Борнмут

Из-за чересчур темных мыслей, я перенёс сеанс с психотерапевткой на утро следующего дня, но из-за того, что у Кристен было два разных расписания на онлайн и оффлайн приемы, мне пришлось поехать к ней.

Я снова сидел на стуле посетителя, пока женщина, как и в прошлый раз, перебирала бумаги у себя на рабочем столе.

- Тревор, ваш звонок сильно меня встревожил, поэтому давайте незамедлительно начнем. - говорит она, все еще что-то ища на столе. - Расскажите, что происходит?

Я сплетаю пальцы рук между собой, после чего начинаю выламывать то левую, то правую, потому что мне еще более некомфортно, чем в первый раз. В моей голове - улей, где рой пчел выбирает, что же все-таки сказать Кристен, а что лучше скрыть, хотя зачем я тогда вообще пришел сюда, причем, за свои деньги со стипендии, если буду скрывать то, что у меня внутри. Я что, не хочу, чтобы мне помогли разобраться в себе?

Тревор, соберись, ты несешь какую-то чушь.

- А теперь можно посвятить меня в эту вашу так называемую "чушь"? - спрашивает врач, и только в этот момент я понимаю, что последняя мысль была сказана вслух, а не внутри меня. Что за позорище.

Это меня настолько выбивает из колеи, что в сразу начинается истерика. Из глаз молниеносно брызнули слезы, за считанные секунды сделав влажными мои щеки, при этом я не хотел расцеплять хватку рук. Вероятно, выглядело это очень жалко со стороны, мне просто хотелось провалиться прямо на этом самом месте, вместе со стулом подо мной и всей этой комнатой, как в одной из последних сцен "Властелин Колец", когда после уничтожения кольца, земля под ногами орков начала проваливаться, и даже несмотря на их бегство, они все равно упали вниз, глубоко под землю. Сейчас я этого хочу настолько сильно, что ненароком вспоминаю ощущение прикосновения холодного металла лезвия к коже запястья или внутренней стороны бедер.

Кристен выходит из кабинета и через несколько минут приходит со стаканом воды и успокоительными. Перед тем, как сказать, чтобы я их выпил, она уточняет, принимал ли я антидепрессанты сегодня утром, а после моего еле заметного кивка головой, ставит все это на столе около меня.

- Выпейте, не волнуйтесь, эти седативные прекрасно подходят к вашему препарату, вам станет полегче. - говорит она, а потом аккуратно расцепляет мои руки, чтобы вложить в одну стакан, а в другую - две желтые таблетки в защитной пленке. Когда я сделал, как сказала Кристен, она продолжила. - А теперь, сделайте пару вдохов и выдохов и начните сначала, желательно, с самого-самого начала, но только, если вам будет комфортно, я не хочу давить на вас, поймите, только хочу помочь.

Следующие пять минут мы сидим в полной тишине, только метроном монотонно покачивается на столе. Мне все еще сложно совладать с собой, но слезы уже не льют с такой интенсивностью, а мысли в голове, такое чувство, заморозились, потому что я больше не чувствую фантомного прикосновения лезвия.

Наверно, как и сказала Кристен, надо сделать большой вдох. Сквозь ноздри через трахею в легкие поступает воздух. Потом такой же медленный выдох. Поток вырывается прямо у меня из груди. Дальше я повторяю это несколько раз, и только еще через минуту я начинаю говорить.

- Два года назад на меня навалилось сразу слишком много всего. - каждое слово дается мне с большим усилием, а из-за седативных я еще и говорю очень медленно, вообще, сейчас кажется, что мой разум где-то не здесь. - Меня хотели отчислить из университета за неповиновение преподавателю с правыми политическими убеждениями. Из-за этой же ситуации со мной перестали в тот моменте общаться близкие подруги, так еще и мать, узнав об этом, начала напомнить мне о времени, проведенном с отцом-алкоголиков в городе, где я родился. - Кристен не пытается что-то спросить или даже вставить реплику. Она полностью сосредоточена на моих словах. Ее глаза смотрят прямо на меня, и у меня складывается ощущение, что я для нее, как открытая книга. - Я очень сильно волновался, а до семинаров и практик меня не допускали. Те две девушки не скидывали мне задания, и даже не писали, пока Мэй, моя мать, каждый раз повторяла, что мне нужно взять себя в руки, или мы незамедлительно поедем обратно в ту помойку, в которую превратил квартиру мой биологический отец.

