Глава 1. Кукольная принцесса
— Сегодня, — шептала Инга. — Сегодня!
Иголка скользила в пальцах, норовила уколоть, но Инга не замечала. Ей хотелось не бормотать себе под нос, а кричать во все горло, но вместо этого она только поминутно откладывала шитье и вскакивала, чтобы выглянуть в окно.
Внизу цветными карамельками рассыпались крыши города. Полоскались разноцветные стяги в порту, кренился, причаливая, очередной механоход. Чуть дальше, у самых скал, поблескивал гранями Ледяной Дворец. Его отстроили всего месяц назад, и Инга ещё помнила пустую зелёную террасу на подступах к заливу, которую хотели переделать в городской сад. Теперь же там вырос гигантский зеркальный павильон, и в нём вечером откроется Выставка Чудес.
Закусив губу, Инга шила ещё быстрее.
Сегодня она впервые увидит столицу. И не сверху, из королевского дворца, который лепится к скале ласточкиным гнездом — она пройдётся по улочками, аллеям и площадям, как все горожане. И никаких больше королевских запретов и гвардейцев, которые никуда не пускают.
Последние стежки, ещё совсем немного, и — готово. Инга вывернула юбку, поправила оборки и встряхнула.
Неужели свободна?
После тишины её тесной спальни суета в мастерской показалась оглушительной. Комнату загромоздили ящики всех мастей и размеров, а между ними вертелись слуги: заталкивали, впихивали, втискивали... Из щелей коробов растопыривалось сено, торчали суставчатые пальцы, локоны и банты.
— Да что же вы, милейший, да тише вы!
Отец метался меж ящиков. Отталкивал, перекладывал сам, чтобы кукла в коробе легла ровно, чтобы не повредился драгоценный механизм, не заломилась рука, не треснул нежный шарнир. Только заканчивал с одной, как поднимался и бросался к другому ящику:
— Ну миленький, ну что же вы...
Оттеснял лакея и принимался за дело с начала: подоткнуть сено, чтобы лежало под куклой не колом, а мягкой колыбелью; каждый суставчик выпрямить, все пальцы вытянуть; волосы оправить, чтобы не выбивались из сеточек; огладить костюмчики-платья, проверить, не потерялся ли какой башмак...
Дочь он заметил только когда Инга тронула его за рукав. Увидел ворох материи у неё в руках, и кивнул в сторону:
— Для пастушки. Вон там. Скорее.
Эту куклу ещё не опустили в короб, и она ждала своей очереди в углу, одетая в одну рубашку. Стараясь не попортить ей причёску, Инга принялась натягивать на куклу платье, которое только-только закончила.
На Ингу смотрело равнодушное, белое, совершенно человеческое лицо, и она невольно отвела глаза. Когда отец запускал таких кукол, они двигались так ловко, так слаженно и ровно, а голоса их звучали так правдоподобно, что трудно было представить, будто под шелками и слоем гладкой, по-человечески мягкой кожи — механизм. Потому-то при дворе, да и во всей столице, их называли чудесными — только вот Инге от этих чудес становилось не по себе.
Справившись с лентами на корсете, Инга оправила рукава, наскоро огладила юбку и бросилась обратно к отцу. Упаковывать пастушку предстояло лакеям: кукла была слишком тяжёлой.
— Пирожочек, сбегай мне за чаем, — попросил кукольник, распрямляясь над очередным ящиком. — И перехватить бы чего съестного перед выходом...
Инга засуетилась:
— Сейчас, отец! Сейчас сбегаю!
Поскорее бы разделаться со всеми этими поручениями. Ведь к Выставке нужно переодеться, и платье уже подготовлено: лежит у неё на постели, расправленное и отглаженное, голубое — под цвет глаз. Инга сшила его из обрезков, щедро украсила остатками лент, и даже не верила, что в кои-то веки эта красота предназначалась не кукле.
