Глава 3. Шаг сквозь
Янка сидела на кровати, комкая в руках водолазку, и никак не могла поверить, что сейчас — на самом деле — соберётся, выйдет из квартиры и сядет на автобус до Энска.
И ни слова не скажет маме. Потому что из-за вчерашнего они не разговаривают.
— Соберись! — сказала Янка самой себе.
— И пус-с-сть она не зна-ает, — пропел-прошипел внутренний голос, который ещё не простил матери Леру.
— Надо потеплее одеться, — озабоченно сообщила проницательная интуиция. — В Ноябре холодно.
— Я не собираюсь в... Ноябрь. Я просто поглазеть на граффити на мосту, — слабо возразила Янка.
— Конеш-шно, — поддержал внутренний голос. — Кому ты там нуж-ш-шна?!
— Я нужна самой себе. «Не останавливаться, не оглядываться, ни на кого не полагаться», — процитировала Янка сказанное когда-то Виком про тактику лёгких танков. — Ясно?
— Это и значит: никому не нуж-ш-шна...
— Хватит!
Докатилась: сидит и сама с собой разговаривает. Вот он, очередной признак шизофрении!
Пользуясь моментом отрезвляющей злости, Янка натянула водолазку и выскочила в коридор, на ходу никак не попадая в рукава толстовки. Глянув в зеркало, решительно стянула волосы резинкой в тяжёлый рыхлый узел. Капюшон поглубже, кеды, ещё один быстрый взгляд в зеркало, а затем на куртку на вешалке, секундное колебание...
— А ведь октябрь даже не закончился, — сердито выдохнула Янка, натягивая куртку.
— Яныч, ты надолго?
Янка даже не повернула головы, но всё-таки бросила в воздух:
— Да.
Вскинула ремень сумки на плечо и, выходя, от души припечатала дверью. Всё что угодно, только не задумываться над настоящим ответом на мамин вопрос. Хотя бы потому что ответ — неизвестен.
«Зачем я в это ввязалась?!»
Но хватало одного воспоминания о рыбке в ладони Тота и жаре в груди, чтобы этот вопрос тускнел и становился неважным.
...Автобус высадил на нужной остановке Янку и парочку бабулек, тут же бодро уковылявших по натоптанной дорожке через поле к посёлку. Янка осталась наедине с потоком машин и смутно-знакомым пейзажем: неровно выкрашенный чёрной краской навес, низкое серое небо, почти цепляющее брюхом мост, разбитая бетонная узкоколейка, уходящая от остановки на противоположной стороне...
Тота не было, а надпись на мосту еле проглядывала сквозь слой цветастых узоров. Как Янка сумела разглядеть её в прошлый раз, ночью и второпях, оставалось только гадать. Иногда так бывает, какая-то деталь врезается в память и затмевает всё остальное: лица, обстоятельства... да хоть бушующий вокруг пожар, сорок танцующих слонов — ну, или непроглядную ночь.
— Ну, супер, — пробормотала Янка. — И стоило тащиться... Мне теперь до вечера здесь торчать, что ли?
— А зачем? — немедленно отозвался из-за спины весёлый голос.
Янка скрестила руки на груди, приняла самое мрачное выражение лица и обернулась:
— И давно ты тут?
— Только что появился!
Капюшон с ежиной мордой болтается за спиной, на плече висит треугольный чехол, похожий на футляр для скрипки, на ногах красуются тяжёлые ботинки. Тот очень своеобразно подошёл к вопросу экипировки в реальном мире.
Только увидев его здесь, на автобусной остановке, Янка поняла, насколько сама не верила в существование этого синеглазого нахала. Даже сейчас он казался скорее осколком сна, бредом, галлюцинацией, чем реальным существом из плоти и крови. Особенно сейчас! Когда мимо несутся машины, ветер лезет под капюшон... а этот Тот стоит возмутительно реальный в своей нелепой пижаме и ухмыляется.
— Ты вообще человек? — вырвалось у Янки хриплым шёпотом.
