Калифорнийский закат
Я взглянул в окно и увидел поднимающееся над Калифорнией (такой желанной) солнце. Золотистые лучи обвили большую часть прекрасного города. Мне даже показалось – хоть я и не могу утверждать наверняка, – что где-то там, в этих, столь ранних, проблесках солнечного света, проскользнула еле заметная улыбка Пенелопы Стоун, моей мамочки. Она бы гордилась мной. Точнее, она, наверное, и так гордится. Где-то там, в самой чаше лучей восходящего солнца.
Оторвавшись от пейзажа – это стоило мне неимоверных усилий, – я направился в ванную. Аккуратно открыл дверь и вошёл. Она показалась мне не менее прекрасной, чем первый Калифорнийский рассвет в моей жизни. Я прокрутил стальной краник в душевой кабинке. Вода брызнула с такой силой, что я на мгновение отшатнулся. Затем я осторожно поднёс свою ладонь под нарастающую струю и почувствовал, как мое сердце сжимается, словно тонкий резиновый эспандер – о Боже, мама, она горячая. Такая чертовски горячая и такая чертовски... настоящая. Я могу чувствовать её тепло на своей ладони. Могу даже обжечься, если очень постараюсь. Это точно происходит со мной?
Я скинул с себя одежду, встал под могучую пламенную струю и принялся вспоминать. Вспомнил свои порванные кроссовки, которые достались мне от старшего брата. Вспомнил, как мечтал побыстрее заснуть и проснуться, чтобы пойти в школу, наконец-то нормально покушать и избавиться от безжалостного чувства голода. Вспомнил безысходность, которую ощущал каждый раз, когда мама (мамочка) тихо плакала у себя в спальне из-за бесконечных проблем с деньгами, в твёрдой уверенности, что я не слышу её наполненных болью всхлипов. Вспомнил школьного учителя по математике, который так часто и так жестоко ставил под сомнение работоспособность моего головного мозга. И, конечно же, вспомнил мою дорогую Мишель, которая любила меня даже с пустым желудком и в не самых опрятных кроссовках.
Я стоял так ещё очень долго, под напором невероятно блаженной теплой воды, и тихонько плакал. Чуть было не задохнулся.