Инга никогда ещё не одевалась так роскошно, и теперь она представляла, как скинет бурое рабочее платье, облачится в праздничное, подправит растрепавшиеся от всей этой беготни локоны и станет красивее всех отцовских работ.
Тогда, может, отец отвлечётся от своих кукол и заметит, наконец, свою дочь?
— Постойте, госпожа, погодите, — заскрипел позади знакомый голос.
Инга обернулась и скривилась. Ну конечно, это Гаспар — один из отцовских деревянных лакеев. Неказистый, угловатый, весь в сучках, а вместо лица — нарисованная картинка. Пародия на чудесных — аристократок среди механического воинства отца. Но красота и грация Деревяшкам не требуется — только исполнительность.
— Постойте, госпожа, погодите, — повторил Гаспар, ковыляя за ней в своей узкой зелёной ливрее.
Слов Деревяшка знал совсем немного, но Ингу он раздражал совсем не поэтому. За пределами отцовских «покоев» — мастерской и крошечной спаленки его дочери — Гаспар следовал за Ингой всюду. Так приказал ему отец, но Инге эта опека нисколько не нравилась.
И чего отец так боится? Зачем его дочери собственный телохранитель?
Инга припустила по коридорам бегом, оставила Гаспара далеко позади, а потом задержалась у портьеры, которая отделяла башню для слуг от королевских залов.
Занавеску по обыкновению держали задёрнутой, а стражи стояли и на той стороне, и на этой. Смотрели они строго, так что разглядеть, что там, «у короля», Инге удавалось нечасто. Но сегодня гвардеец подвигал суровой щёткой усов, ничего не сказал, и Инга прильнула к щёлочке между портьер без опасений.
Сегодня можно, сегодня — особый день!
За Занавеской начинался совсем другой мир: золото, зеркала, зелень, которую так любила королева, и паркет с причудливыми узорами из двенадцати сортов древесины. За Занавеской шуршали шелковые юбки, постукивали каблучки и звучали приглушённые, вежливые голоса. Иногда за Занавеской хихикали, но никогда не хохотали, не ускоряли шага и ничего не роняли.
Инге очень нравилась «та сторона», её чинность, красота и аккуратность. Там, кажется, никогда не бывало суеты, грязи и печалей, и её страшно манило туда, за Занавеску.
Безотчётным движением она потянулась к цепочке у себя на груди и сжала крошечную подвеску-ключик. Отец говорил Инге, что эта безделушка когда-то принадлежала её матери, и Инга не снимала цепочку даже на ночь. Вот бы этот ключ открывал какую-нибудь потайную дверь на ту сторону... Ведь за Занавеску нельзя, нельзя и выходить из дворца, в город. Можно, конечно, прогуливаться по дальнему уголку сада, куда не заглядывают придворные, и по заднему двору, отведённому под хозяйственные постройки, но разве между конюшней и складом надышишься?
Зато сегодня Инга с отцом не просто покинет знакомые коридоры — она увидит город. Поскорее бы!
Гвардеец кашлянул, и Инга отпрянула. Портьеры схлопнулись, и парадная зала дворца исчезла.
— Постойте, госпожа, подождите! — донеслось из-за угла.
Инга закатила глаза. Гаспар ходил с ней даже на уроки фон Билля: маячил у входа в винный погреб, где на старых бочках корпели над грамотой поварята, три молоденькие горничные, а вместе с ними и Инга. Но чужие уроки ему на пользу не шли. А может, стоит ему приказать? Выучить его паре лишних слов, чтобы не изводил? В голове у него, конечно, пустовато, но он слуга, и создан, чтобы исполнять приказы...
Инга встряхнула головой. Будет она учить Гаспара, вот ещё! Теперь уже не до того...
На кухне было жарко и суетно. Поварята нагружали блюда пирожными, в большом котле пузырился нежно-розовый лососёвый суп, а из печи доносился аромат копчёного мяса. Инга слышала, что на торжественном приёме по случаю открытия Выставки собирались подать сорок четыре блюда, в том числе и вонючий сыр с зелёной корочкой, который выдерживали в дальнем подвале больше двух лет, и гигантский торт-безе, который по частям доставили из самой Агмарры, столицы десертов. Ради иностранных послов стоило расстараться.