— Э-э... Не факт, — оптимистично заявил Тот, вовсю оглядываясь по сторонам. — Ты про этот мост говорила? Ага, вижу... Ну, пойдём!
Янка только пришибленно кивнула.
Тот уверенно взбежал по лестнице, выбивая из неё ботинками гулкий грохот. Только на последней ступеньке притормозил и пропустил вперёд Янку.
— А... что мне делать-то? — растерялась та, касаясь груди в том месте, где прощупывалась рыбка.
— Расслабься и скажи: «Маленькие ёжики, иголками гремя, ловили три сосиски на пороге Ноября».
— Маленькие ёжики, — послушно повторила Янка, — иголками гремя, ловили... Что за бред?!
— Не знаю, мне всегда помогает успокоиться, — пожал плечами Тот. — А тебе нет?
— Да здесь даже рифмы нету!
— А зачем здесь рифма? Ну, хорошо... — он ненадолго задумался. — «На пороге Ноября рыба ловит рыбаря». И с рифмой, как ты просила, заметь.
— Издеваешься?! — пронзила Янку страшная догадка.
— Ни капли! — возмутился Тот. — Зато ты ожила хотя бы, а то смотреть тошно было.
— Да нормальная я была! — Янка ещё пыталась злиться, но уже понимала, что не может. Не когда Тот накидывает на голову капюшон и умильно смотрит вышитыми ежиными глазами.
Злость растворилась, оставляя только смутный привкус: горчащий, тягостный.
Пока спорили, умудрились пройти весь мост из конца в конец, и у второй лестницы притормозили, вглядываясь в переплетение граффити. Новых цитат не попадалось, зато совсем недавно — никто не успел закрасить — кто-то вывел на стене цепочку чёрных птиц-силуэтов. А может, это была и одна-единственная птица, просто размноженная во времени. Янка даже вернулась на несколько шагов, чтобы проследить весь птичий путь, не отвлекаясь.
...Птица взлетает где-то с середины моста, словно выныривает из-под многослойного лоскутного одеяла чужих граффити; мерно колышет крыльями: вверх-вниз, вверх-вниз, взмах-взмах; ближе к концу моста она вдруг набирает высоту, почти под самый потолок, и Янке приходится задрать голову. Капюшон падает за спину, Янка шагает вслепую — а птица складывает крылья и камнем падает вниз. Рисунки отпечатываются один за другим на сетчатке — кажется, навечно. Янка наклоняется, птица уже оказывается на полу, рыбка выскальзывает из-за ворота, падает вперёд... и срывается.
Вместе с Янкиным сердцем.
Камнем вниз.
Янка ловит это движение краем глаза — сияющую каплю, миниатюрную комету — и, наверное, только поэтому и замечает её так отчётливо.
Сердце ещё какое-то время стучит в груди, как ни в чём не бывало, Янка рефлекторно смыкает пальцы на цепочке... Горячая рыбка обжигает ладонь у большого пальца.
И всё-таки Янка ясно помнит, как она упала — не размыкая цепочки, сквозь пол, быстрее взгляда!
Янка сбегает по лестнице, тщетно всматривается в ступеньки, в землю, даже на корточки приседает примерно под тем самым местом... Машины проносятся совсем рядом, так что поток воздуха растрёпывает узел волос, но Янке всё это кажется ненастоящим и нестрашным. Наверное, для страха нужно, чтобы сердце колотилось испуганно — а оно налито жаром, как будто в клетке из рёбер разгорается солнце. И ему там тесно.
Мир вокруг заволакивает сияющей пеленой.
— Эй, — вдруг зовёт Тот чуть в стороне. — Иди сюда, не бросайся под машины. Смотри.
Янка подходит, опускается на корточки. Смотрит, массируя грудь в тщетной попытке унять солнце там, под рёбрами, и не чувствует себя — собой. Золотое марево плывёт перед глазами, плавит кости, колоколом гудит в голове.
