Горячий шоколад и поцелуи
Мать на меня больше не кричит. Но я всё равно чувствую себя по гроб обязанной. Я знаю, что надо ходить к репетиторам, в музыкалку и делать прочую лабуду, от которой я только чувствую усталость и отчаяние. Только вот кому надо — вопрос.
Я думаю, что мне. Однозначно мне. Ведь мне это пригодится. Так все говорят.
Ноги сами меня несут к дому — я еле-еле ими передвигаю. Портфель давит на плечи. Я непроизвольно вздыхаю, покрепче перехватывая лямку, а потом озябшими красными от мороза пальцами натягиваю капюшон на лицо, непрестанно шмыгая носом от холода. Свою любимую шапку и варежки я так и не надевала. Мне ведь и правда легче дрожать в двадцатиградусный мороз, чем чувствовать на себе презрительно-насмешливые взгляды Игната и его взрослых друзей.
Снова падает снег крупными хлопьями, укрывая мои плечи. И это странным образом успокаивает. Вот секунду назад я была готова чуть ли не выть от усталости, голода и ещё много чего, а сейчас улыбка сама собой лезет на замёрзшее лицо. Я замираю. Встаю прямо под фонарём — так, что слепит глаза. Прищуриваюсь. Кажется, что я лечу сквозь звёзды, преодолевая время. Как будто я комета.
Глупо улыбаюсь, как дурочка от такой нечаянной, незначительной радости. Ну не дура ли?
Так я стою неизвестно сколько ещё, не чувствуя холода, пока не слышу знакомый низкий голос, сейчас слегка с хрипотцой:
— Птичка, ты чего на морозе стоишь?
Я моментально его узнаю, и сердце бьётся привычно в ритме колибри. Я к нему поворачиваюсь чуть-чуть, не прекращая щуриться и улыбаться. Золотистые волосы Игната выглядят словно нимб. И сам он хмурит своё красивое, идеальное лицо с порозовевшими щеками, как ангел. Мне хочется к нему прикоснуться, и боязно — вдруг спалит своим божественным светом?
От таких глупых мыслей хочется улыбаться ещё сильнее.
— Ещё и улыбается, глупая... — ворчит он, поджимая губы. А потом почему-то тоже улыбается. Той красивой улыбкой, которую я невероятно любила, которая была так редка и которая так шла ему. Без насмешки, искренне.
— Почему ты без шапки? — я тут же выхожу из зоны «звёздного света», и всё становится обычным снова. Только ощущение какого-то недавно открытого, но ещё неизведанного чуда не проходит. Всё снова тускло, серо, темно, а я вижу яркие краски, красивый блеск в его прозрачных серых глазах.
И правда — замерзнет ведь. Меня это совсем не улыбает. Я всё ещё помню, как он танцевал стриптиз во дворе в почти тридцатиградусный мороз.
— А сама-то, «мамочка»? — он стаскивает капюшон, открывая мою каштановую густую косу. На голову тут же ложится снег, и я недовольно надеваю капюшон снова. — Где твоя милая жёлтая шапочка?
Я слышу в его словах — «она так нравилась мне». Сейчас его голос звучит особенно, мягко, как-то... ласково. Непривычно для меня, ведь обычно там только притворная нежность и издёвка. Сердце замирает, сладко-сладко ухает где-то в горле. Я сейчас его совсем не боюсь — мне лишь хочется быть ближе. Я хочу знать, о чём он думает. Он так похож на ангела в эту минуту.
Глупо-глупо-глупо. Что за нелепая романтизация, Тая? Он же сказал тебе, что не герой.
Плевать. На всё плевать.
— Потерялась, — бормочу я, внезапно смутившись. Опускаю взгляд на его ботинки, а потом снова гляжу на лицо. Несмотря на то, что щёки покраснели от мороза, его лицо было необычайно бледно. А ещё в глазах бесконечная усталость, которая бывает только у стариков, прошедших долгий путь жизни. Уголки его коралловых, слишком ярких для парня, губ были опущены вниз, словно он чем-то расстроен. Мне сразу же захотелось отдать ему всю свою радость, всё своё счастье — лишь бы только улыбнулся. Да хоть усмехнулся. Только бы снова живой. — Что-то случилось?