В центре кухни, собравшись шумной, подвижной стайкой, болтали горничные.
— Слышали? Две тысячи шестьдесят четыре разные штуковины! — шептала рыжая Аннета, и от волнения у неё, казалось, даже веснушки на носу подпрыгивали.
— Не «штуковины», дурёха, а «диковины»... — скривилась длиннозубая, суровая Марна.
Инга помедлила, сделав вид, что поправляет завязки на рукавах. Хорошо бы на неё не обратили внимания, потому что горничные — это все равно что газета для швейцара Барно: самые свежие новости.
— ...две тысячи! Да столько хлама даже во дворец не впихнуть! — всплеснула коротенькими руками круглая Брида. — Говорят, там будет чешуйчатый Касмарский слон, только я что-то не верю, это ж какая громадина!
— Его ещё вечером доставили, я сама видела. Посудина — огроменная! Бортами чуть не черпала, — подхватила Аннета.
— Опять ты в порт бегала? Смотри на горбуна не напорись... — нахмурилась Марна.
Инга навострила уши. Во дворце любили поболтать про горбуна, но кто он и что в нем такого ужасного — кроме горба, конечно, — Инга не понимала.
— А и видела я горбуна, он там всю неделю ошивается!
— И ты тоже ошиваешься.
— Да там весь город! Грех же не поглазеть, что со всех стран на эту нашу Выставку привозят!
— А горбун-то что?
— Да ничего. Глазел, вынюхивал... Страх, а не человек! А с ним — ещё два каких-то типа... Такие же жуткие...
Инга поёжилась.
— А ещё в порту опять искры видели, — припомнила пухленькая Брида.
— Врут! — фыркнула Марна.
— Говорят, колдовство...
— Какое такое колдовство?
— Ну искры же! Из ниоткуда! Из воздуха!
— Только языками и треплют... Не бывает больше никакого колдовства, — отрезала Марна.
— А вот и бывает! — вмешалась Аннета. — Мне иногда такие сны снятся... Колдовские! Я как встану... Голова так и пухнет!
— Что ж в этом колдовского? — скривилась Марна. — У меня так каждое утро.
— Да нет, ты не понимаешь. Я как-то... — Аннета понизила голос, и Инге пришлось вытянуть шею, чтобы уловить хоть слово. — Как-то я проснулась с такой вот пухлой головой, а вокруг — искры!
— Не может быть!
— Своими глазами видела!
— Да врёшь.
— А вот и не вру.
— А нас тут опять прынцесса подслушивает, — шепнула вдруг, оглянувшись, Брида.
Горничные захихикали. Инга вспыхнула.
— Вы бы тут не топтались, Ваш Величество, — заохала Аннета. — Грязно тут поди, не про ваши белы ручки. Кружева-то свои не перепачкайте. Ах нет, погодите! — она дёрнула Ингу за рукав. — Нет на вас кружев. Как же так? Госпожа, и без кружев?
Горничные расхохотались теперь в голос.
— А зря, зря! Вырядилась бы, сошла бы за куколку. Стража бы и перепутала, — подхватила Брида.
— И пропустила бы в залы к господам.
— А там — принц!
— А он-то что? Наш Принц-Драная-Кепка на всю эту красоту не смотрит.
— А и то верно. Ему бы псину новую или коня...
— Воздушного змея!
— Рогатку!
— Слыхали? — Аннета совсем отвернулась от Инги и понизила голос. — На той неделе он опять на прогулке «заблудился». Он так сычу своему сказал. А у самого весь зад в траве. Опять в гавань, наверное, ускакал. Мне шепнули, что он там в скалах прячет удочки. Самодельные.
— Во дурень, — фыркнула Марна.
Инга окончательно залилась краской и побежала мимо.