Босоногий Тот садится рядом на одно колено, и вжимает ладони в землю. В треугольнике между ладонями земля вдруг вспучивается, словно там в ускоренной съёмке пробивается росток.
— Дай нам прикоснуться, — просит Тот, обращаясь к кому-то. — Сквозь время, сквозь пространство, сквозь...
Рыбка становится тяжелее в несколько раз, и никаких сил не остаётся сидеть ровно, когда натянувшаяся цепочка пригибает шею к земле — навстречу... чему?
Под руками Тота что-то вспыхивает — такой же неуловимый прямым взглядом всполох — и вот уже в подставленную грязную ладонь падает... Сначала Янке показалось — капля, но уже через мгновенье она поняла, что нечто — твёрдое. Оно сияет так, что больно глазам: воплощённая вспышка, искра, застрявшая во времени, как мушка в янтаре... Сияние стихает через несколько ужасно долгих ударов сердца, и Тот сжимает кулак.
Солнце в груди гаснет тоже, и Янка вдруг понимает, что снова стала собой. Но кем же она тогда была?!
— Что это такое? — рука сама собой сжалась на рыбке, а память тут же подсунула картинку: боль-вспышка-жар-покой. А ещё тот сон, и мост, исчезающий во взрыве света, и...
И вот, сейчас жар ушёл, но покоя нет, на место солнцу в груди пришёл холод промозглого октябрьского дня. И от этого не спасает никакая куртка...
— Искра, капля того света, с которого когда-то всё начало быть, — ответил на вопрос Тот без привычной насмешки — тоже зачарованный произошедшим, притихший, серьёзный... взрослый. — Просто она почему-то застыла, откололась... не прозвучала тогда.
Он поднёс кулак к уху, словно раковину, в которой пытался услыхать шум прибоя. Помолчал, послушал и произнёс ещё:
— Мы её называем архэ.
Понятнее не стало.
— Что со мной было? — Янку потряхивало от озноба всё ощутимее. И почему-то — от страха. — То-от, что это было?! Во что меня эта рыбка превратила? Что произошло?! — она чувствовала, что если Тот не даст объяснений сию же секунду, то она сорвётся в истерику. Это как подступающая волна — ещё не пришла, но вода уже убегает из-под ног и собирается стеной впереди. И стена растёт, растёт...
— Эй, — Тот положил Янке свободную руку на плечо — в другой он по-прежнему сжимал «искру». — Всё нормально. Рыбка — точно такое же архэ, она ни во что тебя не превратит, просто... ну, ты же сама помнишь, да? Ну, перед тем, как я надел тебе рыбку на шею...
Он говорил торопливо, сбивчиво, негромко, и Янка, вслушиваясь, потихоньку успокаивалась. Вода возвращалась в привычное русло, и было уже почти стыдно за едва не случившуюся истерику.
— Если это «просто» архэ, то объясни, почему я так странно... Что всё это было?! Ты видел? Там, наверху, эти птицы, и рыбка с шеи сорвалась, и... — слова из Янки сыпались, как крупа из продранной пачки, неостановимым дробным ручьём.
«Ну скажи ты мне, что я не сошла с ума!»
— Птиц видел, — подтвердил Тот. — Об остальном догадываюсь. Архэ стремятся друг к другу, как магниты. Без рыбки я б мог тут хоть сутки напролёт топтаться, не факт, что вообще когда-нибудь нашёл бы. Поэтому мне нужна ты.
— Но почему тогда это я словила все эти глюки, а не ты?! — Янка почти всерьёз прикинула, не обидеться ли, но так и не поняла, на кого. На Тота? На рыбку? На несправедливую жизнь и чувство юмора у Мироздания?!
— Потому что рыбка у тебя. Она сейчас с тобой связана... Со мной, конечно, тоже, — Тот не коснулся рыбки и пальцем, только посмотрел, но подвеска вспыхнула, и сердце откликнулось торопливым перестуком. — Но с тобой, ну... физически.