Я сама удивилась своему голосу — робкий, слабый, тихий. Я гляжу на него из-под ресниц, чего-то боясь всё. Боясь, что он оттолкнёт, снова насмеётся. Тело напряглось, словно готовясь убежать. Словно готовясь к удару. Хотя чего греха таить, ударь он меня сейчас по щеке, я бы подставила другую. Лишь бы со мной. Лишь бы никуда не уходил.
Это отчаяние, маниакальная потребность быть рядом впитывается в меня на молекулярном уровне.
Он усмехается. Но не надеясь меня задеть, а с горечью. Проводит рукой по влажным от снега волосам, вздыхает. Снова эта усталость. Глядя на него, я и сама ощущаю какую-то непонятную мне горечь.
— У тебя всё так просто, малышка, — с его губ слетает резкий, отрывистый смешок. Но не видно, что ему смешно. — Если я хмурюсь, значит, я расстроен. У тебя сейчас все проблемы решаемы легко, в два счёта. У тебя их и нет, наверно. Вот ты и думаешь, что мою проблему решить так же просто, стоит только сказать пару сочувствующих слов. Думаешь, что всё так легко? Что это лишь воздушный пузырь, до которого стоит только дотронуться — и п-ф-ф?
Опять этот снисходительный тон. Я смотрю на него внимательно, панически боясь пропустить любое слово, любую мелочь. Я не злюсь, меня лишь расстраивает этот тон, как будто я совсем маленькая. Как будто у меня и правда проблем нет. У меня есть проблемы, хочется сказать мне. И они вовсе не такие ерундовые, как ты думаешь — хочется прокричать мне в его лицо. Это желание становится почти невыносимым.
Задыхаться от тебя каждый вечер, захлёбываясь в рыданиях в подушку — это ерунда, по-твоему?
Но ничего из этого я не говорю, разумеется. Лишь гляжу на него пристально, склонив голову на бок. Рассматриваю, словно впервые — ищу любые признаки его сомнений в собственной правоте. И кажется, я их нахожу — он кусает губу, хмурится, нервно посматривает на меня. А потом я просто спрашиваю:
— А разве нет?
— Нет, — вздыхает он, и мне в эту минуту невероятно хочется коснуться его. Хоть на чуть-чуть, хоть кончиком пальца, хоть легонечко. Лишь бы позволил. — Тебе это только предстоит узнать, милая.
— А по-моему, иногда люди и правда всё усложняют, — пожимаю плечами я. — Может, и твоя проблема не такая невозможная, как ты считаешь?
Он коротко смеётся.
— О нет, Тай, это так не работает. Не тебе учить меня, маленькая ещё.
Ага, а всем вам меня, значит, учить меня можно. Я поджимаю губы, а потом вдруг спрашиваю:
— Тебе не холодно? Может... сходим в кофейню неподалёку, попьём горячий шоколад?
Мой голос срывается, и я снова перевожу дыхание, стараясь успокоиться. И что такого в том, чтобы просто пригласить его в кафе? Только вот я придаю этому слишком большое значение. Как какая-то сопливая влюблённая школьница. Ах да, я же и есть сопливая влюблённая школьница.
— Ну давай, — криво ухмыляется Игнат, снова возвращая привычный мне облик. И я, если честно, даже рада этому. Серьёзный Игнат, с его надменными нравоучениями мне совсем не нравится. Я его боюсь.
Я как-то нелепо взмахиваю рукой, неопределённо указывая на сторону, где находилась кофейня, и кровь приливает к щекам. Он щёлкает меня по носу, фыркая. А потом идёт вперёд. Я семеню за ним, утопая в снегу. Я дышу часто, устало — портфель больно ударяет по спине с каждым моим шагом. Я сама стесняюсь этих мыслей, но мне так хочется, чтобы он был джентельменом. Чтобы улыбнулся, забрал портфель, а я шла рядом с ним, лёгкая, воздушная. Но на самом деле он идёт впереди пружинистой походкой, совсем не оборачивается на меня, уставшую и грустную.