Одно дело, когда насмехались над ней: положение у кукольника с дочерью было странным. Они жили во флигеле для слуг обособленно: и не прислуга, и не господа, а деревянные лакеи только добавляли неопределённости — вроде бы и прислуживают, но не люди. И наставник принца, которого за крупные, округлые глаза навыкате только сычом и называли, тоже особа не слишком уж и важная. А вот наследник...
— Разве можно насмехаться над самим принцем? — спросила Инга у кухарки.
Магда колдовала над суповым чаном, смахивая с широкого красного лба капли пота, а теперь оглянулась, ухмыльнулась, обнажив битый зуб, встряхнула мучным фартуком и приобняла Ингу свободной рукой.
— Так они ж дурочки, и смеются они необидно, — ответила Магда, дуя на ложку и отхлёбывая на пробу супа.
Хорошо, что король не захаживает на кухню. И без того по дворцу ползут слухи: хочет выписать повара из Лозенны, как принято теперь у передовых монархов. Вряд ли Лозеннский повар хлебает суп из той же ложки, которой его размешивает. Только вот Магда, не слишком озабоченная, как она говорила, «модной вашей хихиеной», в сотню раз лучше какого-то там учёного умника.
— А мне обидно, — буркнула Инга. — И за себя, и за принца.
— А ты за принца-то не обижайся. Он-то там, а мы-то — тут.
Магда потрепала Ингу по голове, а она сморщилась и, уставившись в начищенный котелок, принялась оправлять кудряшки.
— Ох-ох, а я и забыла, — ухмыльнулась Магда. — Дело-то сегодня сурьезное, а? Выставка... Эх, повидать бы... Да нам-то не судьба.
Инга переступила с ноги на ногу и потупилась. Она как раз Выставку увидит, потому что среди двух тысяч диковин — отцовские чудесные куклы. А вот Магду туда не пустят.
— Я всё-всё тебе потом расскажу. Обязательно! — пообещала Инга, а потом осеклась. — Только...
— Что такое, лапушка? — Магда приобняла её снова, и Инга зажмурилась.
От Магды пахло выпечкой, свежими травами и теплом, а ещё Магда всегда ей улыбалась, и её щербатая улыбка казалась Инге самой красивой на свете. Магда всегда находила для Инги словечко: не насмешку, как горничные, и не очередное задание, как отец, а слово-другое, после которых никуда не нужно было бежать.
— Я не вернусь, — шмыгнула носом Инга.
— Как так «не вернусь»? — не поняла Магда. — Уехать куда, что ль, решили? Король повелел?
— Да нет, Магда. Я сбегу, — шепнула Инга, не поднимая глаз.
Когда она об этом думала, то становилось стыдно. И как она бросит отца? И тут же противный голосок внутри бормотал: он же весь в куклах, нет ему до тебя дела... Ну а Магда? Кого же она будет, пачкая мукой с передника, вот так вот обнимать?
— А Гаспар-то пустит? — засмеялась Магда и всплеснула руками. — Ой, заболталась я с тобой, девонька! Суп-то, суп выкипает!
И бросилась к своей похлёбке, а Инга так и стояла — пристыженная, огорошенная. Магда ей не поверила, но Инга знала: она и правда сбежит.
— Мне бы для отца чего-нибудь захватить, — бормотнула она и всё-таки прижалась ещё раз к Магде.
Может, больше и не удастся её так обнять... А отец ведь сегодня даже не завтракал. Ну и кто за ним будет без Инги приглядывать?
— Ох, лапушка, и то верно. Про обед для твоего папки я и забыла, — засуетилась Магда. — Ну-ка, пострелёнок, сооруди-ка нашему мастеру поднос!
Поварёнок, пробегавший мимо, зыркнул из-под колпака и скривился. Ещё бы, прислуживать кукольнику с его дочкой тут никто не любил: а зачем, если у них свои слуги, Деревяшки? Вот и теперь за спиной у Инги маячил Гаспар — она чувствовала его пустой, рисованный взгляд. Но Магда замахнулась на поварёнка ложкой, и он порскнул к дальнему чану как миленький.
