С любовью, Лиэрин

Прошло всего три дня, но для Лиэрин это были самые длинные трое суток в её жизни. Время словно растянулось: каждая перемена, каждый урок прожигали пустоту внутри.

Теодор упорно молчал. Не злость, не обвинения, а хуже. На уроках он сидел так, будто рядом не было никого. В коридорах проходил мимо, не задерживая взгляда. А когда их руки случайно касались на парте, он даже не дёргался, просто отодвигался ровно настолько, чтобы между ними оставался воздух. Эта ледяная вежливость резала так сильно, что хотелось закричать, ударить, только бы получить реакцию.

Марго тоже исчезла. Та, что ещё недавно сидела рядом, теперь болтала с другими, смеялась на переменах, а Лиэрин чувствовала: стоит подойти, и её там уже не ждут. Эта отстранённость не рвала в клочья, но грызла изнутри маленькими укусами, которые не дают покоя, но было ясно – в этом Фролло виновата сама.

Зато Чарльз никуда не делся. Он будто чувствовал запах её растерянности и методично капал на мозг: сообщения сыпались десятками. То обычные, то приторные, то просто нелепые. "Доброе утро, рыжуля :)", "Твоя ладошка еще не заскучала по моей щеке?", "Думаю, что оплатить тебе в следующий раз". Лиэрин просто удаляла их, но каждое новое вспыхивание экрана блокировки заставляло почувствовать внутри лёгкий укол – это единственный контакт, который у нее был за эти дни. В школе он почти не подходил, но мог написывать с соседней парты, будто наблюдал, как она реагирует на каждое его сообщение с разным подтекстом.

В итоге Лиэрин осталась по большей части одна. Свободное время, которое раньше убивалось встречами, болтовнёй или музыкой, теперь тянулось вязко, как жвачка. Вечером она ложилась с книгами по праву и понимала, что читает одно и то же предложение по десять раз. Мысли всё равно возвращались к Теодору. А если он правда провёл эти дни с кем-то другим? А если эта пауза для него пустяк, а для неё это конец света?

Но к середине недели что-то изменилось. Он вдруг стал вести себя так, будто ничего не произошло. На перемене мог бросить короткую реплику, легко коснуться плеча, даже наклониться ближе, чтобы что-то шепнуть. Всё выглядело привычно, почти буднично, как будто их ссоры и затянувшейся тишины никогда не существовало. Но именно это было самым страшным. Он будто нажал кнопку обнуления и все вернулось в круги своя, но Лиэрин так не могла. Каждое его движение, каждый случайный жест теперь отдавался не теплом, а жгучей мыслью: что он делал, пока остывал? Лиэрин не знала, как реагировать: отвечать ему так же непринуждённо или оттолкнуть, чтобы не казаться униженной, "собачкой из приюта", которую могли сдать обратно в любой момент, если она вдруг станет неугодной. Его прикосновения раньше согревали, а теперь оставляли след, будто ожог.

Она пыталась улыбаться в ответ, кивать, поддерживать его обрывки фраз, но с каждой минутой ощущала, как внутри скапливается липкий ком. Слова застревали в горле, словно у неё отобрали право задавать вопросы. "Почему ты молчал? Почему ничего не сказал? Почему ведёшь себя так, будто это была мелочь?". Все это зудило в мозгу, не позволяя думать о чём-то другом.

В какой-то момент Лиэрин не выдержала.

— Теодор... — её голос прозвучал тише, чем хотелось, но он всё же повернул голову, — Мы... мы ведь поссорились.

Он смотрел спокойно, без раздражения, даже чуть удивлённо, словно не понимал сути вопроса.

— А сейчас что? — она резко вдохнула, — Ты просто решил, что всё в порядке?

— А разве нет? — Монтэгю слегка приподнял брови, будто все должно было быть предельно ясно. В голосе не было ни раздражения, ни попытки задеть, лишь лёгкое удивление.

Было такое ощущение, будто влепили пощечину.

— Для тебя может и да, но я... я просто в растерянности, — слова сорвались слишком громко, и несколько человек за соседними партами обернулись. Она тут же прикусила губу, но взгляд отвести не смогла, — Ты исчез на три дня, делал вид, что меня не существовало. Не хочешь объясниться? Ты же знаешь, что отец меня игнорирует, ты злился на это, говорил, что он ведет себя как урод. Какого чёрта ты ведешь себя также? Может, еще и ударишь меня?

Его взгляд на секунду дрогнул. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но слова потерялись где-то внутри. Плечи напряглись, пальцы вцепились в край парты так, что побелели костяшки.

— Я не твой отец, — отрезал он хрипло, почти сквозь зубы, — Мне нужно было время, чтобы подумать. Я не умею по-другому, я привык, что я отхожу в сторону, отвлекаюсь, перевариваю, а потом возвращаюсь.

На лице рыжеволосой скользнула кривая, неприятная ухмылка. Она закрыла рот ладонью, чтобы не рассмеятся, и отвела взгляд в сторону.

— Ясно, почему ты не сказал, что любишь. Не передумаешь, не прогонишь, да, Теодор? — в голубых глазах блеснуло что-то, похожее на ярость. Она была натянута, как оголенный нерв – еще немного, и будет уже поздно. Слова, сказанные самим Монтэгю тогда, когда она осталась у него на ночь, сейчас били по нему сильнее, чем любое оружие. Он обещал, заливал в уши то, что она хотела услышать, но главного не сказал, и теперь рыжеволосая понимала почему. Потому что он знал, что ведет себя как мудак во время ссор. Знал, что игнорирует, что уходит, поэтому и боялся, что это оттолкнет Лиэрин.