Ну пожалуйста, я так хочу, чтобы меня пожалели. Я хочу быть маленькой девочкой.
Слёзы сами накатили на глаза, честно. Я с досадой смахиваю их — это же такая ерунда, плакать из-за совсем мелочи.
— Эй, Тай, ты что, снова ревёшь? — он поворачивается резко так, что я не успеваю среагировать и с вскриком впечатываюсь лбом в его грудь.
Наверно, услышал мой всхлип. Я шмыгаю носом и закусываю губу. От его вопроса плакать захотелось ещё сильнее. Я ведь так устала, ведь так хочу домой... Зачем я вообще позвала его?
— Нет, просто заболела, — бормочу я. В это время рюкзак снова сползает, и я снова подпрыгиваю, покрепче перехватывая лямку. Краснею от собственной нелепости.
Игнат замечает это. И его взгляд становится мягче. Он ненавязчиво отбирает у меня рюкзак и легко надевает его на одно плечо. Вот так вот просто. Без слов. И я снова улыбаюсь — неосознанно, неконтролируемо. Он понимает меня. Понимает.
Я больше не жалею ни о чём. Игнат со мной — о чём ещё можно мечтать? Это наполняет меня таким счастьем, что я задыхаюсь от щемящего чувства в груди, задыхаюсь от крокодилов в животе.
Кофейня совсем маленькая, но такая уютная. В ней всего несколько столиков. Зато персонал очень хороший, и красиво до невозможности. Сейчас здесь уже висят новогодние гирлянды, красиво подсвечивая обстановку и создавая ощущение праздника, а на моём любимом столике у окна стоит маленькая ёлочка. Маленькая, но самая настоящая — украшенная, блестящая. Я улыбаюсь и веду Игната туда.
— Я люблю здесь бывать, — смущённо, тихо говорю я, когда он усаживается напротив. Я гляжу в окно — любимое моё занятие. Видны бесконечные оранжевые огни. Меня это завораживает. Но ещё больше меня очаровывают внимательные серые глаза. Как хорошо, когда он не пьяный. — Здесь так мило, уютно, как будто это мой мир. Жаль только, ходить сюда не с кем.
Я неловко гляжу ему в глаза, и хочу опустить глаза, но почему-то не могу. Он слушает меня так внимательно, как я немного ранее. И это наполняет меня странным трепетом. Я чувствую, как дрожат отогревающие в тепле пальцы. Чувствую, как улыбка сама просится на губы, и прячу её в руке, которую прикладываю ко рту.
— Здесь и правда хорошо, — отвечает Игнат, как-то невесомо улыбаясь. Касается пальцем иголок ёлочки, теребит колокольчик, и пространство наполняется хрустальным звоном. Он мечтательно смотрит на меня, улыбается, а я в этот миг не могу отвести от него взгляд. — У меня даже новогоднее настроение появилось, птичка. Ты, случаем, не новогодняя фея?
Я хихикаю. Мы заказываем горячий шоколад. Я не чувствую неловкости, страха, зашкаливающего пульса — ничего из тех эмоций, которые обычно являются моими спутниками, когда я с Игнатом. Лишь какое-то спокойствие, умиротворённость. Будто волшебство, соединившее нас обоих. Знаю, до невозможности глупо. Но ничего поделать не могу, когда он так улыбается мне, словно и он чувствует эту связь. Словно я и правда новогодняя фея, спасшая его. А он мой принц, а вовсе не дракон или людоед.
Во мне созревает что-то хрупкое — рождается во взгляде его серых глаз, будто искрящихся в свете гирлянд, созревает в застывшей улыбке на дрожащих обветренных губах, в моём собственном взгляде на него, будто он восьмое чудо света, и продолжает жить в груди, где в упоении бьётся ожившее сердце. Я доверяю этот хрусталь ему в руки — только не разбей, Игнат. Пожалуйста.
Только не разбей.
— Я обожаю горячий шоколад, — признаётся он и смеётся. Я заворожена этим редким звуком — не едким, пронизанным ядом пьяным хохотом, а красивыми перезвонами. — Только последний раз мне его готовила мама лет десять, наверное, назад.
