпицентре землетрясения.
Вдыхая земную пыль, он пытался сконцентрироваться на реальных событиях и голосе подруги, которая в ужасе звала его по полному имени, а не прозвищу, которое придумала при первой встрече, но в ушах стоял протяжный звон, с каждой секундой всё больше прерывающий связь со всем, что происходило здесь и сейчас.
Воспоминания уже полностью и без остатка завладели им.
– Убирай это всё, я сказал! – в квартире стоял жуткий ор. У Кирилла был жутко звонкий голос, настолько, что отлетал от стен в тесной комнатушке и врезался в уши ещё пуще прежнего. Даже когда он разговаривал в своей обычной манере (так считал только он), окружающие просили его сбавить тон, а то, что происходило сейчас, страшно было представить (да и не нужно без желания оглохнуть).
– Ты весь подоконник этими сорняками заставил, посмотри, сколько грязи, она уже на пол сыпется! Кто это всё убирать будет? Ты что ли? Фаина каждый день драит здесь всё, протирает чисто-начисто, ты бы хоть раз элементарное «спасибо» ей сказал, – при упоминании женского имени Виталий сморщился и остался стоять так с недовольным лицом, пока ему не прилетел такой подзатыльник, что аж искры из глаз посыпались и взгляд потемнел.
– Короче, молодой человек, расклад такой: либо к вечеру этих сорняков здесь не будет, либо всё полетит в окно.
– Если полетит, то вместе со мной, – насупившись, Виталий больше не знал, что противопоставить жёсткой манере попечителя оставлять последнее слово за собой.
Кирилл очень разозлился с последнего выпада племянника. Он ненавидел, когда люди строили из себя жертв и пытались вызывать к себе жалость. По этой же причине он крайне недолюбливал свою бестолковую (по мнению собственному и племянника) сестру, которая, из-за своего характера тряпки, изобразила немощную и тем самым испортила жизнь не только себе, но и своему ребёнку.
Виталий и сам был не в восторге от такой стратегии урегулирования конфликта, но ничего лучше не придумал, чтобы сохранить свою отдушину на этом злосчастном подоконнике, который так легко пачкался от земли и раздражал своим неопрятным видом попечителя, помешанного на чистоте, порядке и контроле. Кроме этих растений у него ничего не было. И никого.
– Если будешь устраивать сцены, точно полетишь! Соберёшь чемодан и поедешь к отцу с матерью, которые небось уже забыли, как тебя зовут! Рената всегда пыталась давить на совесть, а у самой ни крупицы не было... и нет до сих пор, – он замялся перед тем, как произнёс последние слова. Фраза была произнесена не как факт, а как сравнение, и это очень задело парня.
Парню было до боли неприятно, когда его сравнивали с родителями. Он убеждал самого себя, что не имеет с ними ничего общего, хотя сам каждый раз, вставая перед зеркалом, видел скулы и ресницы матери, брови и разрез глаз отца.
– Прекратите кричать, – в комнату вошла Фаина, в домашнем заляпанном красными пятнами от свеклы фартуке, с неопрятным, собранным наспех пучком на голове и с поварёшкой в руке. Даже в таком виде она производила впечатление юной девушки. Хоть и была младше Кирилла на 4 года, выглядело это всё так, будто между ними десять лет разницы. На это также влияло усердие и трудоголизм Кирилла, который день и ночь пропадал на работе, часто уезжал в командировки и временами мог уйти из дома в 5 утра, а вернуться ближе к часу ночи. Даже сейчас он стоял одетый «с иголочки», в тщательно (и с любовью) выглаженном костюме, источая свой авторитет.
И хотел он, чтобы до его отъезда в очередную командировку никаких растений в комнате племянника не осталось. По этому поводу Кирилл хотел было что-то возразить намерению Фаины прервать их дискуссию, но она, приноровившаяся к вспыльчивому нраву «мужа», который заводился с полуоборота, быстро пресекла всякие попытки и отмахнулась от него, словно от надоедливой стрекозы. Таким образом с Кириллом могла вести себя только она.
– Скоро придёт Саша, и будем обедать. Все вместе, – последнюю фразу она произнесла с нажимом, тем самым подчеркнув, что двум родственникам лучше помириться до того времени, как сын Фаины будет дома, иначе несдобровать всем в доме. После этого она вернулась на кухню, чтобы закончить с обедом, включила на магнитофоне Аллегрову и прибавила на полную громкость, чтобы больше не слышать препираний «мужа» и пасынка.
Виталий понял, что уже очнулся, но не спешил открывать глаза, так как чувство сдавливания в области висков сразу дало о себе знать, и он понял, что ноющая головная боль с ним на всю ночь, если не день. Осторожно открыв глаза, он какое-то время пытался сфокусировать взгляд, и когда это получилось, от шока и удивления выдохнул с хрипом. Лёгкие кольнуло, он инстинктивно прижал руку к грудной клетке, но сейчас было не до самобичевания, потому что он находился в жилой квартире. Вопросов, разумеется, было много и с каждым мгновением они только прибавлялись, но первый, на который было необходимо выяснить ответ, – чья это жилая квартира.
Парень попробовал приподняться, голова стала ещё тяжелее, будто налилась свинцом, но он всё же сел и первое, что хотел сделать, – найти свою сумку. Дело было не столько в её содержимом, сколько в самой ободранной, грязной… Памяти. Эта сумка была последним подарком от его матери перед тем, как она без всякого предупреждения исчезла из его жизни, будто так и надо. Он отчаянно убеждал себя, что это не более чем элементарное удобство, дело вовсе не в чувствах. Какие ещё чувства после такого поступка?! Просто на ней много карманов, и сама по себе она очень вместительная. Ничего более.
Оглядывая комнату, в которой он находился, он постепенно приходил в себя. Первое, на что он обратил внимание, уже стояла глубокая ночь. Тухлый свет уличных фонарей просачивался в помещение сквозь тюль, и из противоположного конца комнаты от приоткрытой двери яркая полоска неестественного света пробегала через всю комнату. Ремонт был не прошлого века, но и не скандинавский, мягко говоря. Помещение казалось просторным из-за катастрофического мебельного минимализма. Всё это время он лежал на надувном матрасе, придвинутом к окну, слева от двери стоял узкий, явно неновый шкаф: это выдавали потёртости на нём – «шрамы» перестановок. Такие отметины на мебели из дерева ему были хорошо знакомы: у сына Фаины мания менять местами всё, чего коснётся рука и будет в состоянии подвинуть, каждый месяц в его комнате можно было наблюдать ряд перемен в расстановке. Рядом со шкафом находилась невысокая тумбочка, примерно по пояс Виталию, в открытом отсеке виднелись какие-то игрушки или фигурки, в полусумраке сложно было разглядеть, но это его не интересовало. Сумки нигде не было.
Тогда он решил сосредоточиться на звуках извне. Шарканье, звон посуды, приглушённые голоса, хлопанье дверцами – всё это напрочь выбивало из него дух, а не успокаивало. Он не мог вспомнить ничего из последних событий, кроме прогулки по парку, единственная картина в памяти – верхушки деревьев и чёрное небо без звёзд, которые скрывали тучи. Парень встал и зашагал к двери, буквально спустя пару секунд проклиная себя за это действие: пол предательски скрипнул и голоса в соседней комнате затихли. Он уловил приближающиеся шаги и уже был готов выпрыгивать в окно от паники. Дверь распахнулась, и в комнату, зажигая по пути свет, вошла Рина.