Губы Тео дрогнули, будто он собирался что-то возразить, но не смог. Щёки налились красным, а в глазах впервые за долгое время мелькнула не холодная ровность, а настоящая боль.

— Ты не понимаешь, — выдохнул он.

— Ну куда уж мне до твоей тонкой душевной организации, — голос Лиэрин сорвался, дрогнул, но она упрямо смотрела прямо на него, — Ты мог сказать хоть слово. Не исчезать, не молчать, а просто сказать, что злишься. Что тебе нужно время. Но ты делаешь вид, будто я пустое место. Думаешь, мне приятно жить с этим? Приятно ночами ломать голову, что я сделала не так?

— Я не умею так, как ты хочешь, — сказал Теодор, глядя куда угодно, только не на неё, — У меня никогда не было никого, с кем приходилось говорить... так.

— Так пора учиться, не кажется? Открывать рот, когда тебя действительно что-то задело, а не искать отвлечения на стороне, — с тяжёлым вздохом она поднялась со своего места так, что стул противно скрипнул по полу. Несколько человек в классе снова обернулись, но Лиэрин не обратила внимания. Она наклонилась к Тео, остановившись практически у его уха, и прошипела вдогонку: — Если я узнаю, что ты с кем-то переспал за это время, Монтэгю, только ради того, чтобы отвлечься, то не удивляйся, что после того, как ты "остынешь", тебя больше не будет кто-то ждать, как чёртова бездомная псина.

Когда она вышла из кабинета, в коридоре стояла привычная стерильная атмосфера: запах свежего мела и полированных поверхностей, ровные ряды шкафчиков, блеск пола. Всё выглядело безупречно, и именно эта безупречность давила сильнее всего: будто в этих стенах не существовало места для её ссоры, боли и надлома.

Коридор был пуст, и шаги Лиэрин отдавались гулким эхом. Она шла быстро, почти бегом, стараясь не оглядываться, но где-то внутри чувствовала — он не сможет остаться сидеть.

— Лиэрин! — голос сорвался резко, хрипловато, как крик, которому долго не давали вырваться.

Она остановилась, медленно обернувшись. Теодор догонял её быстрым шагом, плечи напряжены, челюсти сжаты так, что скулы словно вот-вот разрежут кожу.

— Ты думаешь, я специально делаю тебе больно? — выдохнул он, почти не переводя дыхания, — Думаешь, что я тебя использую?

— Не знаю. Не хочу об этом думать, — коротко бросила она, прижимая руки к груди в защитном жесте.

— Чёрт возьми, — он провёл рукой по волосам и резко остановился перед ней, слишком близко, так что в голубых глазах вспыхнули искры, — я... я правда не умею по-другому. Когда всё рушится, мне проще уйти на время, чем... — он запнулся, нахмурился и выпалил: — чем умолять кого-то.

Лиэрин смотрела прямо на него. Сердце колотилось, но злость не отпускала.

— А ты и не умоляй. Просто попробуй хотя бы раз остаться рядом, вместо того чтобы прятаться.

Тишина между ними почти разрывалась как натянутая струна. Тео сделал шаг ближе и обнял её, резко, почти грубо, будто хотел раздавить это расстояние силой. В его руках не было ни извинений, ни обещаний, только привычное "я рядом".

Лиэрин застыла, стиснув зубы. Хотелось оттолкнуть его, сказать ещё что-нибудь резкое, но тело предательски расслабилось. Она знала: это не разговор, не решение, не примирение. Это всего лишь его способ заглушить то, что он не может произнести.

Она закрыла глаза, позволив себе прижаться к нему чуть дольше, чем стоило. Всё равно в груди оставался холод, мерзкая, липкая мысль, что он мог "остывать" не один, что в следующий раз всё повторится. Но сейчас... сейчас она не могла позволить себе потерять его. Поэтому просто вдохнула, упрямо вытерла из головы тревогу и попыталась поверить, что всё в порядке. Хотя знала: эта трещина никуда не делась. И однажды она обязательно разломает их обоих.

----

« Дорогой дневник.

Сегодня я впервые испугалась того, что могу сказать. Я ударила его словами, которые уже не вычеркнуть, даже если очень захочу. Я хотела, чтобы он почувствовал – хотя бы раз – каково это, когда тебя стирают в пустоту. И, кажется, он почувствовал. Но мне от этого не стало легче. Но и о сказанном я не жалею.

Он обнял меня, как будто этого достаточно. Как будто руки могут заглушить всё, что он боится произнести. Он умеет исчезать, умеет остывать, держа дистанцию, умеет возвращаться, будто ничего не случилось. Но я не умею жить так, будто ничего не случилось. Его молчание для меня хуже любого крика. Он хоронит меня заживо; насилует тишиной, а потом удивляется, что это, оказывается, больно.

Я боюсь, что он правда был не один. Что, пока я сходила с ума и думала, где именно оступилась, он просто отвлёкся чужим телом. И самое страшное, что я даже не хочу знать правду. Потому что если окажется, что это так... я не переживу. Эта мысль разъедает меня изнутри, не позволяет расслабиться окончательно; мне не хочется подпускать его ближе, не хочется даже брать за руку.

И всё равно я осталась. Всё равно прижалась к нему, словно это могло спасти. Потому что если отпущу, то останусь пустой. Как будто он – единственное, что держит меня в живых, даже когда сам толкает в пропасть. Наверное, это глупость. Наверное, любовь не должна так жечь и рвать изнутри. Но я не могу иначе. Я держусь за него, даже если знаю, что когда-нибудь именно он и сломает меня окончательно.

Пока я не могу полностью остаться одна. Но, может быть, однажды придётся.

С любовью, Лиэрин.

4.11.2015»