Когда Инга вернулась в мастерскую, всех чудесных уже разложили по коробам, до неприятности похожим на гробы, и они лежали, устремив взгляды к потолку, как мёртвые. Но даже там, возвышаясь на колких подушках из сена, они казались в тысячу раз живее Деревяшек, которые безразличным строем торчали у дверей. Сейчас, переводя взгляд с одних на других, Инга думала, что несмотря на всю красоту чудесных и назойливость Деревяшек, последние её пугают куда меньше.
Но чудесные были, правда, куда красивее. Они носили гладкую, светлую, почти фарфоровую кожу, которая на ощупь казалась мягкой и по-человечески тёплой. Что за материал такой варил для кожи кукольник, Инга не знала, а он ей и не рассказывал. Все грозился, что когда-нибудь пренепременно её всему обучит, а она только испуганно кивала и поскорее отходила подальше.
Когда чудесную куклу запускали, её лицо двигали особые шестерёнки для мимики, спрятанные под кожу. Шарниры незаметно скрывались в гибких сочленениях, и когда такие куклы шагали, у Инги по спине бежали мурашки ужаса: как страшно знать, что в таком живом теле нет никакой души... А вот у всех остальных, судя по выражениям лиц, мурашки тоже бежали — но только от восхищения. Так и перешёптывались: мол, как занимательно, вроде бы и человек, а на самом деле — кукла!
Иногда, правда, Инге казалось, что у кукол, даже спящих, меняется выражение лица. Как будто заострялись немного носы, проступали из-под кожи швы и склейки. А иногда все эти странности пропадали, словно по волшебству, и куклы были свежи и прекрасны, так что Инга решила, что дело в освещении...
Отец раскраснелся, сюртук на нем помялся, а шейный бант, с которым он так взволнованно возился утром, увял. Упаковку драгоценных кукол, которых мастеру предстояло показать на Выставке, поручили королевским «золотым воротничкам». Эти лакеи работали на особо важных церемониях, прислуживали лично Их Величествам и выражения лиц имели весьма высокомерные. Но несмотря на всю свою исключительность, уложить механических кукол по коробам так, как бы это понравилось мастеру, им никак не удавалось.
— ...это же ни на что не похоже, — воскликнул отец, тыча в сено. — Вы сами-то поглядите, родненький, поглядите!
«Воротничок» наклонился над ящиком и пожал плечами.
— Можно и другое платьице натянуть, ваше благородие.
— Другое? «Платьице»?.. — ахнул отец.
Инга протиснулась поближе, сунув другому «воротничку» подножку — а чтобы не кривил рожу! — и перегнулась через бортик ящика, над которым бледнел отец.
— Нет-нет, не сюда, — ужаснулся он и выхватил у неё из рук поднос, чтобы отставить подальше. — Только не над куклой.
Инга вздохнула. И так всегда! Обед — это неважно, вообще ничего нет важнее отцовских работ... Впрочем, оно и ясно: в коробе лежала кукольная принцесса Лидия.
Глаза, опушённые ресничками из собольего меха, с тоской смотрели вверх, подкрашенные губки разошлись на полуслове, а рука так и застыла в воздухе, чуть приподнятая, будто кукле не терпелось встать. Пущенная в ход, Лидия двигалась изящнее любой придворной дамы, крутила па быстрее, чем шкатулочная балерина, а пела мелодичнее соловьев в королевском парке.
Шептались, что уж в механизмах на Выставке недостатка не будет. Но отец с его чудесными куклами должен был выступить с особой, заключительной программой. Лидия играла в его пьесе главную роль, и судя по надеждам короля, она должна была показать всю творчески-техническую мощь Виззарии и утереть носы послам.