— Это в смысле на цепочке висит? — фыркнула Янка, поднимаясь на ноги и поспешно заправляя рыбку за ворот.
— Это в смысле она связана с твоим сердцем.
— Что?!
— Я связал рыбку с твоим сердцем... тогда, — скороговоркой выговорил Тот и, не дожидаясь очевидного вопроса «когда?», добавил: — При первой встрече, когда ты...
— Я поняла, — ровным голос ответила Янка и какое-то время бездумно смотрела, как Тот переминается с ноги на ногу — босой, нетерпеливый... А потом спросила: — Тебе не холодно?
Это был самый идиотский вопрос, какой только пришёл ей в голову.
— Ну... нет, — Тот пожал плечами даже как-то виновато, мол, рад бы мёрзнуть, как все нормальные люди, а как назло не получается!
— Ты же в ботинках был? — полувопросительно сказала Янка, пытаясь понять, не приглючились ли ей те ботинки. — И ещё с какой-то штукой...
— Да там всё, — Тот мотнул головой в сторону лестницы. — Я разулся. Мне так проще, когда, ну... архэ добываю. Как это там зовётся... психологически проще, во!
— А зачем тогда ботинки?
— Ну, если кто меня увидит... Кигуруми и кигуруми, что такого, все уже как-то привыкли к «этим сумасшедшим анимешникам». А вот когда босиком... Да даже если я буду в отглаженных брюках и белой рубашке с галстуком, босиком я всё равно вызову самые страшные подозрения. Кто в дурку позвонит, кто ментов позовёт, кто просто привяжется — не сбежишь...
— И ты ни капельки не мёрзнешь.
Она хотела спросить другое. Но на самом деле уже спрашивала. «Ты вообще человек?!» — «Э-э... Не факт».
— Не-а. Не умею. Ни капельки. Но... пойдём, обуюсь, ладно. Вдруг кто увидит ещё.
Они поднялись по лестнице ступенек на десять. Как раз здесь валялись ботинки Тота — он их даже не удосужился развязать, только сдёрнул шнурки с верхних крючков. На ступеньке выше поперёк дороги лежал и тот непонятный треугольный чехол.
...Пока Тот обувался, Янка поднялась до моста, но не шагнула внутрь. Точнее, подалась вперёд всего на секунду и сразу же отпрянула, потому что в голове взорвалось: «Нет-нет-нет, только не она!» — и Янка бросилась к Тоту, вцепилась ему в плечо, подхватила со ступенек чехол...
— Эй, ты чего? — Тот чудом удержался на ногах.
Янка потащила его вниз и только на земле в себе силы ответить:
— Т-там... Лена. Она меня преследовала, понимаешь?! Она что-то знает! Она только поднялась на мост, а я сразу — вниз... Быстрей! Нам надо... отсюда!
Пока Тот переваривал сумбурное объяснение, Янка озиралась, прижимая к груди чехол, в котором прощупывалось что-то вытянутое, твёрдое и тяжёлое. Укрыться, как назло, негде, автобуса нет, не уехать, не сбежать... Броситься на дорогу ловить попутку? Да тут такой поток машин, что собьют и не заметят! Посёлок — и люди — остался на той стороне, Лена отрезала единственный путь туда... Что делать?!
На мосту кто-то гавкнул — басовито, гулко, эхо радостно подхватило звук. От этого Тот вздрогнул и очнулся. Посмотрел на Янку, по сторонам, снова на Янку, куснул губу и решительно кивнул:
— Ну, тогда давай двигать отсюда, пока... Ладно. Или ты автобус подождёшь?
— Смеёшься?!
Нутро как мокрую тряпку выкручивали невидимые ледяные руки, и Янка была готова бежать куда угодно, только ускользнуть от Лены.
И они побежали — по узкоколейке, к виднеющемуся вдалеке высокому бетонному забору.