На глазах снова выступают слезы, поэтому мне приходится замолчать, чтобы они не попали мне в рот, не хочется сейчас ничего на языке, даже соленого привкуса от них, потому что меня могло просто стошнить прямо здесь.

- Тааак... - медленно произносит Кристен, не отрывая от меня взгляда. - Что было потом?

Вдох. Раз, два, три, четыре. Выдох. Пять, шесть, семь, восемь. Ты сможешь.

- Я начал себя резать. - говорю я, пока слезы медленно скатываются по моим щекам. - Стоит отметить, что каждый раз я пытался дезинфицировать ножницы, ножи и лезвия, чтобы в рану не попала инфекция. Сначала я просто с ножницами в руках стоял около раковины, размышляя, воткнуть их себе в руку или нет, но в итоге, только несколько раз слегка поводил ими по запястью, а потом отступил. В следующий раз уже попробовал с помощью кухонного ножа и в этот раз у меня получились неглубокие порезы, но как же мне было хорошо, когда я чувствовал, как нож касается кожи и надрезает ее. Сделав около пяти или шести горизонтальных порезов, я налил дезинфицирующего средства на свежие раны, а потом начал ходить в рубашках с длинными рукавами, но так как со мной никто не общался, а Мэй все время была на работе, чтобы оплачивать квартиру, которую она снимает в Лондоне, мне можно было не скрывать ничего, потому что никто все равно бы не заметил. И так все дошло до того, что я решил попробовать использовать лезвие от бритвы, а в эйфории от прошлого раза, порезы были не только на запястье, но и на внутренней стороне бедра. Поймите, правильно, я чувствовал облегчение, когда это делал. Но зашел слишком далеко. Лезвие вошло глубже, чем я предполагал, причем, именно в этот момент я пытался сделать один вертикальный разрез. Если бы не мать, которая пораньше вернулась с работы, я бы не выжил.

Кристен молчит, поэтому я продолжаю, хотя мне не хочется этого делать, но остановить себя у меня не получается, слова сами слетаю с моего языка.

- Дальше была больница, долгая реабилитация, появление гиперопеки со стороны матери, которая превратилась во что-то чересчур собственническое и токсичное. А сейчас, все повторяется, только по другим причинам. Один мой друг, хотя могу ли я так называть человека, с которым мы общались всего два раза в живую, да даже если сложить общение в реальности и на расстоянии, то в сумме не получится и больше двух месяцев. В общем, он сказал, что мне нравится, когда мать скандалит со мной, когда она бьет меня. Но самое страшное в том, что я не только не стал защищать Мэй, но и где-то внутри хотел согласиться, что это правда так. И до сих пор, я не понимаю свои чувства. Поэтому я и решил встретиться раньше. - заканчиваю я и, почему-то, не плачу. Очень странное ощущение, такое чувство, что рыдаю в данный момент, но на самом деле, слезы не идут дальше зрачка, тонкая пленка скапливается на глазу, а потом быстро пропадает.

Кристен рекомендует выпить еще воды, а потом уже начинает разбирать мою ситуацию.

- Тревор, ваше ментальное здоровье сильно пострадало из-за событий с попыткой отчисления, а после того, как ваша мама спасла вас от самоубийства, вы внутренне стали ощущать себя должным за это. Поэтому вы принимали всю гиперопеку, которую потом давала вам мама. А теперь, это продолжается, только уже в противоположном смысле. Из-за чувство вины перед близким человеком, вы считаете, что заслуживаете все, что получаете сейчас, из-за этого ваш друг так и сказал. Если разбирать ситуацию именно с ним, то тут на лицо явное пренебрежение личными границами другого человека. Я не могу с точностью сказать, что послужило начало этому, но, возможно, он хотел так помочь, но не смог правильно подобрать слова. Конечно, его нельзя оправдывать, этот поступок достаточно манипулятивный, другой бы человек просто ждал, пока вы решитесь на такой сложный для вас разговор.

- Просто он предлагал уехать вместе с ним подальше от матери, а я до сих пор не принял решение... - перебиваю я Кристен, но она ничего про это не говорит, только задумывается еще больше.

