Древо греха
Был слышен лишь ручей. Журчание его разрезало жуткую, слишком естественную тишину кромешной темноты лесного массива. Постепенно всё охвачиваемое взглядом пространство одолевал блаженный сон. Ночь взирала свысока на свои владения, оглядывая каждый её клочок и стараясь не обделить тьмой никого. Раскидистые деревья размеренно коротали века в этих землях. Лёгкий ветерок покачивал их стволы, заставляя рокотать от получаемого удовольствия. Лёгкий приглушённый скрип бежал по лесу волною, словно морские гребни, несущиеся вдаль. Бесцельно. Бесконечно.
Где-то под опавшей заиндивевшей листвой был слышен шорох, который в мгновение ока внезапно исчезал, но снова возобновлялся так же неожиданно. В чаще леса трещали и хрустели ветки от всё новых и новых нарастающих порывов. Небосвод заняли мрачные облака, желавшие излить свою тоску на плодородные почвы. Всё безмолвно трепетало перед стихией в ожидании дождя.
Раз.
Ещё раз.
Три.
И по новой.
Капля за каплей в нарастающем темпе стали стремительно нестись к земле. Шум леса в одночасье прекратился, его будто и не было. Будто всё здесь было погружено в молчание давно. Очень давно. Все ждали лишь одного: кто сдедующий?
На холме отчуждённо и стойко стояла осина. Кто-то пустил слух, что на ней повесился сам Иуда. Птицы подхватили это, и в итоге говор был принят всеми без исключения. Никто не видел в этом обмана, шутки или чего-либо ещё. Зависть ли? Наивность? Какое теперь дело...
Древо обливалось смолой в порывах беспомощной ярости. Отчаянно пытаясь заглушить в себе эмоции, осине оставалось лишь забираться в саму себя. Глубоко. В прошлое, которому была отдана львиная доля её жизни, а если быть точным - вся. Её ещё семенем с братьями и сёстрами занесло игривым ветром сюда чуть более ста лет назад, когда холм был голым и безжизненным, словно пустынная дюна среди цветущего оазиса. Все невзгоды и путь к солнцу она прошла сама: нашествие насекомых, имени которым она не знала, ураган в форме крутящегося и расширяющегося кверху тростника исполинских размеров, который забрал у неё много листьев и веток, которые она до сих изредка видит, мелькающими в клювах пролетающих мимо птиц.
Было больно.
Слишком больно.
Сверкнула вспышка и всё озарилось, будто секундное зарево солнца.
Оглушительный раскат грома прервал раздумья.
Всё онемело и стало так спокойно, словно это спектакль. Всё идет по плану. По сценарию.
Так надо.
Огненная нить овивала её.
Помнится, не вырубил лесоруб из-за неудобного расположения холма, тот самый ураган не смог снести непоколебимое дерево. Даже сплетни не сделали ей ничего.
И вот, на закате жизни осина задумалась. Она уходит туда, откуда вернулась. Жар пламени заставлял её трепещать, но в этой неописуемой грустной радости она прозрела. Ей удалось пройти свой жизненный путь, как подобает дереву: она сдаёт свой пост, подобно часовому, каков он был на момент её прихода; она не обидела своих собратьев дурным шуршаньем и не собирала сплетен. Давала приют птицам и ухаживала за ними, особенно ей нравились клесты, о которых она слышала из трескотни двух соек. Этот образ осине казался необыкновенно сказочным. Поэтичным и прекрасным.. жаль, что увидеть их ей уже не суждено никогда...
И не было здесь ей места. Смирение - есть способ загасить свою боль, единственный путь утешить зуд души, раздражающий наше существование из покон веков. И покорность плела свою сеть, пытаясь обезволить каждый листик, каждый сук, но была обречена..
Ей померещилось, будто самую большую ветвь что-то стало перевешивать. Под тяжестью чего-то массивного осина скрипела и не могла ничего поделать. Будто это был груз вины. Или груз очередной несбывшейся надежды... Это был он. Тот, кто видел знамение. Верёвка овивала его шею. Стопы не касались почв. В какой-то момент его омертвевшее посиневшее от времени тело стало будто таять. Оно резко исчезло, окропив землю чем-то грязным. Чем-то, казалось, даже грешным...
Всё оказалось словно на дне. Прозябшем до основания самóй своей сущности дне.
А осина всё купалась в тепле, ощущая на себе редкие капли воды. Дождь будто обходил её стороной, давая спасительному огню избавить дерево от страданий. Тёмный дым, кружась и поднимаясь ввысь, растворялся в пелене тумана. Всё стало похоже на молоко.
Всё стало неважным.
Насущное отошло в сторону.
Боль прошла.
Белым бело..
Закат вековой жизни.
Пламя погасло.
Обугленный пень остыл. Лишь лёгкий пар давал знать об умерших под дождём языках пламени.
Сверчок, поскрипывая на листе лопуха, запиликал реквием, который тут же был подхвачен остальными.
...он был посвящён всему, что могло слышать, жить и клеветать...
Ветер унёс лишь почерневший осиновый лист и горстку пепла, небрежно пуская её в вечные странствия...
И в одночасье выросла дюна.
Дюна среди цветущего оазиса..