У наглухо запертых ворот Янка задохнулась от резкой остановки и собственного бессилия: пути нет... Тот огляделся и решительно потопал вдоль забора, который уже через несколько шагов перестал казаться неприступным. Обветшалый, кое-где проломленный... Подходящая по размеру дыра нашлась шагах в двадцати от ворот.
На территории ощущение заброшенности усилилось во сто крат. Огромные ангары, низкие, но бесконечные в длину заводские корпуса, какие-то вышки и трубопроводы... И везде ржавчина, пыль, осколки, мусор, граффити на стенах и ни одного целого окна. Сначала Янке показалось, что они с Тотом просто вывалились в Ноябрь, но всё-таки воздух был другой. Живой?..
— Слушай, — Тот наконец-то отобрал порядком оттягивающий руки чехол. — Ты... пойдёшь со мной? Честно говоря, дальше без рыбки я справлюсь... наверное. Но проверять как-то не хочется, понимаешь?
Выражение глаз под капюшоном прочитать было совершенно невозможно, а вот ёж смотрел пристально. И просяще.
«Отличный выбор — угодить в пасть чудовищного пса Лены или отправиться в мёртвый город Ноября!»
— А...
— Я тебя проведу и выведу обратно. Если хочешь — прямо в тот твой парк. Я не дам тебя в обиду, обещаю. Защищу... А ты просто посмотришь, побудешь рядом. Хорошо?
«Защитишь... от кого?!» — хотела спросить Янка, но ёж смотрел так трогательно, что язык не повернулся, и Янка только кивнула.
Ёж радостно кивнул в ответ, и Тот торопливо объяснил:
— Здесь, в забытом месте, уйти проще всего. Мир не держит, понимаешь? Ты не бойся ничего, и сейчас, и... там. Только глаза закрой, ладно?
Янка послушалась.
— Иди сюда, — позвал Тот.
Янка сделала четыре шага и только после того, как Тот довольно шепнул: «Открывай, всё» — поняла, что самого перехода не заметила.
Здесь снова было утро... или вечер — солнце висело над горизонтом. Маленькое, холодное, тускло-красное. Мёртвый город вырастал под ним из земли зубчато-неровным силуэтом, ветер нёс пыль, смешанную с колким первым снегом, вокруг разливался синий холодный сумрак — и ни одной живой души вокруг. Пустынно, холодно... мертво.
Помимо воли в памяти всплыло:
«— Мы... где?
— С этой точки зрения... ну, нигде...»
Янка натянула капюшон поглубже и прижала руку к груди — там даже сквозь ткань грела рыбка. Той было неважно, где — нигде — Янка находится.
— Ну, потопали, — скомандовал Тот. Ему вся эта тягостная атмосфера явно была нипочём.
«Интересно... а он здесь живёт? — подумала про себя Янка, идя следом. — В обычном мире он, кажется, бывает не часто... Да и что ему у нас делать?»
Тот был слишком странен для обычного мира, а вот в роли единственного обитателя Ноября смотрелся в самый раз.
— А куда мы идём? — не выдержала Янка минуты через три. Город не приближался, оставаясь где-то слева, под красным солнцем.
Тот вместо ответа махнул рукой. Янка всмотрелась в пустырь — глина, земля, кое-где пятна сухой травы, почти рассыпавшейся в труху, остатки разбитых дорог, словно все они были просто скинуты сюда за ненадобностью, как в чулан... Наконец сквозь всё это проступила полосатая лента шпал, серебристые змеи рельсов, и Янка выдохнула, догадавшись:
— К рельсам, да? А потом?
— А потом в город.
— Но... мы же сейчас идём в другую сторону!
— Мы идём к рельсам.
Янка ещё раз посмотрела на рельсы — в кои-то веки не ржавые! — потом на город...
— Да вон же он виден, тут не заблудишься!
Тот повторил за ней: посмотрел на рельсы, на город, а потом вздохнул и медленно, терпеливо, как маленькому ребёнку, объяснил:
— Без рельсов нельзя. Это Ноябрь. Рельсы связывают его. Сшивают. Расправляют. Если идти вдоль них — всё хорошо, обычное пространство.