Я слушаю — и мне хочется, чтобы он радовался ещё больше. Я хочу закричать — я буду готовить тебе его каждый день, если ты его так любишь. Я сделаю всё для тебя, Игнат.
Пожалуйста, не разбей.
— А почему так давно? — вместо этого спрашиваю я. Мне правда интересно — я хочу знать о нём всё.
Игнат смеётся такой жадности, которая, верно, написана на моём лице.
— Простая история. Мама ушла в новую семью, когда мне было двенадцать. Отец с головой ушёл в работу. Ты, наверное, интересуешься, почему я такой раздолбай. Вот та самая «тёмная предыстория», хотя это слишком примитивно и скучно. Такой уж я, весь типичный и неинтересный.
Я грею холодные руки о горячую кружку, пока Игнат спокойно попивает горячий шоколад. И мне хочется возразить каждому его слову. Хочется невыносимо поцеловать его, прикоснуться. Ведь он такой близкий, совсем рядом со мной.
— Ты не типичный, — шепчу я едва слышно, вперив взгляд в деревянный столик, стесняя отчего-то посмотреть на него. — Ты... особенный.
Он снова смеётся, только на этот раз слегка грустно.
— Нет, малышка, — говорит он печально, смиренно. Я не могу теперь оторвать от него взгляд. — Это ты особенная. Я недостоин тебя.
Какая избитая фраза из кинофильмов и книг. И вроде бы я должна чувствовать досаду, но чувствую почему-то только печаль, как будто проникаюсь его ощущениями. А ещё — дикое желание не согласиться.
— Нет, ты достоин, — с жаром говорю я, подаваясь вперёд. Моя рука сама ложится на его холодную ладонь. Он вздрагивает и смотрит на меня изумлённо. А мне хочется так многое доказать ему. — Это я недостойна.
Он улыбается. Сжимает мои пальцы, и я улыбаюсь в ответ. Сердце стучит быстрее, и в коже на руке вибрирующее ощущение — будто я передаю ему своё тепло. Его пальцы потихоньку согреваются.
— Сейчас ты влюблена, — по-прежнему грустно говорит он. — А вот что ты скажешь, когда я разобью тебе сердце?
Мне не хочется в это верить. Совсем не хочется. Хотя внутри и что-то назойливо кричит, что так и будет, я всё ещё не верю. Надеюсь. В груди чувство, словно я парю.
И что бы ни случилось — у меня ощущение, что я никогда не смогу относиться к нему плохо после сегодняшнего вечера. После того, как я узнала, каким он может быть.
* * *
В моей голове всё ещё звучит известная «Jingle Bells» на нашем пути домой. Я всё прокручиваю и прокручиваю наши разговоры — тихая музыка, тихий голос, серые глаза напротив. Я иду совсем близко к нему и беру его за руку. Хотя мне чертовски страшно, я понимаю, что мне это нужно. Понимаю, что просто жизненно необходимо согревать его холодные пальцы.
— Теперь это моя миссия, — шепчу я в темноту.
Он заинтересованно косится на меня, но ничего не говорит, что нарушало бы эту волшебную тишину. Лишь покрепче схватывает мою ладонь, словно и правда хочет согреться.
Мы встаём под фонарём. В его золотистых волосах, которые сверкают в свете фонаря, застряли снежинки. Мне хочется их смахнуть — невесомо, как будто невзначай. Но я лишь смотрю на него снизу вверх, встав напротив. Он тоже смотрит на меня, только теперь не серьёзно, а лукаво, словно чего-то ждёт. И я в порыве чувств выпаливаю:
— Ты мне кое-что обещал.
А мне ведь и правда хочется, до невозможности хочется. Почувствовать его.
— Обещал, — повторяет он, усмехаясь, а в следующий миг я чувствую, как его прохладные губы касаются моих.
На них ещё чувствуется вкус горячего шоколада — горьковатого, но такого терпкого, что я нестерпимо пьянею. Вцепляюсь в его пальто, боясь потеряться и упасть. Это не как в тот раз — по-другому и гораздо лучше. Ощущения непередаваемы, и в голове крутится: «А вот оно как».
«А вот оно как — заблудиться в нём без остатка и надежды на свет в конце тоннеля».