Только вот её нежно-голубое платье было безнадёжно испорчено. Оборки заломились, банты перекосило, кружева пережевало, будто одевалась Лидия в спешке и платье выхватила первое, что попалось на глаза. Но хуже всего было огромное масляное пятно, которое разливалось по юбке там, где к ней прикасалась испачканная крышка ящика.
— Шелк из Ниаху, — шепнул отец. — По мешку золота за отрез. Кружево... Пагосское кружево!
Инга прикусила губу. Да уж, сколько часов она пришивала эти бесчисленные оборки, как исколола пальцы, примётывая хрупкое кружево, как намучилась, когда вязала из скользкого шелка банты...
— Это катастрофа. Форменная катастрофа... — бессильно повторял отец. — Она же сегодня... Сегодня! «Другое платьице»!.. Кто её укладывал, кто?
Лакей передёрнул плечом.
— Не могу знать, ваше благородие.
— Зачем столько сена положили? Как так закрыли, не глядя?
— Очень спешили, ваше благородие. Вот и примялась...
— «Примялась»!.. — воскликнул отец, отпрянув от ящика. — Надо шить новое!
Инга вдохнула поглубже и отвела взгляд. Над платьем для Лидии она трудилась больше месяца. Неужели он хочет, чтобы она сметала такое же за пару часов?
Но отец, замотал головой.
— Нет-нет, Открытие уже на закате! Никак не успеть... А может, у нас есть что-то готовое? Из Ниахского шелка?
Инга нехотя задрала голову.
Мастерская занимала крошечную боковую башенку, которая лепилась к флигелю для слуг, как гриб к стволу дерева, и под высокими сводами, подвешенные за крюки, болтались десятки кукол разной степени готовности. Там они сушились после покраски, поклейки и обработки особыми лаками. Внизу, среди верстаков и столиков с отцовскими расчётами, инструментами, шестерёнками, тканями и рисунками платьев, которые набрасывала Инга, места для них просто не нашлось.
И хорошо, думала обычно Инга. Меньше глаза мозолят.
От свежих, едва покрашенных кукол, которые распространяли острый запах, отец перебежал, лавируя меж коробами, верстаками и слугами, к куклам одетым. Брюки и бриджи он пропустил и бросился к кремовым панталонам и вороху подъюбников. Взобравшись на табурет, он принялся перебирать кукольные лодыжки: отодвигал, дёргал подолы платьев, отталкивал, тянулся за следующим...
— Нет, ничего тут нет...
Отец съехал с табурета и отряхнул синие фалды своего праздничного сюртука. Да, рано нарядился.
Инга удивилась:
— А королю так важно, чтобы именно шелка?.. Те самые, из Ниаху?
Отец ссутулился.
— Рисковать добрым именем! Нет-нет... Пойдут слухи... «Придворный мастер кукол — вор и обманщик»... Вот ведь заголовок! Вор и обманщик...
Он схватился за голову и, оттолкнув локтем «воротничка», принялся мерить мастерскую шагами.
— Обманщик, — повторял он на ходу, будто в беспамятстве.
Его новенький костюм растерял весь лоск. Отец горбился, ворошил на себе волосы, а взгляд его лихорадочно бегал по ящикам с куклами.
— Обманщик, — словно заклинание, твердил он.
Инга похолодела. Отец тревожился перед Выставкой, она прекрасно об этом знала. Когда пришёл королевский приказ, он целые сутки себе места не находил. Все говорил почему-то, что в город ему нельзя, что на Выставке слишком много народу, «а ещё газетчики эти»... И уж этого Инга понять никак не могла: он столько лет просидел с ней взаперти во дворце, а тут — такая возможность! Да и что такого страшного, если сделают снимок для газеты? Ведь о кукольнике и так говорили по всей Виззарии, а теперь его ещё и увидят...
Правда, очень волнительно, наверное, выставлять на суд иностранных послов своих лучших кукол. Говорили, среди этих послов будут и иностранные принцы, а демонстрировать своё искусство перед будущими монархами — уже не простое увеселение, а тонкая дипломатия.