— А напрямик?
— Можно ли пройти бесконечность насквозь? — пожал плечами Тот. — Наверное, можно. Тем более с архэ в руке. Но мне хочется дойти быстро, понимаешь? В обозримом будущем!
Янка не очень поняла, но смирилась: вдоль рельсов — так вдоль рельсов, значит, до города ещё топать и топать...
Дальше они шли молча и быстро. И очень долго — рельсы, казалось, всё время были рядом, чуть впереди, но словно убегали, стоило сделать хоть шаг в их сторону. На то, чтобы приблизиться к ним, понадобилось по внутренним часам Янки минут двадцать. Правда, телефон отчитался, что не больше семи, но ему Янка уже не верила. Время скакало: на одной минутной цифре часы могли надолго залипнуть, а потом вдруг чуть ли не на глазах время проскакивало на две-три минуты — и снова застревало.
Тот свернул за пару метров до рельсов в сторону, потопал вдоль них, и дело пошло веселее, но Янка всё равно пропустила момент, когда город внезапно протянул к ним свою руку-улицу и окружил ветхими домиками с некогда белёными стенами и деревенской треугольной крышей.
Тут Янка не выдержала и взмолилась о привале.
— Да ладно тебе, осталось чуть-чуть! — возмутился Тот.
— Чуть-чуть?! У меня ноги сейчас отвалятся и поясница гудит!
— Ой, какие мы нежные, — насмешливо фыркнул Тот, за что немедленно чуть не огрёб подзатыльник, но увернулся и нырнул в переулок, крикнув на бегу: — Давай, мы почти дошли!
Переулок оказался даже не переулком, а извилистым проходом между двумя заборами. Янка вспомнила Лениного пса и хмыкнула: уж эта-то громадина точно сюда не протиснется! Тот пробирался вперёд боком, прижимая к груди свой чехол, но, кажется, даже не сбавил скорости. Янке в некоторых местах пришлось протискиваться, перелезая через ящики, поэтому, когда переулок закончился, убивать Тота за насмешку уже не хотелось.
А вот за выбор маршрута — ещё как.
— Ну, вот мы и на месте, — удовлетворённо заявил парень, упирая руки в боки.
Янка сменила гнев на милость и осмотрелась: с их стороны улица была как улица, серые дома в три-четыре этажа, нечитаемая за слоем ржавчины вывеска над разбитой витриной магазина... а там, за дорогой, за едва проступающими сквозь пыль ржавыми трамвайными рельсами, высилась стена густых зарослей. Сухие сучья переплетались густо, будто в живой изгороди, то там, то тут над кустами воздевали свои руки-ветви такие же мёртвые сухие деревья.
Янка сначала замерла, а потом осторожно перешла дорогу и приблизилась к стене кустов вплотную. Изжелта-серая, заиндевевшая трава хрустела под ногами, рассыпаясь в соломенную труху. Шипы на узловатых сучьях смотрелись грозно... но эти кусты были столь же мертвы, как и всё вокруг. Как и весь Ноябрь. Мёртвое, безжизненное пространство.
— Эй, ты чего застряла? — окликнул Тот откуда-то справа. Янка оглянулась и обнаружила его сидящим на ступеньке трамвая — скособоченной железной коробки, намертво приржавевшей к рельсам. Не хватало только какого-нибудь птичьего гнезда на трамвайных «рогах», но... птиц здесь не водилось.
— Задумалась, — неохотно объяснила Янка, перелезла через Тота и забралась внутрь трамвая. Нашла сиденье поцелее, уселась и не сдержала вздоха облегчения. После «прогулки» ноги гудели и дрожали, как желе.
Тот немедленно забрался следом и плюхнулся на соседнее кресло.
— А зачем мы сюда пришли? — вяло поинтересовалась Янка.