- Это чуть проясняет, чего он хотел добиться, но это все еще токсично, если вы сказали бы сразу "да", то значит он смог сыграть на вашем образе так называемой "жертвы", а если "нет" - то значит вы признались бы в своей зависимости от матери. Постановка такого вопроса может вызывать сильных триггер, особенно с учетом всего того, что вы пережили. Вы до сих пор общаетесь с ним? - вдруг спрашивает меня женщина.

- Я его пытаюсь игнорировать, а он пишет, что раскаивается, что хочет встретиться и все обсудить, но я не знаю, хочу ли этого, потому что снова будет поднят вопрос о переезде. - чуть открывая рот, мямлю я, при этом, несмотря на действие седативных, мне все равно кажется, что тьма может поглотить меня.

- Тревора, только вам решать это, никто не сможет сделать выбор, кроме вас, ни я, ни ваш друг, никто, только вы сами. Я могу только задать вопросы, которые, возможно, смогут помочь вам принять решение, но только возможно, это не значит, что вы должны давать ответ. - говорит она, после берет чистый лист и начинается записывать на него вопросы, я же сижу с согнутой спиной и впервые за весь сеанс смог оторвать взгляд от ее глаз, и то, только потому, что она первая разорвала контакт.

Через пятнадцать минут она протягивает мне бумажку с вопросами, после чего говорит заполнить их сейчас, но при этом ничего ей не показывать.

"1. Считаете ли вы, что ваши отношения с матерью изменятся?

2. Доверяете ли вы своему другу больше, чем матери?

3. Что вы выберете из двух зол: рукоприкладство или манипуляцию?

4. Как вы думаете, семейная терапия может помочь в данной ситуации?"

- Скажите, как закончите, а, пока, я вас оставлю, позовите, как будете готовы. - говорит она, после чего выходит из кабинета. На кухне я слышу щелчок, а потом звук медленно нагревающейся воды до кипения.

Несмотря на то, что я вижу и слышу, что происходит вокруг, у меня не получается на этом фокусироваться, передо мной только четыре вопроса, каждый из которых сложнее предыдущего, если смотреть задом наперед. Могу ли я с точностью сказать, что взаимоотношения с матерью изменятся к лучшему, а не худшему? А вдруг всю жизнь буду сидеть в темницы, которую я сам себе построил из-за чувства вины? Но в следующий момент, нить медленно связывает первый вопрос со вторым, я правда могу доверять Хиро? Скорее, я больше доверяю Алексу, но и он ничего не сделал в той ситуации, может, потому что достаточно хорошо знал своего лучшего друга, поэтому и не остановился? Не знаю, правда не знаю. Единственный вопрос, на который я точно знаю ответ - последний, Мэй ни за что на свете не согласится на семейную терапию, потому что у нее предвзятое отношение к психотерапевтам, психологам и психиатрам.

Почему-то, мне кажется, что кульминацией является именно третий вопрос, потому что он смешивает всё в себе, при этом отрезая излишнее погружение. Это как спросить "ты любишь, когда тебе делают больно физически или ментально?". Мое сердце хочет разорваться на куски, это вопросы только сильнее запутывают меня, поэтому у меня начинается еще большая паника.

Когда возвращается Кристен, мои глаза снова на мокром месте. Она садится напротив меня и делает несколько глотков из кружки, вероятно, с чаем, которую принесла. Я не успеваю сказать то, что хочу, так как слезы начинают лить раньше моих слов.

- Это еще сложнее, чем было до этого - еле шепчу я сквозь слезы.

- Я не смогу сказать вам "не плачьте", ведь слезы - это исцеление. Они помогают нам выражать настолько диаметрально противоположные эмоции, как радость и грусть. - говорит она, после чего отпивает еще чаю и продолжает. - Никто кроме вас не решит этот вопрос. А плачь - это ваш способ освободить место для более глубоких размышлений.

Спустя минуту тишины, Кристен продолжает.

- Единственное, чем я могу вам помочь - это рекомендовать выбирать беспристрастно, слушайте себя, особенно свое сердце, оно подскажет правильный путь. Какое бы вы решение не приняли, это будет проверка не только для вас, но и для них. После этого вы точно сможете понять, кто из них пытается услышать вас, а кто думает больше о себе, прикрываясь вами.