Но сейчас отец не просто беспокоился: он был в ужасе. Инга считала морщины у него на лице и думала, что в последний год отец ужасно состарился. Но откуда же эта седина, если отец ещё вовсе не старик?
— А может, найдём просто другое голубенькое? — бессильно пролепетал отец, задирая голову к потолку. — Или хотя бы синее... Хоть синее! А, Пирожочек?
Инга закусила губу.
— Ни одного, — в отчаянии бормотал кукольник, перебирая подолы подвешенных на крюки кукол. — Ни одного...
Инга замялась. Вспомнила своё собственное выходное платье, которое шила каждую свободную минуту вечерами или даже ночами. Там лоскуток и тут обрез. Её собственное платье для Выставки.
— Вообще-то у меня есть голубое, — выдавила она.
— Есть?
Глаза у отца загорелись. Он смотрел на Ингу с такой надеждой, что она невольно опустила руки. Вот бы он глядел на неё так каждый день...
Но последние сомнения отпали, и она кивнула:
— Конечно, есть! Я его, правда, шила для себя, но ничего! Сейчас покажу.
Платье лежало все там же, на постели: голубое, как букет незабудок. Немножко чудно́е, как лоскутное одеяло. Кружева на левом рукаве куда крупнее, чем на правом, и на воротничок целой ленты не хватило, пришлось аккуратно сшить посередине и спрятать под тканевым цветочком... Но голубое же, как у Лидии!
— Но зачем ты себе сшила такое платье?
Отец уставился на Ингу с таким удивлением, что она даже опешила.
— «Такое»?..
Он указал на бантики.
— Ну... Выходное. Тебе же...
Инга вспыхнула. «Тебе же некуда выходить», — вот что хотел сказать отец.
— Какое-то оно... непростое, — он наклонился над материей и провёл пальцем по шву. — Работа, конечно, замысловатая... Неплохая работа, Пирожочек... Но нет, такое, конечно, не годится... Нет-нет, не годится...
Он развернулся, чтобы выйти из спальни, а Инга выдохнула.
То, что платье не подошло для Лидии, её обрадовало. В чем бы ей тогда идти на Выставку? Но она хотела помочь отцу, правда хотела, а он даже не улыбнулся ей с ободрением или благодарностью, и платье его нисколько не восхитило. «Неплохая» работа? «Замысловатая»? Инга вдруг поняла, что сжимает кулаки и смотрит на платье со злостью. Вдруг захотелось порвать его и швырнуть в печь. Она ведь так старалась, так хотела впечатлить...
— Подожди, — отец остановился. — Ты ведь... Ты ведь не для Выставки его шила?
Инга кивнула, но отец почему-то нахмурился сильнее.
— И ты собиралась... в нем... идти?..
Инга снова кивнула, но уже осторожнее. Неужели она переборщила, и в таких разукрашенных платьях на официальные мероприятия не ходят? Она припомнила, как бахвалилась горничная королевы — то с одного наряда ненужная лента перепадёт, то с другого завязки, — и все такие замысловатые, богатые...
— Но Пирожочек, — отец забегал взглядом по углам комнатушки, как будто искал там для себя подсказки. — Пирожочек...
— В чем дело, отец?
— Миленькая моя...
Инга похолодела. «Пирожочком» кукольник называл её каждый день, а вот «миленькой» — так редко, что Инга и не помнила. Нежности в этой кличке было не больше, чем в прокисшем молоке.
— Миленькая, — повторил отец, все так же бегая глазами. — Тебе же нельзя на Выставку. Ну никак нельзя, понимаешь?
Инга вздрогнула.
— Нельзя?
— Королевский приказ... — бормотал отец.
— ...король не разрешил? — выдохнула Инга. — Ты пойдёшь, а я — останусь? Мне — нельзя?..
Отец отвёл глаза.
— Нельзя тебе, миленькая... Нельзя.
***КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА***
Книга доступна на ВБ, Озон и в книжных магазинах.