— Выпустить архэ, — объяснил Тот, пристраивая чехол рядом с собой. Искорку архэ он продолжал сжимать в кулаке, иногда чуть разжимая пальцы и пуская лучик, похожий на солнечный зайчик.
— А нельзя это было сделать прямо там? Или опять какое-нибудь условие надо? Не просто рельсы, а трамвайные? Не просто трамвайные, а какие-то определённые? — Янка очень надеялась, что не нужно будет вставать и ещё идти куда-нибудь вот прямо сейчас. Да и не очень понимала, что она тут делает.
«Как что? Прячешься от Лены с её псом и тем мужиком... — даже внутренний голос устал и не шипел, как обычно. — Хотя пса ты не видела, — и, поразмыслив, добавил: — Но слышала».
«Заткнись», — скомандовала Янка сама себе. Про Лену думать не хотелось.
— Там — нельзя. Нужна какая-то зацепка для... Ой, ладно, потом, — Тот вскочил на ноги так бодро, что даже капюшон свалился назад. — Давай лучше сначала покажу!
Янка без энтузиазма вздохнула: опять вставать, только устроилась...
— Что покажешь?
— Архэ, — Тот разжал кулак, и искорка вспыхнула у него на ладони.
Её свет уже не слепил, и Янка, подавшись вперёд, даже смогла её разглядеть.
Архэ было похоже на каплю янтаря, в которой заблудился солнечный луч — живой, дрожащий, пробегающий по поверхности камешка, и тогда каждая неровность вспыхивала своим, особым бликом. На архэ можно было смотреть бесконечно.
Янка узнала этот тёплый свет, сразу вспомнив слова Тота: «Рыбка — точно такое же архэ». Так вот что за огонёк живёт под ажурным металлом подвески...
— Пойдём, — повторил Тот. — Недалеко, просто на дорогу вылезем.
Янка, не отводя взгляда от чарующего огонька архэ, кивнула и заставила себя встать — откуда только силы взялись!
— Можно... подержать?
— Бери, — Тот пожал плечами и аккуратно переложил искорку Янке на ладонь.
Мир вспыхнул, и Янка провалилась сквозь время, сквозь пространство, сквозь... свет?
Через мгновенье она уже снова стояла в заброшенном трамвае, хлопала глазами и пыталась понять, что же увидела и видела ли вообще хоть что-то.
Кажется — да. Но память отказывала.
Архэ грело ладонь. Рыбка толкалась в грудную клетку навстречу сердцу. Тот улыбался с таким предвкушением в синих глазах, что Янка, ни о чём больше не спрашивая, спрыгнула на землю и с неохотой вернула искорку Тоту.
Тот уселся прямо на дорогу, скрестив ноги. Подержал какое-то время архэ над пылью, словно грея ладони, потом глубоко вздохнул и медленно произнёс:
— Я не знаю, кто он и как его зовут, но я могу помочь — значит, я должен. От искры загорается свеча, от памяти — сердце, от архэ — свет первотварный. Пусть помнит, кто он есть, кем он был и кем станет. Верни ему память.
И с каждым словом архэ вспыхивало всё ярче, пока не засияла нестерпимо, как в первый момент, когда Тот взял его в руки — там, под мостом. Когда Тот замолчал, казалось, в его ладонях лежит солнце. Янка зажмурилась, и сердце, до краёв налившееся жаром, защекотало предчувствие чего-то... истинного, настоящего чуда, не как подарок от Деда Мороза, а того самого, от которого захватывает дух, и не хочется, чтобы время текло вперёд, и...
Янка открыла глаза буквально через мгновенье, но вместо солнца в ладонях Тота уже снова лежал всего лишь кусочек светящегося янтаря.
«Так и надо, да? Всё получилось?» — хотела спросить Янка, но заглянула в лицо Тота и замерла.
В синеве глаз темнело отчаяние. Одной рукой кое-как натянув ежиный капюшон, пряча взгляд, Тот глухо сказал:
— Не вышло. — И добавил: — Я не знаю, почему.